Петр Осипович Иванов родом из Кыргыдая Вилюйского района, сражался минометчиком в составе 466-й и 131-й стрелковых гвардейских дивизий в самом пекле войны — обороне Ленинграда, прорыве линии Маннергейма и за освобождение Прибалтики от фашистского ига. Он 828 фронтовых дней и ночей честно воевал рядовым солдатом.

Последнее дело, сравнимое

с трусостью и предательством

Боевые действия ожесточились. Мы ведем обстрел, меняя огневые позиции несколько раз в день, — передвигаемся вперед в сторону леса. Немцы открыли по нашим позициям ураганный огонь из орудий и плотно стреляют из автоматов и пулеметов. Под грохот снарядов и свист осколков не сразу заметил, как на меня рухнуло дерево, разбрасывая во все стороны комья земли. Как меня не расплющило, сам бог знает. Оглушенный ударом, с трудом выбрался из колючих ветвей и увидел на холме фрицев, которые с криками “Вперед!” бежали прямо в нашу сторону. Схватив автомат, который был на боевом взводе, стал накрывать их огнем. Таланкин и Баишев куда-то бесследно исчезли.

Наши бойцы, видимо пехотинцы, не выдержав гитлеровского напора, пустились наутек. Здесь только понял, что самое мерзкое — это когда свои бросают тебя на произвол судьбы. Я не мог последовать их примеру, потому что оставление орудия немцам — это последнее дело, сравнимое с трусостью и предательством.

Поняв, что могу рассчитывать только на себя, отстреливаясь из автомата, побежал к нашей огневой точке, которую окапывали на склоне холма с редкими деревьями. Там, сняв нижнюю часть миномета, зарыл его в землю, чтобы враг не воспользовался им. Понятное дело, один не смогу тащить такое огромное орудие, обычно это делали по трое, и то с трудом. Кое-как подперев ствол орудия, что есть силы рванул в сторону своей части. И тут краем глаза заметил фрица, мчащегося через овраги с редкой растительностью в направлении наших. Я присел на корточки возле небольшого камня и короткой очередью уложил его.

Я, несясь как вихрь, увидел до боли знакомое лицо моего друга, железного русского солдата Павла Новикова, который на бегу отчаянно вел огонь из автомата, а временами он, невероятно подвижный и озорной, резко падал землю и стрелял, лежа ничком, и снова бежал. “Павел!” — кричу, и он, сразу заметив меня, помахал рукой.

Дальше мы держались вместе — мчались, прячась за крупными камнями. На ходу он рассказал, как схватил командира III батальона, тикающего, предательски бросив свои позиции, и приказал вернуться назад, и как вскоре после этого он погиб. А человек, оказывается, носил звание капитана...

Мы наконец-то добрались до старого места дислокации, богатый боевой опыт не подвел нас и на этот раз. Мои командиры Таланкин и Баишев, оказывается, здесь. Баишев, увидев меня, тут же бросился обниматься: “А я думал, ты погиб”.

— А что миномет-то бросили? За оставление орудия врагу полагается расстрел! — возмущаюсь, еле сдерживая себя.

— Да не было возможности. А ты разве не слышал приказ: “Возвращаемся!”

— Нет.

А про себя ругаюсь: “Только свою шкуру берегут!”

К вечеру пришел командир взвода Алексей Матвеев и приказал нам, уцелевшим минометчикам: “Атакой вернуть свои минометы”. Глубокой ночью мы, крича ура, вступили в бой. Умело маневрируя, нещадно стреляем из автоматов, прикрываясь деревьями. После жесткой схватки мы вернули утраченные позиции — отбили основную высоту, где стояли наши минометы. Орудие нашего расчета немцы не тронули, а вот другие успели поставить на прямую наводку в сторону наших войск. А из орудия Новикова уже успели сделать несколько выстрелов.

У нашего миномета нет нижней части, а прицел, оказывается, наводчики с собой таскают. Нашли тело Баранова и еще несколько неизвестных трупов и похоронили, вернее, не похоронили, а лишь прикрыли дерном на скорую руку. Нигде не нашли парня по фамилии Мельчанов из нашего взвода — тела нет, видимо, его взяли в плен.

