Под небом Севильи

Он сам попросился в Испанию. И был направлен туда Наркоматом внутренних дел (НКВД) под кличкой Стрик. Лишь несколько человек в руководстве НКВД знали, что под этой кличкой (стрик — от английского striker: ударник, нападающий) работает капитан госбезопасности Кирилл Прокофьевич Орловский.

Уже первый рейд по тылам франкистов, совершённый его небольшой, из одиннадцати человек, группой, укомплектованной в основном испанцами, руководство интербригады назвало беспримерным. Возле горы Капитана на железнодорожной линии Севилья — Бадахос они взорвали товарный поезд. Через неделю — ещё один состав возле станции Эль-Педросо. А вскоре недалеко от Севильи уничтожили 17 фашистов, два грузовика и легковую машину.

На охоту за небольшой диверсионной группой Орловского Франко бросил несколько отрядов. С одним из них пришлось вступить в неравный бой. Подразделение из тридцати фашистов устроило засаду северо-восточнее города Эль-Реаль-де-ла-Хара. Первыми же залпами были убиты двое партизан. Орловский, забежав за скалу, бросил в засевших франкистов ручную гранату и открыл по ним беглый огонь. Его поддержали товарищи. Под покровом ночи, унося убитых и раненых, фашисты ретировались в город.

Во время этого рейда группа выполнила ещё одну — главную задачу: перед наступлением республиканцев взорвала мост, по которому командование франкистов могло подтянуть резервы. Эта операция обеспечила успех всего фронта.

За месяц с небольшим Стрик прошёл с группой 750 километров. В основном ночами, по горам, скалам, обрывам, усеянным камнями, колючим кустарником и колючей травой. В 43 года, с надломленным позвоночником и ревматизмом в суставах ног, — это был подвиг. Но сам Орловский так не считал. «Если бы я совершал поход с более боеспособными партизанами, результат нашей работы был бы во много раз лучший», — писал он в рапорте под грифом «Совершенно секретно. Экземпляр единственный». Его огорчала неподготовленность испанцев, в основном крестьян, к диверсионной работе. Но ещё больше то, что при всём упорном желании не мог за короткое время в достаточной степени «показать им», как писал в том же рапорте, «свой опыт, тактику, метод и т.д.».

А опыта Кириллу Прокофьевичу было и впрямь не занимать. Родился он в крестьянской семье, с детства пахал на лошадях, сеял, косил, обмолачивал хлеба — казалось, сама судьба уготовила ему хлеборобскую долю. Но грянула первая мировая — и юный Кирилл, пройдя спецподготовку, стал командиром сапёрного взвода в царской армии. А летом 1918-го, уже по заданию Бобруйского уездного комитета партии большевиков создал партизанский отряд, успешно действовавший против немецких войск и белополяков. Затем — служба в ЧК, бои против войск Юденича и банд Булак-Булаховича и Московские пехотные курсы командного состава, после которых по линии разведки руководил партизанскими отрядами в Западной Белоруссии, оккупированной поляками. Под его началом были проведены десятки успешных операций против жандармов и кровососов-помещиков.

Вот документ той поры: «Президиум Воеводства Польского А 1131 9/V — 1924 г. Содержание: назначение награды за поимку Мухи-Михальского. Господину Старосте (собственноручно) в Столине. На основании представления Совета Министров Председатель (президиума Воеводства Польского. — О.С.) назначил за поимку Мухи-Михальского 10 миллиардов марок и вместе с тем обещал награду до 5 миллиардов марок тому, кто даст соответствующую информацию органам полиции и будет способствовать поимке упомянутого бандита».

«Упомянутый бандит» — Кирилл Орловский.

После операций в Западной Белоруссии он учился в Коммунистическом университете национальных меньшинств Запада, проходил службу в органах НКВД. С 1930 по 1936 год в спецгруппе НКВД СССР занимался на территории Белоруссии подбором и подготовкой диверсионно-партизанских кадров на случай войны с гитлеровской Германией.

Так что в Испанию прибыл уже, как говорится, маститым разведчиком. Беспримерный рейд по тылам франкистов обернулся для него не только благодарностью революционного руководства Испании. Командование корпуса издало приказ больше не давать Орловскому, «отличающемуся исключительной личной храбростью», подобных заданий — дабы избежать излишнего риска: слишком большую ценность представлял он для Испанской Республики.

Кирилл Прокофьевич был назначен советником Мадридского интернационального разведывательно-диверсионного отряда. Тем не менее он ещё дважды выводил группы в рейд по фашистским тылам.

