Он признан как один из крупнейших драматургов ХХ века. Событием советской театральной жизни стала постановка уже самой первой пьесы Виктора Розова «Её друзья» на сцене Центрального детского театра в 1949 году. Спектаклем «Вечно живые» по его пьесе открылся в 1957-м театр «Современник». А фильм «Летят журавли», снятый по его сценарию, был удостоен в 1958 году высшего приза Каннского кинофестиваля «Золотая пальмовая ветвь» и теперь значится среди лучших фильмов мирового кинематографа.

Но Виктор Сергеевич был не только выдающимся русским советским писателем. Он был и настоящим гражданином своего Отечества, великим патриотом. Особенно ярко это проявилось в последние годы его жизни — самое трагическое время для нашей страны. Когда в конце 80-х годов прошлого века он, до-броволец Великой Отечественной, понял, какая опасность вновь нависла над Советским Союзом, честный писатель и отважный солдат мужественно встал на его защиту. А потом начинается борьба за Россию — за справедливую власть в стране, за её независимость, за самобытную и великую русскую культуру. Несмотря на преклонный возраст, Виктор Розов остаётся в первых рядах бойцов.

Его страстный публицистический голос, обращённый к соотечественникам, больше всего звучал в эти годы со страниц «Правды», которая стала для него самой главной газетой. Розов и «Правда» — большая тема. Ей и посвятил свою новую книгу обозреватель нашей газеты Виктор Кожемяко, много общавшийся тогда с Виктором Сергеевичем и опубликовавший целый ряд бесед с ним.

Душою русский и советский

Беседа обозревателя «Правды» Виктора КОЖЕМЯКО с режиссёром Сергеем РОЗОВЫМ, сыном драматурга

Это вторая, заключительная часть диалога о Викторе Сергеевиче Розове с очень близким ему человеком, который в своей жизни и работе старается быть верным заветам отца.

Принципы в жизни и творчестве у него были едины

— Надо нам теперь несколько подробнее поговорить о творчестве Виктора Сергеевича. И давайте всё-таки задержимся на «Её друзьях» — той его пьесе, которая, как говорится, первой увидела свет рампы. Вот вы сказали: чуть ли не наивная. Сам он тоже подчёркивал, что это был первый его опыт, во многом несовершенный. Всё так. Однако почти через полвека, в 1997-м, на просьбу Татьяны Васильевны Дорониной дать что-нибудь для руководимого ею МХАТ имени М. Горького он предлагает именно «Её друзья». А Доронина, прочитав пьесу, сразу же принимает её, позвав для постановки талантливого кинорежиссёра Валерия Ускова. Он с невероятной увлечённостью — я сам был свидетелем! — ставит этот спектакль, премьера которого, как и в 1949-м, имеет феноменальный успех. Как объяснить?

— Может быть, и тогда, вскоре после тяжелейшей войны, и в нынешнее жестокое время пьеса эта особенно ответила потребностям людей в добрых чувствах, дефицит которых они остро испытывают.

— Согласен. «Её друзья» (впрочем, как и другие пьесы Виктора Сергеевича) — произведение очень доброе. Недаром статью о спектакле в театре Т.В. Дорониной я назвал «Свет и тепло доброты». В самом деле, на этих спектаклях, что я неоднократно чувствовал, люди согреваются душой и выходят из зрительного зала как бы озарёнными…

— А между тем я вам сообщу забавный факт, о котором рассказывал сам отец. Пьеса после Центрального детского пошла, наверное, более чем в ста театрах страны. И во многих местных газетах тогда писали примерно так: «Какой молодец наш театр — из такой слабой пьесы сделал такой замечательный спектакль». Но если в ста театрах это получилось, значит, всё-таки в пьесе что-то есть?

