В.И. Ленин о терроре: взгляд из настоящего

Применительно к пролетарской революции рабочего класса Ленин ещё в 1899 году подчёркивал, что он «предпочёл бы, конечно, мирно взять в свои руки власть…»2, но, будучи реальным политиком, предупреждал: вероятность того, что буржуазия пойдёт на мирные уступки пролетариату, крайне мала; скорее, следует ожидать, что в решительный момент она прибегнет к защите своих привилегий насилием. «Тогда, - по словам Ленина, - рабочему классу не останется другого пути для осуществления своей цели, кроме революции»3. Отказ от революционного захвата власти он считал в этой ситуации недопустимым, характеризуя его как безрассудство и позорную уступку перед буржуазией и всеми имущими классами.

Таким образом, применяемые рабочим классом формы и средства борьбы всецело зависят от того, как будет развиваться острейшая социальная коллизия, возникающая всякий раз, когда решается коренной вопрос революции – о власти. Насилие со стороны господствующего класса чревато перерастанием в контрреволюционный террор, направленный на подавление рабочего класса и его союзников; рабочий класс, лишённый выбора, вынужден отвечать революционным террором. Оптимальный, хотя и маловероятный вариант, - мирный переход власти в руки рабочего класса, когда террор в любой его разновидности становится излишним.

К этому времени рабочее движение уже имело опыт Парижской Коммуны, поучительный созданием не только нового типа власти, но и своими ошибками. Быть может, самая роковая из них - великодушие, совестливость коммунаров, «не захотевших, по словам К. Маркса, начинать гражданскую войну»4. Готовясь к докладу для русской колонии политэмигрантов Женевы (март 1905 года), Ленин приводит почерпнутые из книги французского историка Лиссагаре цифры жертв Коммуны от контрреволюционного террора версальцев: 20 тысяч убитых на улицах, 3 тысячи умерло в тюрьмах; военным судом осуждено 13700 человек (из них 80 женщин и 60 детей). Уроки, следующие из истории падения Коммуны: «буржуазия пойдёт на всё». Ленин подчёркивает: «на всё». И продолжает: «Сегодня либералы, радикалы, республиканцы, завтра измена, расстрелы. Самостоятельная организация пролетариата – классовая борьба – гражданская война. На плечах Коммуны стоим мы все в теперешнем движении»5. Трагедия коммунаров взывала к бдительности, и Ленин никогда об этом не забывал.

В начале ХХ века вместе с обострением противоречий быстро развивавшегося в России капитализма, вместе с усилением классовой борьбы и приближением революции вопрос о терроре приобрёл принципиальный характер. Суть его сводилась к следующему: насколько целесообразно применение террора в условиях противостояния самодержавию? Партия социалистов-революционеров (эсеров), созданная в 1901 году, ответила на поставленный вопрос утвердительно. Ссылаясь на то, что в России господствует деспотизм и полицейский произвол, а малейшие проявления социального протеста подавляются с особой жестокостью, эсеры взяли на вооружение так называемый индивидуальный террор, представлявший собой, по определению Ленина, систему единичных политических убийств6. Только посредством «эксцитативного» (возбуждающего - авт.) террора, как они надеялись, можно было пробудить у масс интерес к политике и подтолкнуть их к активным действиям. В либерально-буржуазных и радикальных кругах проповедь и тактику индивидуального террора встретили если не с восторгом, то с полнейшим сочувствием и поддержкой.

Ленин решительно отверг индивидуальный террор как способ политической борьбы и развернул последовательную борьбу с эсерами. Борьбу, которая не прекращалась в течение многих лет. Было, в частности, показано, что у этой партии нет солидных оснований в классовой структуре российского общества, что её единственный социальный базис образуют некоторые мелкобуржуазные слои интеллигенции7. В социологии такие социальные группы принято называть маргинальными. Их отмечает неопределённость и неустойчивость социального положения, склонность к крайностям. На крутых изломах истории и в обществах переходного типа повышенная активность маргинальных групп составляет важнейший источник политического экстремизма. Именно такая ситуация наблюдалась в России начала ХХ века.

Отмечая, что среди революционеров есть «ярые террористы» и «отчаянные бомбисты», Ленин однозначно оценивал увлечения террором как проявление социал-революционаризма и революционного авантюризма. Индивидуальный террор был не только не целесообразен, но и наносил вред революционному движению. Во-первых, он отвлекал наиболее энергичных революционеров от насущной и настоятельно необходимой организационной и агитационной работы среди широких масс рабочих и городского простонародья; во-вторых, разрушал связи между революционными организациями и теми разрозненными массами недовольных, протестующих и готовых к борьбе, которые слабы именно разрозненностью, и, в–третьих, формировал в среде самих революционеров и среди населения вообще самые превратные представления о задачах и способах борьбы с самодержавием8. Все изложенные выше доводы были включены Лениным в проект резолюции о терроре ко II Съезду РСДРП. К тому самому съезду, который, напомним читателю, положил начало большевизму и как политическому течению, и как партии.