Мы атакой взяли еще две высоты. Внизу первой — болото и камни размером с дом. Минометы установили за второй высотой и опять стали отстреливаться. В этом бою Таланкина и Баишева ранило.

Злые и упрямые, на подгибающихся ногах

Мы получили приказ отвести их в санчасть, а на обратной дороге захватить с собой патроны (обычно мы ящики с тяжеленными патронами тащили на себе, привязав веревками). Адъютант командира роты минометчиков Рево и я осторожно уложили Таланкина в маскхалат и старательно понесли его на себе. Ему, оказывается, пулей прострелили обе ноги. А Баишева, получившего ранения в бок и левую руку, сопровождал незнакомый парнишка.

Под непрекращающийся свист пуль и взрывы снарядов, а они рвутся справа и слева, спереди и сзади, несем долговязого Таланкина, как маленького ребенка, по очереди на спине. “Скорей! Что ж вы так медленно, скорей!!!” — дико кричит и громко стонет от боли искалеченный солдат и бьет нас кулаком. А быстрей никак нельзя, ведь еле волочим ноги по болотистому месту — кругом грязь и слякоть. Мы, почти выдохшиеся, на подгибающихся ногах еле доволокли раненых Таланкина и Баишева до покрытой цементом местности, где располагалось много-много палаток санчасти.

Взяв боеприпасы, мы тронулись в обратный путь. “Скоро закончится топкое место и станет легче идти”, — подумал я, и вдруг неожиданно с левой стороны мелькнул немец в пестром маскхалате и ударил автоматной очередью. Но пули пролетели, не задев нас. Я прыгнул в сторону ближайшего большого камня. Мой напарник тоже залег на землю. Не дав опомниться, я метнул гранату в сторону немца. Раздался грохот, и через мгновенье три-четыре немца со всех ног бросились вниз по склону холмика. Я и парень быстро вскочили и успели срезать убегающих немцев автоматными очередями.

Пуля за пулю, снаряд за снаряд

Немного передохнув, мы вернулись в свою часть. Наши минометчики опять, оказывается, немного отступили, потому что противник засек и стал вести прицельный огонь. Свист пуль, разрывы гранат и бомб не прекращаются ни днем, ни ночью. Говорят, осколки от разрыва трехкилограммового снаряда разлетаются до 18 километров, так что убивают даже лежачих на земле.

Ребята, прячась за большим камнем, роют место для новой огневой позиции. В 10-ти метрах от этого большого камня из 50-мм миномета стреляет наш молоденький комсорг Жирков. Я веду огонь по атакующим немцам, расположившись между двумя камнями недалеко от него.

Наши огневые точки находятся на каменистой возвышенности, а немцы — снизу, на открытой местности с редкими деревьями. Несмотря на это, нас осталось совсем немного. Некоторые наши минометы, разобранные по частям, лежат у камней — их просто некому установить.

В этой кутерьме недалеко взорвался снаряд, осколки которого устремились и ввысь, и вспахали в двух-трех метрах от меня всю землю. Один из осколков прошелся вскользь по большому пальцу ноги.

“В битвах пропитаны наши шинели

запахом крови и дымом костра”

Петр Осипович Иванов родом из Кыргыдая Вилюйского района, сражался минометчиком в составе 466-й и 131-й стрелковых гвардейских дивизий в самом пекле войны — обороне Ленинграда, прорыве линии Маннергейма и

за освобождение Прибалтики от фашистского ига. Он 828 фронтовых дней и ночей честно воевал рядовым солдатом.

Боевое задание — уничтожить дзот

Когда атака немцев немного поутихла, доковылял до санчасти, где мне обработали рану и перевязали. Нога, конечно, побаливала, но я не стал жаловаться, побоялся, что отправят в госпиталь, и тогда не смогу участвовать в боевых действиях.