— Да, оценки и пророчества бывают, что называется, пальцем в небо. Вы, наверное, читали в своё время злобную статью журналиста Льва Колодного в «Московской правде» после того, как «Правда» опубликовала мою беседу с Виктором Сергеевичем под заголовком «Сеются зубы дракона». Очень хотелось Колодному побольнее ударить и посильнее принизить советского драматурга Розова, которому предсказал он немедленное и полное забвение. Дескать, пьесам его теперь, после уничтожения Советской власти, — конец, никто их ставить и смотреть не будет. Как сильно ошибся! Он писал такое в начале 1994-го, а в 1997-м появляется этот спектакль у Дорониной. Потом в её же театре ставят «В день свадьбы», «В поисках радости»…

— И когда Колодный писал свою статью, пьесы Розова продолжали идти. А затем, с годами, их ставили не меньше, а всё больше. Сегодня только в Москве в пяти театрах идут пять его пьес. Всего же, по имеющимся у меня данным на май 2013 года, в репертуаре разных театров пятнадцать розовских спектаклей.

— В общем, плохим предсказателем оказался Лев Ефимович Колодный. Сопоставляя ёрнически Розова с Шекспиром, он ехидничал: «Неужели пьесам Виктора Сергеевича суждена такая же участь и поколениям зрителей предстоит на спектаклях, поставленных режиссёрами будущего, страдать, любить, плакать и смеяться, духовно очищаясь и обогащаясь? Не уверен». Это было написано почти двадцать лет назад. И что же? Процитирую беседу с молодой актрисой Алисой Гребенщиковой, дочерью известного музыканта, опубликованную в газете «Московский комсомолец» 27 апреля 2013 года: «Когда я училась на третьем курсе, посмотрела там (во МХАТ имени М. Горького. — В.К.) спектакль по пьесе Виктора Розова «Её друзья». Я была «насмотренный» к тому времени человек. Но это единственный спектакль в моей жизни, когда я в первом акте заплакала, а весь второй акт прорыдала не останавливаясь». Каково признание и что вы на это скажете?

— Да, выходит, зря Колодный сомневался, что будут плакать, страдать и смеяться на спектаклях по пьесам Розова.

— Совсем зря! Кстати, Алиса Борисовна далее в том интервью подчёркивает: «Я далеко не самый доброжелательный зритель, весьма пристрастный. Не люблю неискренние спектакли, особенно для детей, не выношу фальши». От себя могу сказать: когда я думаю, в чём секрет притягательности розовских пьес, искренность среди их достоинств для меня на одном из первых мест. Вот вы говорили, что отец не был в жизни человеком с двойным дном. Важно, что и в творчестве он таким не был. Это очень чувствуется и, безусловно, покоряет зрителей — в ситуациях его пьес, в интонациях, в какой-то особенной розовской обаятельности и проникновенности.

— Искренность в литературе и в театре для него была очень важна. Фальши не терпел в других и старался не допускать в себе.

Не раз слышал я от него и такое двустишие (автора не помню): «Правда, сказанная злобно, лжи бессовестной подобна». Он разделял понятия «злость», которая непродуктивна, которая убивает человека, а тем более — художника, и «гнев, негодование», даже «ярость». Я хочу сделать лучше, очень сильно хочу, так сильно, что невольно начинаю яриться…

— Расскажите, пожалуйста, какие ещё творческие принципы вы наблюдали в его работе. Что двигало им как художником? К чему стремился? Что он любил, а чего категорически не принимал?

— Знаете, его автобиографическая книга «Путешествие в разные стороны» имеет ещё второй заголовок — «Удивление перед жизнью». Вот это удивление перед жизнью, насколько она интересна и разнообразна, удивление перед людьми, как они интересны, многомерны, глубоки, по-моему, и было его главным творческим двигателем. Именно это ему хотелось раскрыть в своих пьесах.

И у других авторов он очень ценил, когда речь шла об интересных личностях. Причём совсем не обязательно это должны быть люди выдающиеся, великие, хотя таковыми искренне восхищался. Считал, что каждый человек — это целый мир. По-своему интересен каждый, даже из самых, что называется, простых и неприметных. Умел это рассмотреть. А нарочитого принижения человека терпеть не мог.

В этом смысле он полностью согласен был с Горьким, который, если помните, критиковал Чаплина за то, что своей маской он «маленького» человека ещё более принижает. Было у отца на определённом этапе и расхождение с Алексеем Николаевичем Арбузовым, вокруг которого в руководимой им студии стали группироваться молодые драматурги, увлечённые тем, что впоследствии назвали «чернухой». Так называемого маленького человека эти авторы показывали не с сочувствием и желанием, чтобы он стал большим, а с неким любованием, что он духовно так мал и узок, так жалок и пошл.