История вынесла свой недвусмысленный вердикт, подтвердив правоту Ленина. Сам же индивидуальный террор, несмотря на громкие политические убийства, не оправдал надежд его вдохновителей и остался всего лишь памятным историческим казусом.

Задачу стратегической важности основатель большевизма видел в том, чтобы соединить воедино сознательную энергию революционеров с нарастающей стихией массового движения революционных классов. Без такого соединения расчёты на успех превращались в призрак, фантом, несбыточную мечту. Что же касается форм, способов борьбы, то это вопрос тактики. При его решении необходимо исходить из того, что марксизм, во-первых, не связывает освободительное движение пролетариата с какой-либо одной определённой формой борьбы и, во-вторых, требует «безусловно исторического рассмотрения» вопроса о целесообразности или нецелесообразности использования различных приёмов и форм борьбы.

Установившиеся среди русской социал-демократии взгляды на террор как метод борьбы Ленин сформулировал в статье «С чего начать?» следующим образом: «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора. Это – одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения при известном состоянии войска и при известных условиях»9. Чуть дальше последовало ещё одно уточнение: «Террор никогда не может стать заурядным военным действием, в лучшем случае он пригоден лишь как один из приёмов решительного штурма»10. Обратим внимание: здесь нет ничего, что говорило бы о стремлении рассматривать террор в качестве панацеи или какого-то универсального средства борьбы. Возможность его применения ставится в жёсткие рамки и напрямую соотносится с известным: на войне как на войне. В этом смысле война против капитала не исключение: она подчиняется тем же законам, что и любая другая.

Ленина как политика отличала редкая и поразительная способность, не теряя из виду перспективы, реагировать на злобу дня, на требования текущего момента. Реагировать молниеносно и едва ли не с математической точностью. Как начало революции в России он расценил сразу же, что называется, по свежим следам события кровавого воскресенья 9 января 1905 года. «Пролетариат был доведён до восстания правительством, - писал Ленин из Женевы. – Теперь вряд ли возможны сомнения в том, что правительство умышленно давало сравнительно беспрепятственно развиться стачечному движению и начаться широкой демонстрации, желая довести дело до применения военной силы. И оно довело до этого!.. Войско победило безоружных рабочих, женщин и детей. Войско одолело неприятеля, расстреливая лежавших на земле рабочих»11. Более тысячи убитых и несколько тысяч раненых – таков итог кровавого побоища. Это был акт массового государственного террора. Это был кровавый и жестокий урок гражданской войны. Большинство исследований не оставляют сомнения в том, что операция тщательно планировалась, поскольку царь Николай II и его окружение о готовящемся мирном шествии, его маршрутах знали заранее. Расчёт строился на том, чтобы подавить в зародыше назревавшую революцию, посеять страх и панику, деморализовать массы рабочих.

Вот почему неуклюжими и откровенно тенденциозными выглядят попытки прорежимных СМИ и церковных идеологов затушевать подлинные причины трагедии 9 января, преуменьшить её масштабы, подретушировать изрядно подмоченное реноме российского самодержца. Чего только не сделаешь, если это очень нужно, для канонизированного церковью «Помазанника Божьего» и «горячо обожаемого Государя Императора»?

Но тогда, в далёком 1905 году, реальные последствия кровавого побоища оказались прямо противоположными ожидаемым. Россия вступила в полосу революционных выступлений. В борьбе с ними царизм использовал как тактику политических и экономических уступок, так и все доступные средства насилия. Контрреволюционный террор был одним из таких средств.