В Мадриде произошло знаменательное для него событие — встреча с Эрнестом Хемингуэем. Долгие часы проговорили они в отеле «Гэйлорд». Известного американского журналиста, писателя интересовало всё: и как оказался он разведчиком-диверсантом, какие провёл операции и что испытывал во время рейдов по тылам противника. Орловский стал прототипом Роберта Джордана, главного героя в одном из лучших романов Хемингуэя — «По ком звонит колокол».

«Жить — это значило нива, колеблющаяся под ветром на склоне холма. Жить — значило ястреб в небе. Жить — значило глиняный кувшин с водой после молотьбы, когда на гумне стоит пыль и мякина разлетается во все стороны. Жить — значило крутые лошадиные бока... и холм, и долина, и река, и деревья вдоль берега...». Эти мысли Роберта Джордана, как считают ветераны-разведчики, навеяны Хемингуэю рассказами Кирилла Орловского о том, что думал он и что чувствовал во время опасных партизанских рейдов вдали от Родины.

Но больше всего, конечно, писателя интересовали подробности операции, которая завершилась взрывом моста. Уже потом, в Москве, получив книгу с дарственной подписью Хемингуэя, Кирилл Прокофьевич будет удивлён, до чего точно тот передал детали операции, допустив лишь одно расхождение: «Я говорил, что мы подрывали толом, а он написал — динамитом».

Во время очередного рейда, уже в должности советника Мадридского интернационального разведывательно-диверсионного отряда, Орловский получил от близкого разрыва гранаты ещё одну травму — тяжёлую контузию позвоночника.

За мужество и героизм, проявленные в боях с испанскими фашистами, он был награждён орденом Ленина. Награду вручали в московской больнице. Врачи считали: если и выживет этот чекист, работать в спецслужбах не сможет. И вынесли свой вердикт: комиссовать.

Снова в строю

Он не просто выжил. Уже через год стал работать в Оренбурге проректором по хозяйственной части Чкаловского сельхозинститута. Преподавателей и студентов удивляло, как новый проректор, чётко выполняя свои основные обязанности, умудряется осваивать научные основы агрозоотехники. А он отшучивался: «Пригодится». В начале 1941-го усилилась угроза нападения Японии, союзника немецких фашистов. И из Москвы пришёл вызов, на который надеялся Орловский. В марте разведцентр Наркомата государственной безопасности (НКГБ) отправил «Кирилла» — таким был на сей раз его оперативный псевдоним — в Китай под видом сотрудника Наркомцвета.

Он выполнял там огромный объём работы как замначальника перевалочной базы, по переправке продовольствия, вооружения — от винтовок до орудий, автомашин, танков и самолётов — в Национально-освободительную армию Китая. И, кроме этого, работал завхозом Геологического управления, добывал от агентурной сети упреждающую информацию о действиях и намерениях японцев.

Тогда же, выполняя задание Центра, «Кирилл» нашёл убийцу одного из начальников советской геологической службы, а через него и заказчика — русского эмигранта, работавшего на американские спецслужбы. Вывез его через границу, обернув ковром, в багажнике легковой автомашины.

Там, в Китае, застала его весть о нападении Германии на СССР. В тот же день Орловский обратился к руководству НКГБ с просьбой отправить его на фронт. Просьбу отклонили. И он снова пишет рапорт.

Об упорстве Орловского свидетельствуют документы.

«Совершенно секретно. 31 августа 1941 года… «Кирилл» просит направить его в тыл фашистов для борьбы. Знает хорошо район Бреста, Барановичей, Пинска… Если просьба будет удовлетворена, то прошу оформить вместо него нового человека» (Из сообщения агента «Мирабо» «Виктору» — начальнику 1-го управления НКГБ СССР П. Н. Фитину). «Если будет нужно — используем «Кирилла» на другой работе. Теперь он должен работать на вверенном ему участке», — отвечает «Виктор».

И «Кирилл» продолжает «бомбить» высшее руководство спецслужб. Он обращается к наркому внутренних дел Лаврентию Берии: «Прошу Вашего распоряжения направить меня в тыл немецко-фашистских войск для краснопартизанской и диверсионной работы… так как имею опыт (этой работы. — О.С.) не только в тылу немецких оккупантов в 1919 году и в тылу белополяков с 1920 по 1925 год, но и в глубоком тылу фашистских войск в Испании в 1937 году. За семилетнюю работу мне приходилось нелегально десятки раз переходить линии фронтов и государственных границ и проводить десятки краснопартизанских боевых операций, громить противника, разрушать его коммуникации и вселять в него панику… Если Вы меня пошлёте за линию фронта, то я отдам все свои мысли, чувства, сердце и буду так же, как и прежде, громить заклятого врага человечества — немецких фашистов и уничтожать (в тылу) вторгнувшуюся на нашу советскую землю фашистскую нечисть».