Вот этого отец не любил. Он говорил так: «Ну зачем я пойду в театр и три часа проведу с людьми, которые мне неинтересны, когда в жизни масса интересных людей?»

— Ныне всё чаще и великих опошляют. Например, какой-нибудь «клубничкой». Якобы таким образом делают их «интереснее» для зрителей. Между тем смотришь подобный спектакль или сериал и думаешь: «Да чем же велик-то этот человек?»

— Отец очень переживал, когда жизнь великих людей изображали как череду мелких измен и бытовых пороков. Он возмущался: «Что же это происходит? Люди вместо того, чтобы тянуться к высоте выдающегося человека, или по крайней мере понимать его масштаб, довольны: вот и я такой же. Дескать, он изменял жене — и я изменяю…»

Часто вспоминал в связи с этим известное письмо Пушкина Вяземскому по поводу записок Байрона. Мол, толпа радуется, что великий низок и подл, как они, а Пушкин возражает: врёте, подлецы, он и низок не так, как вы, — иначе!

— Сейчас то, что огорчало Виктора Сергеевича, буквально наводнило телеэкран, кино, сцену. Да ещё это повальное уродование классики! Наверное, он в ужас пришёл бы от постановок какого-нибудь Кирилла Серебренникова…

— Конечно, не в восторг. Но, знаете, вряд ли он был бы этим удивлён. Всякого насмотрелся на своём веку. И вот что подчеркну: никогда не боялся говорить то, что шло как будто вразрез с общественным мнением.

Например, он не принимал Мейерхольда. Он застал его спектакли, видел и прямо говорил, что ощущение у него было скверное. И от «Горя уму», и от «Ревизора», и от других. Кроме одного, который он считал божественным и относил к вершинам театра. Это «Дама с камелиями», поставленная в конце жизни Мейерхольда в совсем иной эстетике.

Даже в любимом Художественном театре очень не понравился отцу спектакль «Горячее сердце», и он говорил: «Гротеск они не умеют играть». Не принимал на сцене Художественного и постановки пьес Шекспира, каждый раз повторяя: «Это не Шекспир». А если что-то ему не нравилось, свернуть, сбить его было невозможно, о чём я уже говорил.

Впрочем, если нравилось, тоже был твёрд, несмотря ни на что. Скажем, где-то в середине 90-х его резко настраивали против фильма «Сочинение к Дню Победы» Сергея Урсуляка, тогда ещё начинающего режиссёра: дескать, в неприглядном виде показаны ветераны войны. А потом показали ему этот фильм. На последующем обсуждении, где решалась судьба картины, то есть дать ей широкую дорогу или нет, он вдруг выступил совсем не так, как от него ожидали: «Замечательный фильм! Не могу его ругать. Я согласен с позицией авторов».

Мне приятно, что позднее Урсуляк, снявший уже «Ликвидацию» и другие весьма заметные фильмы, этот факт в интервью вспомнил. С большой благодарностью отцу. Сказал, что от Виктора Сергеевича тогда очень многое зависело, а сам он мысленно решил: если Розов отрицательно отзовётся, уйду из профессии. К счастью, получилось иначе.

Искусство и жизнь, «элита» и народ

— Из бесед с Виктором Сергеевичем я понял, как много значило для него искусство, насколько глубоко воспринимал он духовность литературы, культуры, особенно русской. Не раз слышал от него, как молодым после мхатовского спектакля «Вишнёвый сад» он ходил по ночной Москве и плакал. Плакал от счастья…

— Знаете, он чувствовал искусство прямо-таки на физиологическом уровне. Был случай, когда в Москву приехала Мария Каллас и отец собирался на её концерт в Большой театр, но заболел. Температура поднялась высокая, да ещё случился какой-то серьёзный сердечный спазм. Однако в таком состоянии он в театр всё-таки пошёл, совершенно больной. А вернулся — здоровым! Вот вам наглядно исцеляющая сила искусства. Кстати, он так об этом и говорил.

— Кто были его любимые писатели?

— Достоевский, Толстой… Конечно, Пушкин. Он говорил, что в мировой литературе есть два абсолютных гения — Пушкин и Шекспир. Я спрашивал: почему? А они, объяснял, могли быть в разных произведениях совершенно разными.

