Роман «Горькие травы» стал во многом принципиально новым произведением и по содержанию, и по форме. А уже в романе «Судьба», увидевшем свет в 1969 году, зазвучала ставшая впоследствии основной для творчества писателя тема — отношения власти и народа. О том, насколько эта тема была близка и понятна самому народу, можно судить по тому, что в 70-х годах снятая по мотивам произведений П.Л. Проскурина кинодилогия «Любовь земная» — «Судьба» стала лидером общенационального кинопроката, а «Судьба» и второй роман трилогии — «Имя твоё» в течение нескольких лет лидировали в библиотечных рейтингах СССР.

Тема отношений между народом и властью была развита в третьем романе трилогии — «Отречение». Роман этот оказался пророческим: в нём писатель предугадал отчуждение народа от власти, которое так трагически проявилось в событиях 1991 года.

В последнее десятилетие своей жизни Пётр Лукич необыкновенно много работал. Из-под его пера выходят романы «Седьмая стража» и «Число зверя», повести «Аз воздам, Господи» и «Мужчины белых ночей», вторая часть автобиографической повести «Порог любви», многочисленные рассказы, удивительные по своей тонкости и глубине образов поэтические произведения. Каждое из них является настоящим шедевром зрелого мастера, которому ведомы любые оттенки художественного слова. И при этом — острейшая злободневность и актуальность!

К 10-летию со дня кончины писателя публикуем статью о последнем периоде его творчества, посвящённом фактически нынешней России.

БУДУЧИ НА ВЕРШИНЕ писательской славы, Пётр Проскурин обращается к самым острым, самым животрепещущим вопросам современности, высвечивая грозные черты нарастающего день ото дня общественного неустройства: разрыв между словом и делом, засилье краснобайства, казнокрадства, социальной коррозии. Писатель-патриот идет путем правды, какой бы горькой она ни была.

Страстное желание понять, что происходит с русским народом, с Россией, а главное, что такое народ, в данном случае — русский народ, денно и нощно преследовало Петра Проскурина, пронизывало его прозу последних лет жизни. В одной из бесед он признавался мне: «Это очень сложный вопрос, больной для всякого мыслящего человека. Потому что, на мой взгляд, русский народ, то ли в силу своей исторической судьбы, то ли в силу каких-то непонятных обстоятельств, как народ, по сути дела, перестает существовать. Это очень тяжелый вывод».

Тем не менее даже в самых трагических своих произведениях, написанных на рубеже тысячелетий, Проскурин попытался отыскать те образы, с которыми он связывал надежды на будущее, на прорыв, на возрождение русского духа. И всегда эти образы были связаны с борьбой против нынешней власти, борьбой активной и бескомпромиссной.

Взвихренность, неуспокоенность, мятежность с особой пронзительностью звучат со страниц сборника прозы «Аз воздам, Господи».

Рассказ «Свидание с собой» сразу обращает нас к нынешней действительности с ее «свинцовыми мерзостями». Прошедший «Афган и Чечню», главный герой рассказа Гоша видит их на каждом шагу в родном городе, столице России. С болью в сердце и ожесточением слушает он откровения соседки, сердечной подруги своей умершей матери: «Сейчас даже но-шпу купить — половина моей пенсии.... Никак не нажрется наш всенародный, чтоб он подавился нашим горем! А я еще, дура старая, за него голосовала, горло драла! Всех одурманил… гляди-ка, мол, свой в доску! Простить себе не могу...»

Реальность сегодняшнего дня во всей наготе своей встает перед израненным и едва оставшимся в живых Гошей. Видит он первопрестольную в зазывной рекламе чуждых России казино и иных «вертепов». Видит он и «зримые плоды» «дерьмократии», пестуемой «всенародно избранным» и его камарильей, — «однорукого» мальчика-нищего (он имитирует свое убожество), сидящего в конце подземного перехода на грязной подстилке. И вдруг (вдруг ли?) между этим маленьким нищим и бывшим офицером, уволенным в запас после взрыва чеченской мины «по пожизненной инвалидности», установилась какая-то больная и необходимая связь, и она прорастала с каждой новой встречей всё глубже, подчас становилась неодолимой, пронзительно сквозящей, мучила Гошу, и он не знал, что это такое.