Не дождавшись ответа, Кирилл Прокофьевич пишет письмо Сталину. В тот же день «Виктор» получает сообщение от «Мирабо»: «Совершенно секретно… «Кирилл» подал письмо на имя И.В. Сталина, в котором отмечал свои возможности по работе в тылу немцев, в районах Белоруссии: знание языка, обычаев, наличие старых связей среди населения. Просил направить его в глубокий тыл для партизанской и диверсионной работы, считая, что эта деятельность может принести больше пользы».

Реакция была мгновенной. Из Центра пришёл ответ: «Кирилла» отзывают в Москву.

«Соколиная» охота

В конце октября 1942 года для агентурно-разведывательной и диверсионной работы в Брестской, Пинской и Барановичской областях была направлена оперативная группа «Соколы». Одиннадцать человек под командованием майора госбезопасности Кирилла Орловского выбросили с самолёта на специально подготовленную поляну.

«Роман» (оперативный псевдоним Кирилла Прокофьевича) приступил к выполнению поставленных задач: диверсиям, разведке, организации партизанской войны. Но главной целью был захват или уничтожение «Кабана», гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубэ. Для этого Разведуправление Красной Армии, 4-е управление НКВД СССР и Центральный штаб партизанского движения создали специальные группы. Всего в Белоруссии действовали двенадцать таких групп и отрядов особого назначения.

Разработку операции «Охота на Кабана» Орловский начал в декабре 1942 года. В лесах под Барановичами были оборудованы партизанские базы — основная и несколько запасных. Из верных источников пришла информация: 17 февраля Кубэ с высокопоставленными фашистскими чинами намерен поохотиться в Машуковском лесу. Москва дала «добро» на проведение операции. Для группы самолётом были доставлены новые автоматы, боеприпасы, гранаты, тол, маскировочные халаты.

Ещё до наступления рассвета Орловский подвёл своих бойцов в белых маскхалатах к самой дороге. Вооружены они были одним ручным пулемётом, семью автоматами и тремя винтовками. Замаскировавшись в снеговых ямах, группа, по его приказу, пропустила высокопоставленный фашистский кортеж, ехавший на подводах: для занесённой сугробами дороги — самый сподручный транспорт. Замысел «Романа» был прост: после удачной охоты (а сомнений в том не было, живности в лесу расплодилось хоть отбавляй) гитлеровцы устанут, отметят успех, расслабятся и на обратном пути не та уже будет бдительность.

Ждать пришлось двенадцать часов. Только под вечер из-за бугра показалась вереница подвод. Когда они поравнялись с цепью, Орловский бросил толовую шашку. Разведчики открыли огонь. Бой продолжался около двух минут. Были убиты группенфюрер (генерал-лейтенант), комиссар трёх областей Белоруссии Фридрих Фенс, обергруппенфюрер СС Фердинанд Захариус, восемь офицеров, в основном в звании штандартенфюрера (полковника), два коменданта полиции и более тридцати охранников. Фенс и несколько офицеров — разрывом шашки, остальные — пулемётно-автоматным и снайперским огнём.

Кубэ в кортеже не обнаружили: в последний момент он отказался от охоты, но исполнения смертного приговора не избежал — через семь месяцев был подорван миной, которую заложила в его кровать минская подпольщица Елена Мазаник.

В операции «Охота на «Кабана» никто из группы «Романа» не пострадал. Кроме самого командира. Он не успел бросить вторую шашку — в неё попал немецкий снайпер, и шашка разорвалась в руке. Орловский был обожжён, ранена голова, повреждены глаза. Но главный удар пришёлся на руки. Тяжелораненого и контуженого, его на подводе увезли на одну из перевалочных баз. Он начал терять сознание. Партизанский доктор, увидев Кирилла Прокофьевича, побледнел: при таких травмах и такой потере крови вряд ли можно выжить. Он решил ампутировать правую руку по самое плечо, а на левой удалить четыре пальца.

Не было ни наркоза, ни нормальных хирургических инструментов. Доктор прокипятил слесарную ножовку и бритву на костре, дал своему пациенту выпить стакан спирта и заставил его взять в рот палку, чтобы сжимал её зубами в приступах адской боли.