Из зарубежных авторов любимым для него стал Ромен Роллан. На всю жизнь. Я говорил: «Папа, ну теперь-то, наверное, тяжеловато его читать, и многословно, и затянуто». Нет, он всё равно перечитывал. Это я к тому, что за модой слепо он не шёл, моде сразу не поддавался. Разумеется, открывал для себя со временем всё новые и новые имена, увлекался молодыми талантами. Но сам никогда искусственно не молодился, считал это даже чем-то постыдным.

— Хочу затронуть вот какую тему. Лев Колодный возмутился, когда я назвал Виктора Розова всемирно известным деятелем культуры, однако это так и есть. И, конечно, он был очень известен в нашей стране, достиг большой литературно-театральной и общественной высоты. А как отразилось это на его самочувствии? В советское время слово «элита» не было столь расхожим, как сегодня, но ведь по нынешним меркам он с каких-то пор под это понятие подходил. Изменило ли его такое положение?

— По-моему, нисколько. У отца до этого были в жизни очень тяжёлые времена, когда он, что называется, и голодал, и холодал. Долгие годы прошли в коммуналке, о которой, кстати, он вспоминал всегда с необыкновенной теплотой. А когда пришли успех и деньги, то это вовсе не перевернуло его. Внутренне он остался таким же, каким был. И, надо сказать, в крайнее недоумение привели его те перемены, которые произошли со многими людьми вместе с приватизацией и рынком, под влиянием свалившихся денег.

Вы ведь знаете, он исповедовал принцип разумной достаточности…

— Конечно! «Нам нужно не богатство, а достаток», — повторял он.

— И это было глубочайшее его убеждение.

— Но всё-таки талант и результаты творческого труда в определённом смысле поднимали его над многими. Не только материально. По моим наблюдениям, при этом нелегко человеку избежать ощущения своей исключительности, что весьма характерно для тех, кто составляет творческую интеллигенцию.

— Отец над этим размышлял, видимо, уже тогда, когда писал «Вечно живых». Есть там у него Монастырская — казалось бы, эпизодическая роль, но очень важная. Есть Марк — музыкант, пианист, находящийся во время войны не на фронте, а в эвакуации. Уже как только появились «Вечно живые» на сцене, кое-кто бурчал: «А почему отрицательный персонаж именно пианист? Почему он Марк?» И стали говорить, что Розов не любит творческую интеллигенцию.

Нет, он любил интеллигенцию, обожал талантливых людей! Не любил чернь в пушкинском понимании, которая сама относит себя к «элите» и тщится вознестись над другими людьми.

Там же, в «Вечно живых», глава семейства Фёдор Иванович Бороздин — интеллигент, врач. И он произносит замечательно написанный монолог, обращённый к Марку: «Ты что, считаешь, что за тебя, за твоё благополучное существование, кто-то должен терять руки, ноги, глаза, челюсти, жизнь? А ты — ни за кого, и ничто!» Набор слов почти гениальный — про челюсти только хирург может сказать. Каждый раз очень сильно исполнял этот монолог Ефремов в спектакле «Современника», а потом и Меркурьев в фильме.

— Само употребление слова «элита» (то есть самоназвание — «лучшие»!) предназначено для того, чтобы отделиться от народа и противопоставить себя ему. В ХIХ веке было слово «свет» — в смысле узкого, привилегированного круга людей, и «Война и мир» начинается с нескольких страниц на французском языке: только так говорят в салоне Шерер, ну и, конечно, не только здесь…

— Пушкинская Татьяна, «русская душою», писала своё знаменитое письмо Онегину по-французски, так что в романе Александра Сергеевича мы читаем его перевод. Расколота была Россия — две страны в одной. И только Советская власть небывало широко открыла шлюзы снизу вверх для потока из народа в искусство, науку, руководство страной. Словно плотина рухнула — и пошли, пошли талантливые люди через ликбез, рабфаки, через художественную самодеятельность и профессиональное искусство… Ничего этого не было бы, если бы не Октябрьская революция, если бы ограничились тогда рамками буржуазной демократии.

Отец и сам поднялся через свой ТРАМ — Театр рабочей молодёжи. Он высоко ценил возможность учиться для широчайших масс. Очень существенно это сказалось в том, как горячо отстаивал он Советскую власть.

