Граби, пенендзы и тысенцы
«…В свою очередь, польская сторона заявляет о недостаточности формального признания и требует более серьезного подтверждения доброй воли Москвы - юридического осуждения виновных и компенсаций родственникам репрессированных…»
(Газета «Время новостей»).
Ну, вот и вернулось все на круги своя. Когда в России был капитализм, а Царство Грузинское и Царство Польское были частями Империи, славились оба эти царства брачными аферистами. Купчихи, которым до полного счастья только титула не хватало, мечтали выйти замуж за князя или графа и из Дуньки-Толстопятой или Матренки-Ноздри превратиться в «княгиню» или «графиню». А спрос рождал предложение.
И хотя, по грузинскому выражению, приходился «на двух князей один сапог», князей в Грузии было много. Никак не меньше, чем кандидатов и докторов наук в Грузинской ССР – по этому показателю превосходила цветущая Грузия все республики Советского Союза. Остается только удивляться, почему за годы независимости не превратили эти ученые Грузию в мировой центр высоких технологий, глобальную Кремниевую Долину и интеллектуальную Мекку нанотехники – ведь проклятые большевики и русские империалисты уже не мешают им толкать вперед все науки, включая генетику и кибернетику? А, может потому, – ужасная мысль! – что эти ученые такие же ученые, как князья – князья?
Царство Польское было рассадником не только криминала – словечки «малина» (притон, а не ягода), «ксива», «мент», «клёво» и др. – пришли к нам из Польши, но и рассадником графов. Грабей (hrabia – так по-польски звучит графский титул) там было не меньше, чем князей в Царстве Грузинском. Так много, что брачные аферисты считали необходимым указывать в объявлениях: «Князь (не грузинский) желает предложить руку и сердце…» или «Граф (не польский) мечтает о встрече…».
О том, чем занимались польские «граби», лучше почитать у Достоевского.
Вот они играют в картишки с Митей Карамазовым:
«- Начинай, пане! - подхватил Митя, выхватывая из кармана свои кредитки и выкладывая из них две сторублевых на стол.
- Я тебе много, пан, хочу проиграть. Бери карты, закладывай банк!
- Карты чтоб от хозяина, пане, - настойчиво и серьезно произнес маленький пан.
- То найлепши спосуб (самый лучший способ), - поддакнул пан Врублевский.
- От хозяина? Хорошо, понимаю, пусть от хозяина, это вы хорошо, панове! Карты! - скомандовал Митя хозяину.
Хозяин принес нераспечатанную игру карт и объявил Мите, что уж сбираются девки, жидки с цимбалами прибудут тоже, вероятно, скоро, а что тройка с припасами еще не успела прибыть…
… Хозяин, который давно уже с любопытством заглядывал в дверь, слыша крик и чуя, что гости перессорились, тотчас явился в комнату.
- Ты чего кричишь, глотку рвешь? - обратился он к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью.
- Скотина! - заорал было пан Врублевский.
- Скотина? А ты в какие карты сейчас играл? Я подал тебе колоду, а ты мои спрятал! Ты в поддельные карты играл! Я тебя за поддельные карты в Сибирь могу упрятать, знаешь ты это, потому оно все одно, что бумажки поддельные! - И, подойдя к дивану, он засунул пальцы между спинкой и подушкой дивана и вытащил оттуда нераспечатанную колоду карт.
- Вот она моя колода, не распечатана! - Он поднял ее и показал всем кругом. - Я ведь видел оттелева, как он мою колоду сунул в щель, а своей подменил - шильник ты этакой, а не пан!
- А я видел, как тот пан два раза передернул, - крикнул Калганов…
…- Батюшка, Митрий Федорович, - возгласил Трифон Борисыч, - да отбери ты у них деньги-то, то, что им проиграл! Ведь все равно, что воровством с тебя взяли.
- Я свои пятьдесят рублей не хочу отбирать, - отозвался вдруг Калганов.
- И я свои двести, и я не хочу! - воскликнул Митя, - ни за что не отберу, пусть ему в утешенье останутся…».
Такой вот разный подход: паны за деньги («пенёндзы», по-польски) на любую подлость готовы, а русские, уличив в шулерстве, деньги не отбирают – подавитесь, панове.
А вот пан торгуется с Митей, прикидывает, что выгоднее – жениться на Грушеньке, у которой появились деньги, или отказаться, получив три тысячи отступного:
«…- Чем моген служиць пану? - пролепетал маленький пан.
- А вот чем, пане, я много говорить не буду: вот тебе деньги, - он вытащил свои кредитки, - хочешь три тысячи, бери и уезжай куда знаешь.
Пан смотрел пытливо, во все глаза, так и впился взглядом в лицо Мити.
- Тржи тысёнцы, пане? - Он переглянулся с Врублевским.
- Тржи, панове, тржи! Слушай, пане, вижу, что ты человек разумный. Бери три тысячи и убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати - слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь. У тебя что там: пальто, шуба? Я тебе вынесу. Сию же секунду тройку тебе заложат и - до видзенья, пане! А?
Митя уверенно ждал ответа. Он не сомневался. Нечто чрезвычайно решительное мелькнуло в лице пана.
- А рубли, пане?
- Рубли-то вот как, пане: пятьсот рублей сию минуту тебе на извозчика и в задаток, а две тысячи пятьсот завтра в городе - честью клянусь, будут, достану из-под земли! - крикнул Митя.
Поляки переглянулись опять. Лицо пана стало изменяться к худшему.
- Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! - надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. - Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же…».
А вот разговор после этого с Грушенькой:
«…- Как? Он тебе деньги за меня давал? - истерически вскричала Грушенька. - Правда, Митя? Да как ты смел! Разве я продажная?
- Пане, пане, - возопил Митя, - она чиста и сияет, и никогда я не был ее любовником! Это ты соврал…
- Как смеешь ты меня пред ним защищать, - вопила Грушенька, - не из добродетели я чиста была и не потому, что Кузьмы боялась, а чтобы пред ним гордой быть и чтобы право иметь ему подлеца сказать, когда встречу. Да неужто ж он с тебя денег не взял?
- Да брал же, брал! - воскликнул Митя, - да только все три тысячи разом захотел, а я всего семьсот задатку давал.
- Ну и понятно: прослышал, что у меня деньги есть, а потому и приехал венчаться!..».
Уж извините за длинные цитаты из Достоевского, но лучше классика не опишешь основной мотив действий панов – «пенёндзы».
И за те же «пенёндзы» идут театральные рыдания из-за Катыни, отсюда и требования польской стороны юридического осуждения виновных – ведь после этого появляются юридические основания для компенсаций родственникам репрессированных.
Кстати, раз уж ввели демики «день народного единства» в честь изгнания поляков из Кремля (хотя на самом деле это изгнание произошло совсем в другой день) – так почему бы не потребовать у поляков компенсации родственникам пострадавших от польского нашествия? Это ж какие проценты набежали за сотни лет! Или плюнуть, по примеру Мити Карамазова, на эти «пенёндзы», оставить их панам в утешение?
А.К. Трубицын.