Через некоторое время объявили тревогу, и мы опять двинулись вперед по узкой пыльной дороге. Когда вошли в одну большую безлюдную деревню (хотя некоторые дома уцелели), наткнулись на кем-то забитую свинью. От нее шел пар, стало быть, свежатина, поэтому отрезал добротный кусок. Как северный человек быстренько разжег костер, набрал воды из ближайшего озера и поставил варить мясо. Глядя на яркие языки пламени, уже с удовольствием вдыхал запах почти готового супа, отдающего легким дымком.

И тут не успел оглянуться, как раздались дикие крики, вокруг дождем посыпались пули — снова поднялся невообразимый хаос. Я со злости и от обиды пнул кипящий котелок. Куда там до супа, нет даже малейшей возможности установить минометы, и нам пришлось открыть ответный огонь сначала из автоматов. Но умудренные опытом бойцы в считанные минуты развернулись и ударили по противнику из орудий. Враг отчаянно сопротивлялся, видимо, пытаясь вернуть утраченные позиции.

Через час все вдруг стихло. Кажется, немцы решили отступить после короткого огневого налета.

...Мы, перестреливаясь, умирая от голода и жажды, денно и нощно упрямо идем вперед. Вскоре перед нами открылась небольшая речная долина, расположенная на стыке двух гор. Здесь скопилось много людей и техники. Фрицы, оказывается, сметают все живое — никто не может пройти: ни в одиночку, ни группами, ни обозы с грузом. Не дураки же наши солдаты, чтобы бежать под шквальный огонь.

Не успел толком разобраться, что к чему, как меня вызвали к командиру роты. С ним оказался и командир политчасти Тачик. Коновалов, указывая в сторону леса, спросил: “Видишь дзот? Он мешает нашим войскам овладеть этим районом”.

И только присмотревшись, я понял, откуда так сильно палят. С двух сторон долины, ширина которой всего лишь 30 — 40 метров, — лес, а на опушке — что-то похожее на охотничью избишку. Оттуда, из искусно замаскированного дзота, зло бьют непрерывными очередями.

— Возьми с собой четверых ребят и уничтожьте этот дзот. Вам придется идти назад, лесом, — приказал командир.

Мы впятером, под прикрытием густых сосен, быстро прошли по склону горы напрямик к охотничьей сторожке. В 50-и метрах от нее разделились на две группы. Двери избушки, оказывается, смотрят в сторону леса, до которого всего пять-шесть метров. Трое ребят должны атаковать его, чтобы ни один фриц не юркнул в сосновый бор, а я с молоденьким партизаном по фамилии Петров обязаны выполнить главную задачу — разбить огнедышащий дзот.

Ребята подстраиваются под нас с Петровым, поэтому идут медленнее. Обе группы должны рассчитать свои действия и время так, чтобы одновременно подойти к дзоту и спереди, и сзади.

“Давай!” — я и Петров, крепко пожав руки (и в это же мгновенье успел дать ребятам условную команду: “Вперед!”), вплотную подползи к вражескому укреплению и, резко вскочив, забросали амбразуру дзота гранатами. Раздался грохот.

Ура! Кажись, уничтожили огневую точку и немцев, находившихся там.

Мы, чуток переждав, пока все не замолкло, со всех ног бросились обратно в лес. И тут со спины раздалась автоматная очередь и осыпала нас свинцом пуль. На мгновенье показалось, что кто-то сильно толкнул меня сзади, с левой стороны. Но я, не оглядываясь, помчался к ближайшим соснам, ища в них спасения. Юркнув в лес, я приказал, чтобы все легли ничком на землю и приготовились к стрельбе. К счастью, никто не ранен.

И тут со стороны нашей позиции показались два танка. Они шли параллельно друг другу и дали два-три залпа в направлении, откуда строчили автоматы, и сразу повернули обратно. Значит, мы обеспечили продвижение наших частей.

Кто же мог меня толкнуть? Я, умирая от палящего солнца, снял шинель и только тогда обнаружил: через левую ее подмышку по касательной пролетели три шальные пули, чудом не задев меня. Правильно ребята часто приводят слова великого полководца Суворова: “Пуля — дура, штык — молодец” — действительно мне повезло, ни одна не оказалась роковой. Продыравлzнную шинель бросил в лесу и остался в маскхалате. Вернувшись в часть, доложил командиру роты: “Задание выполнено”. “Молодцы!” — сказал Коновалов, и на этом все закончилось. А мы опять двинулись по пыльной ухабистой дороге.