Операцию решили делать на открытом воздухе — в землянке темно. Вбили в снег колья, на них положили лыжи. «Но недолго пришлось лежать мне на этом хирургическом столе, — вспоминал Кирилл Прокофьевич. — Фашисты устроили облаву. Меня взвалили в сани, забросали полушубками и увезли километров за тридцать. Я ждал, пока кончится бой. Тогда врач закончил операцию, а до этого ему было некогда — он работал за второго номера у пулемёта».

В конце мая 1943 года Орловский снова встал в строй, принял командование отрядом, в котором было уже более трёхсот партизан. В Центр от «Соколов» полетели радиограммы с ценными разведданными об итогах диверсий, о работе разведчиков и связных отряда в Барановичах, Бресте, Пинске, Белостоке.

В конце августа Кирилл Прокофьевич был отозван в Москву, но с вылетом не спешил, а через три недели в Машуковские леса пришла телеграмма: «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 сентября 1943 года за успешное выполнение специального задания правительства Роману присвоено звание Героя Советского Союза».

Подполковник государственной безопасности Орловский стал первым в истории разведчиком, удостоенным такого звания.

«Всё ли я сделал для Родины?»

Ему дали персональную пенсию. Любой человек после стольких войн, ранений, контузий и испытаний ушёл бы на заслуженный отдых. Любой — только не Орловский. Уже

6 июля 1944 года, на третий день после освобождения Минска, он направляет письмо И.В. Сталину:

«Материально я живу очень хорошо. Морально — плохо… мои физические недостатки (потеря рук и глухота) не позволяют мне работать на прежней работе, но встаёт вопрос: всё ли я отдал для Родины и партии Ленина—Сталина? Я глубоко убеждён в том, что у меня имеется достаточно сил, опыта и знания для того, чтобы принести пользу в мирном труде…»

Проинформировав о своей разведывательно-диверсионной работе, Кирилл Прокофьевич сообщает, что по возможности изучал сельскохозяйственную литературу. К тому же «основательно присмотрелся», каждый день с 1930 по 1936 год бывая «по роду своей основной работы» в колхозах Белоруссии, к их делам. А «Московскую сельскохозяйственную выставку использовал до дна», чтобы восполнить свои знания. И обращается к Сталину с просьбой о содействии: «…Если бы правительство СССР отпустило кредит, то я бы на моей родине, в деревне Мышковичи Кировского р-на Могилёвской области, в колхозе «Красный партизан» добился бы хороших показателей…»

Просьба, как говорится, не голословная. Буквально по пунктам расписан был производственно-финансовый план, нацеленный на достижение намеченных результатов.

Сталин дал распоряжение удовлетворить просьбу Орловского. Кирилл Прокофьевич оставил квартиру в Москве и уехал на Могилёвщину.

В родной деревне не было ничего — ни вспаханных полей, ни семян. Почерневшие избы, пустые амбары, соломенные крыши. Во всех Мышковичах чудом уцелели четыре коровы. Кому поднимать колхоз: в хатах старики, женщины и подростки — мужчины, что называется, в силе погибли либо продолжали воевать.

Первое, что сделал Орловский, — собрал сельчан и направился с ними в лес. Не по грибы и ягоды — отлавливали одичавших израненных лошадей, лечили их травами. С помощью конской тяги стали заготавливать древесину для новостроек, пахать землю. Законом жизни в колхозе председатель сделал четыре «не»: «не лодырничать, не воровать, не пьянствовать, не пускать слов на ветер». С теми, кто нарушал эти табу, поступал жёстко: даже своего брата, позарившегося на колхозное добро, поставил на место. За хорошую работу не скупился на похвалу и поощрения.

Через два года о «Рассвете» — так называться стал их колхоз — заговорили в округе. Сюда потянулись крестьяне не только из ближайших деревень, но и из дальних мест. Мышковичи менялись на глазах. Там, где ещё несколько лет назад чернели руины, пролегли асфальтированные дороги, поднялись разноэтажные, в основном коттеджного типа, дома, невиданной красоты Дворец культуры, библиотека, пекарня, столовая, магазины, прекрасная школа. Появились даже музыкальная школа и собственный санаторий. Достаток и счастье пришли в семьи рассветовцев. О том, как поднималось хозяйство, рассказано в фильме «Председатель», где прототипом «головы колхоза» Егора Трубникова стал Кирилл Орловский. Роль председателя сыграл народный артист СССР Михаил Ульянов.