Еще совсем недавно боевой офицер, защитник России, он принимает бескомпромиссное решение стать покровителем мальчика, эксплуатируемого, как побирушка и крепостной, мафиозным жлобом, шикарно одетым, вооруженным и ездящим на иномарке. Тайно оберегаемый посторонним дядей мальчик бросается убивать «хозяина», когда тот схватился в смертельном поединке с Гошей. Закабаленное детство ринулось защищать доброту.

Концовка рассказа — ясный и недвусмысленный прогноз. Увидеть Россию, поруганную ее недругами, снова державной, единой и непобедимой доведется если не Гоше, то Ваньке (так, оказывается, зовут мальчика-нищенку) — это уж точно. В том убеждают слова маленького мстителя, завершающие рассказ: «Я не маленький! Вы меня еще не знаете... да!»

Повесть «Аз воздам, Господи» являет логическое продолжение отмеченного нами выше. Будучи талантливым и совестливым писателем, искренне любящим Россию, главный герой Толубьев не приемлет всё то, что творят сокрушители и растлители.

Сосед по подъезду, преуспевающий «новый русский» опасается «тлетворного» влияния Толубьева на своего сына-подростка, тянущегося к светлому и праведному писателю. И здесь, в этой повести, П. Проскурин сводит в диалоге людей, коих можно определить так: «небо» и «земля», «свет» и «мрак»:

«— Сознавайтесь, Родион Афанасьевич, — пытается убедить прохвост Толубьева, — ваш прекраснодушный и романтический мир рассыпался, исчез. Россия теперь другая, теперь главное в России — деньги. Это и сила, и власть...

— Ошибаетесь, господин Никитин! — покачал головой Толубьев. — Россия… сейчас она в глубоком помрачении, но это, поверьте, обязательно пройдет. Вы слишком много на себя берете. Не нами было сказано: «Аз воздам!»... Так было, так будет всегда: «Аз воздам!» Ну а если всё повернется по-вашему, то это будет уже не Россия, а нечто иное».

Человеческая жизнь, «цена человеческой жизни» — ничто для «новых бесов», наводнивших Россию, грабящих ее, растаскивающих награбленное по своим многоэтажным и многомерным преисподним. «Господин» Никитин, не отягощая себя даже проблеском мысли о суде Господнем, по-своему разрешает намечающийся союз писателя-патриота и своего смертельно больного сына Сережи. Трагичность ситуации усиливается тем, что убийство Толубьева происходит в тот самый момент, когда он узнаёт об исполнении своей самой сокровенной мечты — рождении внука: «Толубьев расправил плечи, и в тот же миг тяжелая пуля, вылетевшая из мрака, точно ударила ему в середину лба и, выходя, выломила рваный кусок кости из затылка. Время вспыхнуло, рассыпалось и погасло. Вздернув руки, он обвис на решетке балкона, в одно мгновение разделившей два несовместимых, взаимно исключающих и непрерывно переливающихся друг в друга мира».

В рассказе «Тихая пристань» П. Проскурин поначалу настраивает читателя на «глоток кислорода» после удушающего смрада, заполнившего русскую действительность: «Под карниз дома привычно и ловко метнулась ласточка, повисла на уже наметившейся на фронтоне подковке будущего своего гнезда, добавила в постройку еще один комочек грязи, разгладила его клювиком, радостно щебетнула и вновь

умчалась за новой порцией материала — время не ждало, и птичьих хлопот впереди было хоть отбавляй — и гнездо построить, и выстелить его изнутри пухом да сухими травинками...» Намеренно прерываю фразу, ее продолжение снимает ту умиротворенность и душевное равновесие, что сопровождали Кузьмича, героя рассказа, «пытливым взглядом» окинувшего своё хозяйство, наблюдавшего за действиями пернатых зодчих.

«Пытливым взглядом» Кузьмич, простой труженик, на каких всегда держалась и сейчас еще чудом держится Россия, охватывает не только свой небольшой дом с балкончиком в сад, но и смотрит далеко окрест. Он убедился, что нельзя верить ни газетам, ни радио, «ни этим бесстыдным крашеным бабам, сутками без устали стрекочущим в своем голубом ящике обо всем на свете». Беспокоит Кузьмича, что все вроде взбесились, молодежь кинулась торговать, каждый, не брезгуя средствами, хочет обустроить себя на всю жизнь в один момент, и «в Швейцарии или даже за океаном счет миллиардов на десять заиметь, и под Москвой невиданный дворец в месяц или два возвести...»