После декабрьского (1905 год) вооружённого восстания в Москве, ставшего кульминацией первой русской революции и подавленного, по словам Ленина, «с неслыханным зверством», рабочему движению «пришлось пережить в России страницы своей истории самые тяжёлые и самые кровавые»12. Самодержавная власть не испытывала сантиментов и сострадания. Действовала безжалостно, изощрённо и с размахом. Расстрелы, организация побоищ, военно-полевые суды, карательные экспедиции, массовые телесные наказания – всё это нельзя было назвать иначе, как военным террором (В.И. Ленин)13. С террором государственной машины сливались погромы черносотенных, монархических организаций, чинивших самосуд и расправу над всеми, кто подозревался в нелояльности к самодержавию. С гневом и болью Ленин писал в те дни о «бешеном белом терроре», о времени, когда «разгул контрреволюции дошёл до nec plus ultra (крайних пределов – авт.), когда реакция вершит свой дикий акт политической мести над революционерами вообще…»14. Вакханалия террора продолжалась и после поражения революции. Только с 1907 по 1909 гг. царским судом были осуждены более 20 тысяч человек, в том числе свыше 5 тысяч приговорены к смертной казни. Общее же число подвергшихся репрессиям, по данным кадетского исследователя В.П. Обнинского, составило 1,5 млн. человек15. Карательная машина самодержавия, как видим, работала на полных оборотах. Но предотвратить новый революционный подъём и спасти прогнившую романовскую монархию от краха не могло уже ничто.

Февральская (1917 года) революция свергла ненавистный царский режим. В течение примерно четырёх месяцев Россия управлялась как свободная страна «посредством, - говоря словами Ленина, - открытой борьбы свободно образуемых партий и свободного соглашения между ними»16. В условиях, когда буржуазия и её правительство не могли и не смели применять насилие над массами, когда масса солдат и рабочих свободно выражала свою волю, свободно выбирала и смещала все власти, - в такой момент, - подчёркивал Ленин, - наивна, бессмысленна, дика всякая мысль о гражданской войне, - в такой момент необходимо подчинение воле большинства населения и свободная критика этой воли недовольным меньшинством. Столь же наивной, бессмысленной и дикой, добавим мы, была бы в тот момент и мысль о терроре.

С учётом особенностей обстановки, большевики во главе с Лениным действовали, ориентируясь на мирное развитие революции и перспективы её перерастания в революцию социалистическую. Однако ни буржуазию, ни поддерживавших её дворян-помещиков и верхушку военщины такая перспектива явно не устраивала. Балансируя между борьбой с революцией «мирными» средствами (подачки, уступки, обещания и т.п.) и соблазном её насильственного подавления, представлявшее буржуазию Временное правительство собирало силы и готовилось к тому, чтобы при более благоприятной обстановке нанести революции решающий удар.

Рубежными оказались события 3-4 июля в Петрограде. В эти дни здесь состоялась мощная антиправительственная демонстрация, в ходе которой от рук провокаторов и нападений казаков 54 человека погибли и 650 получили ранения. Воспользовавшись как поводом выступлением рабочих, солдат и матросов, выступлением, носившим мирный характер, буржуазная власть при посредничестве меньшевиков и эсеров перешла к открытым контрреволюционным действиям. Последовали разоружение и аресты рабочих и солдат, принимавших участие в демонстрации; были разгромлены и закрыты большевистские газеты «Правда» и «Окопная правда»; убит юнкерами рабочий-большевик Н.А. Воинов, выносивший «Листок Правды» из типографии; восстановлена смертная казнь на фронте; закрывались фабрики и проводились локауты. С полным основанием Ленин охарактеризовал эти меры как палачество и начало гражданской войны.

Пресловутая максима «цель оправдывает средства» пришлась как нельзя кстати. Для удушения революции все средства были хороши, и не только военно-террористические.

Надо признать: в изобретательности по части разыгранных провокаций и изощрённой лжи продажной буржуазной прессе не откажешь. Именно в тот период в газетах развернулась массированная кампания травли большевиков и её лидеров. Распространялись, по выражению Ленина, гнусноклеветнические обвинения в его адрес в немецком шпионстве и получении немецких денег, в организации вооружённого заговора и государственной измене. По сути, тогда начиналась отработка новой разновидности террора – информационно-психологического, который в наши дни принял государственный характер.

Нет, Ленин не ошибался, когда утверждал: «…буржуазия предаст родину и пойдёт на все преступления, лишь бы отстоять свою власть над народом и свои доходы»17. Мысль до чрезвычайности важная. Она нисколько не потускнела от времени и звучит сегодня также современно, как и тогда, - в сентябре 1917 года.

К тому времени стало ясно: ни одна из коренных задач революции не была решена. Общенациональный кризис развёртывался по нарастающей. Всё указывало на то, что Россия «приближается к следующей эпохе, когда большинство трудящихся вынуждено будет доверить свою судьбу революционному пролетариату»18. Последовавшие вскоре события подтвердили правильность ленинского прогноза.

Вооружённое восстание 25 октября (7 ноября) 1917 года в Петрограде, положившее начало Великой Октябрьской социалистической революции, прошло с малыми жертвами, почти бескровно. Всего было 6 убитых и 50 раненых19. Для сравнения: Февральская революция, названная буржуазией «славной», унесла намного больше человеческих жизней. Только в столице империи потери восставших составили 179 убитых и свыше 1200 раненных20. По другим данным, жертв было значительно больше.