«Летом шестьдесят третьего, — вспоминал он позже, — мне позвонили с «Мосфильма» с предложением прочесть сценарий под названием «Трудный путь». «О чём?» — спросил я. — «О колхозе». Особой радости по этому поводу я не высказал, но сценарий мне всё равно привезли. Открыл я его поздно вечером, уже после спектакля… прочёл залпом и ночью не мог заснуть… Герой (сценарий, написан Юрием Нагибиным. — О.С.) буквально сразил меня неповторимостью, яркостью. Это был, как тогда выражались, положительный герой, но не тот, что взращивался на кисло-сладком подобии жизни — дежурный образ с «отдельными недостатками», добавленными для живости портрета, а предельно правдивый образ человека редкой цельности».

Не знал Михаил Ульянов, как и колхозники «Рассвета», что Орловский — легендарный разведчик-диверсант, прошедший со спецзаданиями Западную Белоруссию, Испанию и Китай, 72 раза переходивший границу и выполнивший операции, на которых учился весь советский спецназ, но нутром, душой Мастера чувствовал глубину и масштаб его личности.

«Односельчане, — писал он о Трубникове-Орловском, — поверили … его одержимости, принципиальности, правдивости. Они поняли, что суть Егора Трубникова — его неистребимая любовь к людям, любовь страстная, неукротимая. Может быть, даже безжалостная, любовь на всю жизнь».

Архитектура бытия

Та, полувековой давности, встреча с Кириллом Прокофьевичем в могилёвском Доме Советов была мимолётной. Я не осмелился подойти к нему: почти мальчишка, начинающий литсотрудник областной газеты — и вдруг останавливает знаменитого председателя колхоза и партизана, дважды Героя Советского Союза и Социалистического Труда. Хотел потом взять командировку в «Рассвет», но судьба распорядилась иначе — уехал на целину. Там и узнал, что из всех преград в жизни Кирилл Прокофьевич не смог одолеть лишь одну — смертельную болезнь.

Позже, вернувшись в Белоруссию, я побывал в «Рассвете». Колхоз носил имя К.П. Орловского, на центральной площади Мышковичей стоял памятник ему. Машинный двор, овощной завод, швейный, молочный и колбасный цехи, столярные мастерские, мельница, цех по розливу минеральной воды, детские ясли-сад, ресторан, гостиница, стадион, отделение связи, фельдшерско-акушерский пункт и комплексно-приёмный пункт бытового обслуживания — всё, что было создано при нём и после него, служило сельчанам.

Вскоре довелось побывать в колхозе «Прогресс», расположенном за сотни километров от «Рассвета», в Гродненской области. За планировку и застройку его центральной усадьбы — посёлка Вертелишки — архитекторам Георгию Владимировичу Заборскому, Виктору Никоновичу Емельянову и председателю колхоза Фёдору Петровичу Сенько была присуждена Государственная премия СССР. Там и узнал удивительную историю. Оказывается, успехом своим они обязаны Орловскому. Задолго до этого к нему в Мышковичи, чтобы спроектировать Дворец культуры, приехал с несколькими своими коллегами городской архитектор Заборский. Проект, представленный ими, Кирилл Прокофьевич изучал долго и внимательно. «В одиночку, — сказал, — такие дела я не решаю. Вечерком соберём колхозников, поговорим».

Неожиданно для Заборского вечером в клуб нагрянула уйма народа. Сначала слушали архитекторов, потом выступали — прямо с мест.

— Думаю, хватит, а то, чего доброго, до третьих петухов засидимся. — Орловский наклонил голову. — Спасибо, сельчане, со всем согласен, точно подслушали мои мысли.

Он повернулся к секретарю собрания:

— Пиши: «Задание институту… Проект Дома культуры, привезённый столичными архитекторами, для колхоза полностью не годится. Не учитывает растущих запросов деревни. Нам нужно что? Двоеточие.

Кирилл Прокофьевич выдержал паузу.

— Первое — зрительный зал на восемьсот мест с самой богатой акустикой и киноустановкой. Экран — широкий, нет, постой: формату широкого, так и запиши. Второе — библиотека и читальный зал на сто мест. Третье — физкультурный зал. Четвёртое — колхозный музей на 150 — 200 квадратных метров. Пятое — вестибюль и — как направо, так и налево — при входе два гардероба. Шестое — комнаты для кружковой работы — пять...

В одной из папок проектного института появилась составленная на основе задания и подписанная Орловским справка. Необычный документ, требовавший и «зал с самой богатой акустикой», и «музей на 150—200 квадратных метров пола, и вестибюль — как направо, так и налево — при входе два гардероба».