Вновь проследив за стремительным полетом ласточки, наш герой и не хотел, но задержался взглядом на сказочном дворце в четыре этажа, «возникшем перед изумленными жителями поселка... как бы во сне, вроде бы за одну ночь».

И не вина, но беда Кузьмича, что его домишко, как то ласточкино гнездо, слепленный «по крошке» за долгие годы, оказался помехой для этого самого сказочного дворца: именно через него должен пройти парадный въезд в усадьбу «в мавританском стиле». А что дальше? Вроде повезло Кузьмичу: уже и дом ему отгрохали взамен его «гнездышка». Есть в том доме «подвал, мастерская ... газовая колонка, горячая вода, туалет кафельный». Короче говоря, «тихая пристань», по словам «нового хозяина жизни».

Проскурин вновь обращает внимание читателя на то беззаконие, что творится в больших и малых городах России, на то, как растаскивается, разворовывается, вывозится за границу народное достояние. И делается всё это с ведома и согласия властей предержащих аж до самого верха. Вот он, «новый нерусский», представленный нам бабкой Натальей, женой Кузьмича: «Слышь, Степан, опять этот ирод, Колька Голованов. Слышь, не перечь ты ему, у него, говорят, вся область в кулаке, у него, говорят, сам областной прокурор в кумовьях ходит, вроде у него какая-то алмазная труба в Якутии в кармане. Он, говорят, к самому Бориске Ельцину дверь ногой открывает — бац выступком, и всё тебе. А раз народ говорит, так оно и есть. Слышь, может, согласиться? Ну его к лешему, дожить спокойно не дадут...»

Кузьмич уступает всевластному «хозяину российской жизни», переселяется в ненавистный ему новый дом — «тихую пристань», на его счет в сто миллионов рублей идут немалые проценты. Но... «Он худел, остатки волос окончательно выцвели и превратились в легкую дымку, стали невесомы — Кузьмич как-то глянул на себя в зеркало и опешил...»

И вдруг что-то непонятное произошло с Кузьмичом, он вдруг вспомнил о своих орденах и медалях, «а их было ровно одиннадцать», он долго рассматривал их, и неожиданное решение, непонятное пока читателю, принимается безотлагательно: «Кузьмич неожиданно подхватился и, повеселевший, чем окончательно поверг жену в недоумение, к вечеру уехал в Москву.... Вернулся он только на третий день, молчаливый, осунувшийся... спустился в мастерскую. Оглядевшись, он достал из внутреннего кармана куртки тяжелый сверток, полюбовался новеньким вороненым пистолетом, загнал в него десятизарядную обойму, с удовлетворением подбросил еще раз на ладони и, вновь завернув в промасленную бумагу и тряпицу, спрятал в потаенное пространство между слесарным шкафчиком и стеной, где у него всегда теперь хранились на всякий случай самые дорогие и нужные инструменты».

Нет, не уступит Кузьмич, не уступят такие, как он, построенного и завоеванного своей жизнью! В этом убеждает нас концовка рассказа: «...Зашелестел крупный косой дождь, и следом рванул шквальный ветер, Кузьмич почувствовал, что его сбивает с ног какая-то бешеная шалая сила, но устоял, с места не сдвинулся, лишь подставил лицо хлынувшему с неба потопу».

Сам Пётр Проскурин о книге «Аз воздам, Господи» говорил следующее: «В ней я размышляю о том, что сейчас происходит с нашим обществом, с нашим народом. В общем-то, оптимизма у меня там мало. Я, не желая что-то предрекать, хочу сказать, что предстоит очень и очень трудный период русской жизни, русского пути. Слишком глубоко зашло разрушение. А спасение только в осознании своего национального пути, своего национального характера. Спасение придет только тогда, когда русский народ осознает себя историческим народом, как это было раньше, и чего попытались его лишить». Опора на великое советское прошлое, на подвиги Советской державы должна помочь в борьбе за будущее.