Без малейшей натяжки можно утверждать: Октябрьская революция, несравненно более глубокая, чем французская революция 1789 года или та же февральская в России, не превратилась в разгул массовой мести и насилия.

Были выпущены на свободу министры Керенского и юнкера, защищавшие во время штурма Зимний дворец. Продолжали выходить буржуазные газеты. Действовали легально мелкобуржуазные партии. Отменили смертную казнь. О терроре не было и речи. Новая советская власть, руководимая большевиками во главе с Лениным, действовала решительно, но проявляла сдержанность и готовность к компромиссам. Уже после гражданской войны, возвращаясь к тем памятным дням Октября, Ленин не без сожаления упоминал о массе компромиссных предложений, которые делали тогда большевики по отношению к буржуазии. «Если бы господа-капиталисты, – подчёркивал глава Советского правительства, - приняли наши предложения, они имели бы в 5 раз больше, чем сейчас»21.

К декабрю 1917 года относится интересный эпизод, о котором пишет в своём дневнике А. Коллонтай. Во время разговора с Лениным Л.Д. Троцкий заявил категорически: «Не казематы, а гильотины ждут наших врагов». На что Ленин тот час же возразил: «С гильотиной не шутят»22. У вождя большевиков не возникало сомнений, что террор слишком грозное и опасное оружие, чтобы его можно было пускать в ход без оглядки на последствия.

В короткий срок, - с октября 1917 года по февраль 1918 года, - Советская власть утвердилась на большей части России. Полностью избежать применения силы при этом не удалось. Пришлось подавлять контрреволюционные заговоры, мятежи, вспышки насилия. Противодействуя установлению рабоче-крестьянской власти, буржуазия вступила на тропу гражданской войны. А где война, там гибнут люди. О масштабах потерь можно судить по относительным данным, которые приводит американский журналист, свидетель тех событий А.Р. Вильямс. За четыре месяца, понадобившиеся Советам, чтобы утвердить свою власть, было убито с обеих сторон менее одного человека на каждые три тысячи населения России (в абсолютном выражении это свыше 50 тысяч человек).

Цифры, конечно, немалые.

Но в тех же США в годы Гражданской войны за отмену рабства (1861-1865 гг.) потери были намного выше: один погибший на каждые триста человек23. Сопоставляя эти данные, Вильямс обоснованно заключает: в те первые дни рабочий класс России пытался вести гражданскую войну с наименьшими человеческими потерями. В значительной степени ему это удалось.

Ситуация коренным образом изменилась в течение весны-лета 1918 года, когда гражданская война вошла в новую и неизмеримо более ожесточённую фазу. Именно в этот период сложилась объединённая антисоветская коалиция, включившая, во-первых, империалистические государства Запада, начавшие открытую вооружённую интервенцию против Советской республики; во-вторых, внутреннюю буржуазную контрреволюцию; в-третьих, «демократическую контрреволюцию», представленную мелкобуржуазными партиями меньшевиков, эсеров и др. Затяжной характер гражданской войны, неизбежность заговоров, контрреволюционных покушений были обусловлены не в последнюю очередь и тем, что у нас революция выросла, по словам Ленина, «из великой империалистической бойни»24. Через неё прошла огромная масса офицеров – выходцев по большей части из среды капиталистов и помещиков, хорошо обученных, организованных и составивших главную ударную силу, как теперь принято говорить, белого движения.

Особую нишу в лагере контрреволюции заняло духовенство или, по крайней мере, его большинство, не признавшее новую власть, и сомкнувшееся с белогвардейцами.

При всех различиях между участниками коалиции, у них был общий интерес: удушение Советской власти и реставрация капитализма. Общим было и понимание того, что для достижения этих целей приемлемы «какие угодно зверства, преступления и насилия»25. Террор для контрреволюции стал своего рода оружием последней надежды.

История многому учит, а вот учимся мы у неё чаще всего плохо. Крестовый поход Антанты, США и других государств осуществлялся под предлогом порушенных большевиками «принципов демократии, свободы и равенства». Под таким же «знаменем» выступала внутрироссийская буржуазная «демократическая контрреволюция».