— Но значительная часть интеллигенции как-то вдруг забыла, откуда и благодаря чему вышла она.

— Да, противопоставила себя большинству народа. На этом с ней у отца и возник конфликт. Он не мог ни понять, ни принять такой позиции. Это ведь значило бы для него предать свои корни, всю свою предыдущую жизнь, предать людей, среди которых он вырос и которых никогда не забывал.

Кострома была у него в душе, и он использовал любую возможность, чтобы там побывать. Всё время поддерживал связь со своими бывшими одноклассниками…

— О них часто мне рассказывал: кто кем стал, кто как живёт.

— Он никогда не ограничивал себя кругом каких-то «избранных», что, увы, было у некоторых видных деятелей, а ныне-то для так называемой элиты стало непреложным правилом «хорошего тона». Для него счастьем было общаться с людьми самыми простыми, которых, впрочем, он так не называл.

Очень много в этом смысле давал ему теплоход. Каждое лето мы плавали по Волге до Астрахани или Ростова-на-Дону и обратно. Стоило это тогда копейки. Конечно, это был отдых, но вместе с тем и работа: на теплоходе ему хорошо писалось. А самое главное — он здесь получал массу впечатлений от разговоров с людьми.

Он всегда выбирал пассажирский теплоход, хотя были и туристские. Но там экскурсии, музыка, суета, а это же обычный транспорт. Садились разные люди: кто-то переезжает из Костромы в Горький или, скажем, из Саратова в Ульяновск, иногда каюты даже не берут. И вот очень любил он разговориться где-нибудь на палубе, разузнать про жизнь, про заботы.

— Наверное, сюжеты для пьес тоже могли здесь возникать.

— Даже не надо искать прямой утилитарности в таком общении, оно, по моему убеждению, было ему необходимо «для души». Вот говорят: связь с народом. Это было одной из форм такой связи, без чего он не мог жить.

— Сергей Викторович, а вот как вы себя ощущали в «элитарной» семье? Каково быть сыном знаменитого писателя?

— За всех не скажу, но в нашей семье, несмотря на безусловную обеспеченность, жизнь была достаточно скромной. Неприличным считалось, например, похваляться какими-то предметами роскоши, да и вообще кичиться чем-либо. Совсем другая этика поведения в советское время была!

Правда, я учился в спецшколе французской, а там немало детей было из семей знаменитых родителей. Возникал у них иногда соблазн подвезти сына или дочь на машине до школы, что бывало и со мной. Но, честно скажу, мы почти все чувствовали себя при этом неловко перед остальными ребятами и требовали, чтобы нас где-то за квартал высадили: вроде, прибыв на общественном транспорте, идём пешком.

А сейчас я езжу на троллейбусе до станции метро «Парк культуры», и около остановки — школа какая-то «элитная», наверное. Так вот вижу, как детишек подвозят чуть ли не по ногам людей на скромненьком «Мерседесе» или «БМВ». С гордостью, демонстративно, прямо к подъезду. Кажется, была бы возможность — на третий этаж бы въехали…

Востребован сегодня и будет нужен завтра

— Подведём, Сергей Викторович, некоторые итоги. Когда ломали советский социалистический строй в нашей стране, когда рушили Советский Союз и одновременно изо всех сил поливали грязью русский народ, писатель Виктор Розов твёрдо встал против. Чего, увы, не сделали многие другие деятели культуры. И что теперь? Лучше стало той же культуре в Отечестве нашем? Она по сравнению с временем советским поднялась, возвысилась, расцвела?

— Нет, конечно. Деградирует. Это нельзя не признать — по-моему, для всех очевидно. Упадок невероятный. Отец, предчувствуя это и видя, куда всё пошло, не зря печалился и страдал, недаром протестовал и возмущался.

Есенин прав: большое видится на расстоянье. Теперь-то я просто уверен, что нигде и никогда (может быть, после Древней Греции) роль художника и значение искусства не были подняты так высоко, как в Советском Союзе. При всех проблемах, горьких ошибках, роковых утратах или даже глупостях. Всё более понимаешь масштаб и значимость свершавшегося в то время, особенно для духовного возвышения людей, что отец считал главным назначением искусства.