“Паникеров и трусов уничтожать на месте!”

Светает. Говорят, что совсем скоро должны выйти на большую автодорогу. Несмотря на раннее утро, стоит невыносимая жара. Издалека показалось что-то похожее на большую землянку. Вдруг совсем близко раздались злые длинные автоматные очереди. Вперемежку с ними затрещал пулемет. Между деревьями промелькнула автомашина.

И тут, на перекрестке двух дорог, откуда ни возьмись, впереди, всего-то в 100 метрах от нас, из облака пыли вынырнул огромный немецкий танк. Солдаты, ощутив, как дрожит земля под его гусеницами, попятились назад и побежали наутек. Ну и я, подчиняясь закону толпы, по инерции полетел за ними. Мы прорысили довольно-таки большое расстояние. И тут наткнулись на командира полка Даниленко, который, стоя поперек дороги, взмахивая пистолетом, кричал во все горло: “Назад! Пристрелю!”

Только тогда мы пришли в себя и снова двинулись вперед. Нас догнали несколько грохочущих “Т-34”, из-под которых вздымалась густая пыль. Один из них только было настроился на стрельбу, как вдруг по нему успел ударить вражеский снаряд, и гусеница нашей махины слетела. В тот же миг другой наш танк рубанул по бензобаку бронемашины противника, и она сразу загорелась. Почувствовав поддержку, мы, крича “ура”, ворвались в ту длинную землянку и взяли в плен около десяти фрицев. Здесь же нашли убитыми два десятка солдат противника. Появились наши бомбардировщики. Они, летя совсем низко, практически на уровне верхушек деревьев, стали бомбить места, откуда появились немцы. Немного погодя раздалась команда: “Не стрелять!” Оказывается, один из впереди идущих полков нашей дивизии, 129-й, попал под обстрел своих же орудий...

Вот так, перестреливаясь, мы, измученные, в течение двух суток шли вперед. На третье утро налетела вражеская авиация и стала непрерывно бомбить. Я, прыгнув в ближайший окоп, оглядываюсь налево и направо — наших осталось совсем мало. Под грохот разрывов снарядов и свист пуль к месту, где мы с Матвеевым укрылись недалеко друг от друга, прибежал державший в руках пистолет заместитель командира политчасти Головастов.

— Скоро начнется немецкая атака. Стрелять только по сигналу, когда взлетит красная ракета, — предупредил он, поправляя повязку на раненой левой руке.

“Если немецкая атака опять возобновится с большим ожесточением, то вряд ли сможем сдержать ее”, — подумал я.

— Ни шагу назад! Паникеров и трусов уничтожать на месте! — приказ комиссара был коротким и четким.

Место дислокации немцев — открытая местность, за которой идет темный лес. Наступило небольшое затишье. При ярком солнечном свете нас ужасно клонит ко сну, носом клюем. Погруженный в дремоту, я не сразу заметил, как на нас надвигается черная туча немцев. С испугу мне показалось, что их так много! До нас осталось всего 50 метров, но никто не стрелял. Мы начали было волноваться, как в небе вспыхнула ракета и раздалась команда: “Огонь!”

Мы из орудий открыли огонь. Немцы, как говорят якуты, ложатся пластом, как скошенная трава. Некоторые из них в панике бегут обратно, но все равно падают. Так незаметно пролетел день. К вечеру нас решили отправить в тыл, чтобы пришли в себя, отдохнули. Нас заменили бойцы другой части. Они сразу стали готовить огневые точки. И тут откуда-то появился вражеский самолет и начал бомбить. Опять завязался бой.

Поздно вечером мы наконец-то добрались до места отдыха — устроились глубоко в лесу и улеглись спать. Это было 3 июля 1944 года.

Галина МОХНАЧЕВСКАЯ