Читатель наверняка помнит, что под тем же осатанелым пропагандистским прикрытием на рубеже 80-90-х гг. минувшего века шёл демонтаж социализма в Советском Союзе. Добавлены были разве что общечеловеческие ценности, которые, как потом выяснилось, быстренько трансформировались в самые что ни на есть заурядные буржуазно-либеральные ценности. Результат известен. То, что не удалось в годы гражданской войны и иностранной интервенции, увенчалось успехом семь десятилетий спустя. Мы оказались в положении «страны невыученных уроков». Тяжёлый опыт истории не пошёл впрок, социальный инстинкт самосохранения у трудящихся явно притупился. Зато старая, ещё времён гражданской войны, идеологическая мятина сработала. Как тут не вспомнить Ленина, который предостерегал: «…Нет ничего проще, как демагогически увлечь толпу, которую потом только самые горькие испытания смогут убедить её в ошибках»26. Увы, ленинскому предостережению не вняли. Но, поскольку «самые горькие испытания» - то немногое, что сегодня у нас в избытке, остаётся уверенность – не всё ещё окончательно потеряно.

Буржуазному лицемерию и буржуазной лжи о демократии вообще, свободе вообще и т.п. демагогическим ухищрениям Ленин противопоставлял классовый подход к этим явлениям и факты о контрреволюционном терроре. «Терроризм, - подчёркивал вождь революции, - был вызван нашествием всемирно-могущественной Антанты»27. Как террор он расценивал военные действия империалистических государств, блокаду голодной России военно-морским флотом, организацию иностранными представителями, имеющими дипломатическую неприкосновенность, белогвардейских восстаний.

Никто из тех, кто расписывал ужасы «красного террора», ни в прошлом, ни теперь не говорил и не говорит правду о том, что именно империалистические страны являлись первопричиной и главным источником террора и что ответственность за его ужасы несёт правящая верхушка этих стран.

Более того. Без щедрой экономической, финансовой и военной помощи западных государств внутренняя контрреволюция была бы попросту бессильной. Оказывая такую помощь, мировой империализм становился соучастником разнузданного белого террора. Практически вся Россия вследствие этого превратилась в зону контрреволюционного террора.

На оккупированном англичанами европейском Севере, к примеру, где хозяйничали мелкобуржуазные партии, а затем генерал Миллер, только за год через Архангельскую губернскую тюрьму прошли около 10% жителей региона, почти четвёртая часть из них была расстреляна или умерла от побоев и болезней. Мрачную славу «лагерей смерти» обрели созданные на острове Мудьюг и в Иоканьге концентрационные лагеря.

По неполным данным, относящимся к 13 губерниям, за последние месяцы 1918 года белогвардейцы расстреляли 22780 человек28.

Режим массового террора воцарился в Сибири, где была установлена военная диктатура Колчака («Колчакия»). В жестокости «верховный правитель» и его подручные превзошли царские власти. Число арестованных осенью 1918 года достигло 75 тысяч человек29. Почти каждый десятый житель подвергся жестокой и унизительной порке, тысячи домов были сожжены, десятки тысяч крестьянских хозяйств разорены. Число убитых и замученных в колчаковских застенках не поддавалось учёту. Только в Екатеринбургской губернии было расстреляно около 25 тысяч человек30. «Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири, - признавался позднее очевидец тех событий американский генерал Гревс, - на каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами»31. Контрреволюция месила, уничтожая не только коммунистов и представителей народной власти, но и всех, кто выражал ей сочувствие. Свою страшную жатву белый террор собирал в Поволжье и на Дальнем Востоке, юге России и национальных окраинах.

Преступным террористическим актом и мятежом назвал Ленин вооружённое выступление левых эсеров в Москве 6-7 июля 1918 года во время работы V Всероссийского съезда Советов. Путчисты намеревались совершить государственный переворот.

В результате покушений погибли комиссар печати В.В. Володарский, председатель Петроградской ЧК М.С. Урицкий. 30 августа 1918 года эсерка-террористка Каплан тяжело ранила В.И. Ленина. Причём это была уже не первая попытка убить руководителя советского государства. Не вызывали сомнений цели террористических акций: обезглавить революцию, устрашить её сторонников, вызвать страх и неуверенность среди трудящихся. Получилось, однако, как у известного героя А. Грибоедова: «Шёл в комнату – попал в другую». Контрреволюция определённо просчиталась. 5 сентября 1918 года Совнарком РСФСР по докладу Ф.Э. Дзержинского принял постановление о защите революции «путём террора». Оно учитывало не только новые смертельные угрозы, но и настроения значительной части рабочего класса, крестьянства, требовавших дать беспощадный отпор террористам и врагам революции. Несомненно, оно учитывало также уроки истории: трагический опыт поражения Парижской Коммуны и первой русской революции.

Не нужны усилия, чтобы понять: чрезвычайные условия потребовали перехода к тактике революционного (красного) террора. Эта была вынужденная мера, носившая оборонительный характер. Советская власть не продержалась бы и двух месяцев, если бы она действовала как-нибудь иначе и на террор буржуазии не ответила самым решительным образом.