А что сегодня происходит? Абсолютно явный и, судя по всему, намеренный, целенаправленный курс «на понижение». Отец быстро понял, к чему поворачивают и что будет в результате. Вот, скажем, эта «диктатура рейтингов», когда сначала человек приучается, фактически насильственно, к самому примитивному, самому пошлому, самому низменному, а потом говорят: ну вы же видите: они этого хотят, что мы можем поделать…

— Действительно, подлая политика и катастрофический результат. Прежде всего — в уничтожении духовности, нравственности народа, а уж отсюда и многое другое: преступность, жестокость, зоологический индивидуализм, эстетическая и этическая тупость, полное бездушие… Горьки плоды капитализма, которого так не хотел и которому так противился Виктор Сергеевич, не радует буржуазное искусство… И вот в связи с этим давайте попробуем определить место, значение личности и творчества Виктора Розова — сегодня и завтра. Двадцать лет назад Лев Колодный и подобные ему поставили чёрный крест как на всей советской эпохе, так и на Розове. Но разве время, которое с тех пор прошло, подтвердило их оценки, их диагноз?

— Я думаю, нет. Впрочем, не только же я! У многих взгляды существенно изменились в сторону, можно сказать, отцовских. Сегодня мало кто из видных деятелей культуры не признал, например, что нынешняя «цензура денег» куда сильнее, а главное — ущербнее, чем прежняя, идеологическая.

— Идеологическая тоже есть, только с другим знаком. И потом художественные советы, которые были тогда, поднимали своей требовательностью уровень искусства, а теперь видишь: художественный уровень да и содержание искусства, отданные на откуп коммерциализации, продолжают падать. Где выход? На что надежда? Может ли что-то дать обращение к советскому опыту, который Виктор Розов высоко ценил и частью которого сам он был?

— Отношение к советскому прошлому в чём-то меняется даже у нынешней власти. Разумеется, не случайно: жизнь заставляет.

— Это зачастую изменение внешнее, показное, сути не касается.

— И всё-таки о многом свидетельствует. Власть вынуждена идти на это, поскольку уж совсем не проходит в народе утверждение, будто советский период — это какая-то «чёрная дыра» нашей истории. А отец в самое острое время прямо говорил, что это не так.

— Тогда писатель Виктор Ерофеев опубликовал в «Литературной газете» статью под панихидным заголовком «Поминки по советской литературе». Дескать, прощаемся с ней навсегда. Собственно, и Колодный писал о том же, утверждая, что драматургия Виктора Розова умерла вместе с советским временем. Однако теперь просто смешно сопоставлять похабный роман Ерофеева «Русская красавица» и великую литературу советской эпохи, которая живёт и будет, конечно, жить творчеством выдающихся авторов. Розов в их числе. Как вы думаете, предстоящее 100-летие со дня его рождения поможет справедливой, достойной общественной оценке творчества и личности Виктора Сергеевича?

— Хотелось бы. В моём представлении, сам он своим наследием больше всего для этого делает. Как-никак фильм режиссёра Михаила Калатозова «Летят журавли» по его сценарию остаётся и навсегда останется одним из лучших в мировом кино. Продолжает жить и фильм «Шумный день», созданный по пьесе «В поисках радости» Эфросом и Георгием Натансоном. Идёт по телевидению картина Константина Худякова «С вечера до полудня», а эту пьесу отца я считаю большой его творческой удачей. В фильме «Страница жизни», снятом тем же Худяковым по одной из первых отцовских работ, мы видим молодого Юрия Соломина…

Это кино. А особенно важно, разумеется, что пьесы Розова вовсе не забыты в театре, они востребованы сегодня. Я уже говорил: пять пьес в пяти театрах Москвы.

— Назовите, пожалуйста, пьесы и театры.

— На сцене МХАТ имени М. Горького у Дорониной продолжают идти «Её друзья», в Театре Российской Армии — «Вечно живые», Театр на Таганке поставил «В поисках радости», Театр-студия под руководством О. Табакова показывает на сцене МХТ имени Чехова «Гнездо глухаря», а Новый драматический театр недавно выпустил «С вечера до полудня».

— Диапазон интересный.