Дни и ночи сидел Заборский над новым проектом. Сам отвёз его в Мышковичи. Всё повторилось. Собрание. Выступления колхозников. И заключительное слово председателя. Так же, как в первый раз. И… не так. Орловский удивил Георгия Владимировича эрудицией, знанием многовековой истории архитектуры. Но ещё больше — пониманием её задач.

— Архитектор учёл главное, — он говорил резко, отрывисто, — нам нужен очаг культуры. Да, очаг, который должен поднять нас на новую высоту. Отсюда, из этого очага, мы понесём культуру — культуру коммунистического бытия на своё рабочее место, в свои семьи, к своим домашним очагам. Так, и только так, надо понимать архитектуру.

Идея того проекта стала основой для Дворца культуры в Вертелишках, как и для всех дворцов культуры и общественных центров, которые начали создавать в белорусских колхозах. А идеи, заложенные Кириллом Прокофьевичем в жизнь и работу его коллективного хозяйства, стали основой агрогородков, полторы тысячи которых украшают сейчас белорусскую землю.

Пытаясь понять главное в образе Трубникова-Орловского, Михаил Ульянов писал в своём дневнике: «Сегодня мой первый съёмочный день. Меня давит роль. Всё кажется, что её надо играть особенно… Лейтмотив Егоровой жизни — добиться поставленной цели во что бы то ни стало, но средства для достижения этой задачи самые разные, самые яркие и самые ошеломляющие. Не-ожиданные… Меня охватывает отчаяние, я недотягиваю роль, а что делать — не знаю. Это же крупный, большой человек. С большим сердцем, с большими чувствами, с большим размахом. Талантливый! А у меня получается простой, заурядный человек. Нужны обобщения, нужна страсть, нужен темперамент, нужна философия».

Гениальный артист сумел постичь философию своего героя. Её главный нерв: строить достойную, обеспеченную жизнь для всех, а не только для избранных. Была у этой философии грань, для полного понимания Орловского, пожалуй, самая главная. О ней в одном из своих последних интервью, характеризуя истинных советских чекистов и тружеников, сказал сам Кирилл Прокофьевич: «Суть в романтической чистоте чекистского сердца, в духовном богатстве этих замечательных натур, в святости идей и целей, которым всецело отдали себя великие труженики и герои».

Колхозники «Рассвета» до сих пор вспоминают, что у доярки при Орловском зарплата была выше, чем у председателя. И что он отдал на строительство школы все заработанные им деньги — более двадцати тысяч рублей. Когда он был уже тяжело болен и лежал на раскладушке в саду, приехал Пётр Миронович Машеров, первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии, тоже бывший партизан и тоже Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда. Он стал на колени перед Кириллом Прокофьевичем: «Я привёз тебе подарок — уличное освещение для Мышковичей». Не лично ему, не его детям — всем жителям деревни. Пётр Миронович понимал, что для его друга и соратника это — самый дорогой подарок.

Однажды, году в 1994-м, пришлось мне брать интервью у тогдашнего, «демократической» закваски, Председателя Верховного Совета Республики Беларусь Мечислава Гриба. К слову, работника спецорганов: дослужился до генерал-лейтенанта милиции. «Это прежде было: раньше думай о Родине, а потом — о себе, — наставительно сказал он. — Сейчас, наоборот: раньше думай о себе, а потом — о Родине».

Увы! Многие на постсоветском пространстве, в соответствии с названием известного романа Б. Ясенского «Человек меняет кожу», сменили её, как и Гриб, к счастью, недолго пробывший у государственного руля. Какими пигмеями выглядят все они, как и нынешние менеджеры, и так называемые эффективные собственники (хотел сказать — рядом, да куда уж там — рядом их и ставить нельзя) на фоне таких титанов, как Орловский.

Рад, что сегодня в поездках по Белоруссии часто встречаю имя Кирилла Прокофьевича — в названиях улиц, школ и колледжей, ощущаю его незримое присутствие в делах и свершениях нового поколения нынешних чекистов — сотрудников белорусского КГБ и тружеников коллективных хозяйств. Его жизнь — вызов тем, кто свернул с пути, отрёкся от идеи и целей, за которые шла нелёгкая и непростая борьба, и упрёк нам, не остановившим предателей, разваливших великую нашу Советскую Родину. Вызов и упрёк настоящего Коммуниста, шагнувшего в бессмертие.