Народ – подвижник и герой

Оружье зла оружьем встретил.

За грех войны карал войной.

За смерть – печатью смерти метил.

Эти поэтические страницы А. Твардовского написаны по другому поводу, посвящены другой, Отечественной, войне, но, как кажется, они вполне уместны и в нашем случае.

Красный террор стал операцией возмездия, каравшей тех, кто сеял смерть, разрушения и насилия.

«Лишь после того, как эксплуататоры, т.е. капиталисты, стали развёртывать своё сопротивление, мы начали систематически подавлять его вплоть до террора», - говорил Ленин уже после выздоровления в октябре 1918 года. И далее: «Это было ответом пролетариата на такие поступки буржуазии как заговор совместно с капиталистами Германии, Англии, Японии, Америки, Франции для восстановления власти эксплуататоров в России, подкуп англо-французскими деньгами чехословаков, германскими и французскими – Маннергейма, Деникина и т.п.32 Эту же мысль Ленин счёл необходимым повторить 5 декабря 1919 года на Всероссийском съезде Советов.

Опираясь на опыт Октября, Ленин исходил из того, что террор - необходимый и законный приём революции лишь в определённые моменты её развития. А именно – в такие моменты, когда противоборство между буржуазией и пролетариатом достигает наивысшего накала и может быть выражено формулой «либо либо». Либо террор белогвардейский, буржуазный американского, английского, германского и других фасонов, либо красный, пролетарский террор.33

Обвинения со стороны меньшевиков и эсеров в том, что большевики ввели террор как принцип в систему управления, Ленин решительно отвергал, рассматривая эти обвинения как необоснованные и клеветнические. Революционный террор мог быть прекращён, но при непременном условии – отказе от террора российских капиталистов и их западных покровителей. Всякий шаг в победах над основным источником терроризма – нашествием мирового империализма, военными заговорами и военным давлением внутри страны будет, говоря словами Ленина, неизбежно и неизменно сопровождаться тем, что Советская власть будет обходиться в своём управлении без этого средства убеждения и воздействия34. Только весной 1919 года правительство РСФСР дважды давало согласие вести переговоры о заключении мира, в том числе и на условиях, предложенных президентом США Вильсоном (одно из них – прекращение террора). Но каждый раз западные страны уклонялись от переговоров, рассчитывая на успех сил контрреволюции.

Совсем неубедительной и крайне тенденциозной, учитывая сказанное, выглядит версия Троцкого, попытавшегося представить Ленина эдаким кровожадным диктатором, который «при каждом подходящем случае вколачивал мысль о неизбежности террора»35. Эта версия грешит предвзятостью и необъективностью. Историки давно обратили внимание на то, что Троцкий подобным образом стремился снять с себя ответственность за необоснованные репрессии, к которым прибегал сам в бытность председателем Реввоеносовета и наркомвосмором. Среди жертв репрессий, напомним, были и свои: начальник морских сил Балтфлота А. Щастный, легендарные командармы Б. Думенко и Ф. Миронов.

Столь же надумана и другая версия: о сверхдоверии Ленина, якобы заранее одобрявшего все возможные решения Троцкого36. Между ними всегда сохранялись принципиальные разногласия. И не только по вопросу о применении террора как средства революционной борьбы. Эти разногласия нередко приводили к конфликтам в ЦК. Не случайно, по свидетельству М. Горького, во время доверительного разговора Ленин как-то сказал о Троцком: «А всё-таки не наш! С нами, а - не наш. И есть в нем что-то…нехорошее, от Лассаля!»37 Для Троцкого это не было секретом, как не было секретом и «письмо к съезду», в котором Ленин, отмечая «выдающиеся способности Троцкого», весьма критически характеризовал его политические и личные качества. Непомерно честолюбивый, амбициозный, склонный к интригам, Троцкий вряд ли мог отказать себе в удовольствии в первом случае поквитаться с Лениным, во втором – набить себе цену.

Приверженность Ленина мирным и созидательным ценностям в полной мере проявилась сразу же вслед за отражением военной интервенции и разгромом основных сил внутренней контрреволюции. Уже в 1920 году последовала отмена смертной казни. Годом позже Советская власть перешла к новой экономической политике, позволившей в кратчайшие сроки преодолеть хозяйственную разруху, накормить страну, создать предпосылки для нового подъёма во всех сферах общественной жизни. Одновременно была обеспечена реальная целостность исторической России как самостоятельной геополитической реальности. На практике подтвердилась ленинская мысль о том, что гораздо более глубоким, постоянным свойством социалистической революции и условием её побед является не насилие и террор, а организация пролетарских масс, организация трудящихся38 для созидания более справедливых и разумных форм общественной жизни.