— Очень разные театры и режиссёры. Взгляд на то, что написал Розов, бывает неожиданный, как, например, у «модного» Константина Богомолова в «Гнезде глухаря». С чем-то можно спорить, но звучит современно. Причём мне очень дорого, как внимательно слушает зал розовское слово.

— Затаив дыхание. Это я тоже заметил.

— «Гнездо глухаря» идёт и в Ереванском русском драматическом театре имени К.С. Станиславского. «Вечно живые» уже 12 лет не сходят со сцены Воронежского областного драматического театра, а ещё эту пьесу поставил Вологодский ТЮЗ. Краевой ТЮЗ в Барнауле показывает «В поисках радости».

Это пьесы, которым отдаётся, пожалуй, наибольшее предпочтение, но к ним всё далеко не сводится. Вот названия и адреса некоторых других спектаклей по Розову: «В день свадьбы» — Петербург, Курск, Омск; «В добрый час!» — Томск и, представьте себе, Русский театр Эстонии в Таллине; Театр драмы в городе Дзержинске поставил «Затейника»…

— А на что ещё из пьес отца вы, как режиссёр, обратили бы внимание своих коллег?

— Я ставил в своё время в Центральном детском театре «Кабанчика». Ставил как трагедию. Думаю, нынче эта пьеса весьма актуальна. Несомненный интерес представляет сегодня (да и завтра — тоже) «С вечера до полудня», одна из лучших отцовских работ. Там в центре глубокий психологический и нравственный конфликт. Распавшаяся семья, мальчик живёт с отцом, дедом, тёткой, у которых жизнь не сложилась, поэтому он для них — единственная скрепа дома, что называется, свет в окошке. И вдруг возникает возможность поехать ему на Запад учиться: мать со своим вторым мужем отправляется за рубеж по линии МИД и зовёт сына с собой. Как в этой ситуации быть? Бросить любимых людей, которым ты очень нужен, или разрушить свою будущую карьеру, в хорошем смысле?

Безусловно, стоило бы перечитать в сегодняшнем театре «Традиционный сбор». Мне когда-то очень нравился спектакль «Современника», особенно линия Евстигнеева и Толмачёвой. Как понимать: состоялся человек в жизни или не состоялся? Что такое успешность? Какой ценой достигается? Согласитесь, злободневные на сегодня вопросы.

Обратил бы внимание также на «Неравный бой». Или вот «Ситуация». Казалось бы, на первый взгляд, не из самых сильных пьес, но мне она кажется актуальной и нравственно важной. О чём там идёт речь? О несправедливости. Изобретателя на заводе принуждают давать взятки, «делиться». Интересно, по-моему, раскрываются при этом характеры двух друзей…

— Вы сейчас работаете в бывшем Дворце пионеров на Ленинских горах?

— Да, теперь он называется так: Московский городской дворец детского и юношеского творчества на Воробьёвых горах. Есть силы, и немалые, которые хотят учреждения такого рода (учреждения дополнительного образования) ликвидировать. Многие, как известно, уже уничтожены, но мы всё-таки продолжаем работать с молодёжью. И уже восьмой год проводим фестиваль самодеятельных молодёжных спектаклей под розовским названием «В добрый час!». В программе фестиваля отмечается, что Виктор Розов тоже начинал как актёр самодеятельности, любительского театра.

К юбилею отца оргкомитет объявил большой конкурс пьес. Он называется «В поисках нового героя». Планируется провести фестиваль спектаклей по пьесам Розова и,  наверное, других авторов, которые творчески ему близки. В связи с этим я получил взволнованное напутствие от дочери когда-то знаменитого театроведа Бояджиева. Она пишет: надеюсь, фестиваль будет достоин имени Розова, и не допустят на него всю эту грязь и чернуху, которые ныне заполнили сцены.

Предупреждение серьёзное. Стоит к нему прислушаться. Я специально зачитал это письмо на заседании оргкомитета.

— Мне очень понятны озабоченность и взволнованность автора письма. Виктор Сергеевич ассоциируется со светом, а не с грязью. Он таким был — и пусть таким остаётся на сцене. А его гражданская позиция, гражданский темперамент, особенно ярко проявившиеся в переломное время, навсегда должны стать уроком для людей творчества. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» — это ведь у Некрасова из глубины души вырвалось.

— Ещё бы! У отца, наверное, это тоже было в глубине души.