О Ленине, революции и терроре написано и сказано немало. Противники и хулители Владимира Ильича в течение десятилетий пропагандистской войны отработали технологию фальсификации, суть которой в том, что проблема террора сводится исключительно к террору революционному. Всё, выходящее за эти пределы, искусственно отсекается. При таком подходе терроризм контрреволюции как главная причина ответного красного террора оказывается в тени или просто исчезает, а поиск истины легко подменяется злостными измышлениями или мифотворчеством об «ужасах революции» и «жестокости» её вождя.

По логике обличителей «красного террора» Ленин и большевики виноваты уже потому, что они – победители. Но это – иррациональная, порочная логика, логика извращенцев, поскольку она находится в противоречии с реальной логикой общественно-исторического процесса. Такая, с позволения сказать, логика скорее отражает бессильную злобу перед лицом событий, исход которых не отвечает интересам обличителей или, что случается неизмеримо чаще, интересам их заказчиков и хозяев.

М. Горький оставил нам воспоминание о характерной реакции Ленина во время частых разговоров о жестокости революционной тактики и быта.

« - Чего вы хотите? – удивлённо и гневно спрашивал он. – Возможна ли гуманность в такой небывало свирепой драке? Где тут место мягкосердечию и великодушию? Нас блокирует Европа, мы лишены ожидавшейся помощи европейского пролетариата, на нас, со всех сторон, медведем лезет контрреволюция, а мы – что же? Не должны, не вправе бороться, сопротивляться? Ну, извините, мы не дурачки. Мы знаем: то, чего мы хотим, никто не может сделать, кроме нас. Неужели вы допускаете, что, если бы я был убеждён в противном, я сидел бы здесь?

- Какою мерой измеряете вы количество необходимых и лишних ударов в драке? – спросил он меня однажды после горячей беседы. На этот простой вопрос я мог ответить только лирически. Думаю, что иного ответа нет».39 С выводом писателя трудно не согласиться.

В «гнусном стремлении опорочить во что бы то ни стало человека необыкновенного» (М. Горький) явно или неявно присутствует классовый подтекст. Буржуазия и её идеологические оруженосцы никогда не смогут простить Ленину того, что он доказал на практике способность народных масс к самостоятельному историческому творчеству. Ненависть мировой буржуазии к нему обнажённо и отвратительно ясна, её синие, чумные пятна всюду блещут ярко. Отвратительная сама по себе, эта ненависть говорит нам о том, как велик и страшен в глазах мировой буржуазии Владимир Ленин – вдохновитель и вождь пролетариев всех стран».40 С того времени, как об этом написал М. Горький, ничего не изменилось. Ненависть буржуазии не иссякла: мутным потоком она буквально фонтанирует и в «новой» России: с телеэкранов и подмостков сцены, со страниц известного сорта газет, журналов и книг.

Великий пролетарский писатель был прав, утверждая, что те, кто обвинял Ленина и русскую революцию в кровожадности, игнорируя при этом причины и настоящих виновников террора, проявляли отвратительное лицемерие, потому что те же самые «моралисты» на протяжении четырёх лет преступной мировой войны 1914-1918 гг. не только не жалели миллионы истребляемых людей, но и всячески разжигали «до полной победы» эту мерзкую войну»41.

За продолжение войны с Германией уже после заключения Советским правительством Брестского мирного договора активно ратовали все «демократические» партии России – от меньшевиков и эсеров до народных социалистов и кадетов. Первая мировая, напомним, унесла 9 миллионов человеческих жизней и вдвое больше искалечила.42

«Моралисты», - понятие условное и собирательное. Оно обозначает буржуазную и пробуржуазную пишущую (а ныне, добавим, и вещающую) братию, которая оценивает явления или события либо используя метод двойных стандартов, либо с позиций мнимой равноудалённости от описываемых противоборствующих сил, либо при опоре на некую абстрактную систему ценностей.

Проиллюстрируем это на примере исторического исследования, взятого нами не потому, что его отличают какие-то сверхдостоинства, а потому, что оно характерно для фазы заката приснопамятной перестройки и её позорного фиаско. Речь идёт о книге В.В. Кавторина «Первый шаг к катастрофе: 9 января 1905 года» (Л., 1992). Здесь есть всё: и авторская манифестация равноудалённости («истории-то какое дело до дележа чьих-то заслуг и вин? Её забота – одна только правда, кому бы она не служила, чьи бы заслуги не высветила»). Здесь и заявка на то, что подготовлена работа с позиций нетрадиционных для советской историографии общечеловеческих ценностей. В чём это выразилось? Если опустить детали, то возможно в том, что в центре «свободного размышления строго по документам» находятся два персонажа, два «общечеловека» - одержимый монархической идеей обер-полицейский Зубатов и известный (и неизвестный нам) священник Гапон. Сами же события кровавого воскресенья представляют, скорее, второй план. Резюме, или «мораль» заключены в следующем. «Рано или поздно, - считает автор, - мы должны будем поставить общий памятник всем жертвам кровавого безумия гражданской войны. Памятник – предупреждение всему человечеству»43. Вот так громко и «по-всечеловечески» одним эмоционально насыщенным выражением «кровавое безумие гражданской войны» достигается то, на что в ином случае и нескольких томов не хватит. Под саркофагом, название которому «кровавое безумие», оказался заживо погребённый великий классовый смысл революции и гражданской войны. В своих социальных притязаниях уравнены и те, кто отстаивал интересы громадного большинства народа, и те, кто противодействовал этому, защищая узкоклассовые привилегии.

Между тем уже через год после выхода в свет упомянутой книги последовали расстрел с применением танков защитников Верховного Совета РФ и государственный переворот, устранивший последние препятствия на пути к насильственной реставрации капитализма. Несколько перефразировав старую как мир мудрость, можно сказать: общечеловеческими ценностями дорога в ад вымощена. Ад оказался капиталистическим.

Памятники в России тоже ставят: самодержцу Николаю II, - тому самому, который, как и вся царская камарилья, несёт прямую ответственность за море крови, пролитое его подданными; адмиралу Колчаку – «верховному правителю Сибири», одному из зачинателей «кровавого безумия гражданской войны»; палачу финской рабочей революции Маннергейму памятник вроде бы устанавливать не собираются, но зато торжественно организовали фотовыставку в Петербурге. Одновременно сносят памятники тем, кто олицетворяет революцию – Ленину, Дзержинскому. Отменён в качестве государственного праздник Великого Октября.

Вот такое получилось предупреждение. И не только нам, гражданам России, - всему человечеству!

Правящий класс России, выстраивая новый порядок, не оставляет места ни для «общих памятников», ни для иллюзий об «общечеловеческих ценностях». Сформировавшаяся за последние годы социально-экономическая система преемственно связана с той, что была опрокинута в октябре 1917 года. Поэтому неудивительно, что у теперешних хозяев России много общего и с деятелями Февраля, и с последним Романовым, и с Колчаком. Не заметить сходства или даже подобия невозможно. Тот же на грани патологии эгоизм властителей. Та же сатанинская беспощадность к народу. Та же, кажется, неспособность понимать, что всё это до добра не доведёт.

В этой системе с её кричащими противоречиями и конфликтами интересов заключена главная причина терроризма в современной России. Терроризма изощрённого и многоликого. Одна из разновидностей – терроризм экстремистов и сепаратистов, орудующих с территории Чеченской республики. Его опасность для простых граждан, для безопасности и целостности не нуждается в особых комментариях, настолько сегодня она очевидна. Вопрос в другом: насколько успешной может быть борьба с этим злом и можно ли рассчитывать на его полное искоренение при существующих условиях? Немногие готовы будут дать ответ, преисполненный оптимизма.

Не менее, однако, опасен, официальный информационно-психологический террор, в основе которого лежит насилие над исторической памятью нашего народа. Его предназначение – деформировать массовое сознание, навязав ложные или негативные стереотипы о советском прошлом, с тем, чтобы люди разных поколений, в особенности молодёжь, уверовали в отсутствие каких-либо альтернатив восторжествовавшему в России криминально-олигархическому капитализму. Отсюда целенаправленное искажение социального смысла и причин революционного террора, отношения к нему В.И. Ленина, равно как и систематические спекуляции по поводу трагических событий в истории советского общества, замалчивание либо откровенная фальсификация его великих и бесспорных достижений. Субъектами информационно-психологического террора выступают как господствующая элита, так и доморощенная когорта «моралистов», ориентированная ныне по преимуществу на либерально-буржуазные ценности с той лишь спецификой, что приукрашены они псевдопатриотической риторикой. Не исключено, что в этой когорте есть «моралисты», так сказать, по убеждению. Определённо, есть «моралисты» - холопы по призванию, готовые прислуживать любой власти. Но большую часть, судя по всему, составляют «моралисты-меркантилисты». Для них очернительство – доходное ремесло, бизнес. Опорочить неугодное прошлое – значит, в точном соответствии с рыночными законами оказать услугу тем, кто эти услуги, не скупясь, оплачивает.