Все эти процессы напрямую затрагивают Россию, вмонтированную стараниями отечественных либералов и их западных союзников, вначале в капитализм, а затем втянутую в войну в «средней» зоне с государствами НАТО (на территории Украины). Пока что в эту глобальную бойню не включены напрямую Китай, Индия, латиноамериканские и африканские страны. Но это дело времени, поскольку ХХI столетие уже зарекомендовало себя веком смертельной схватки антигуманизма с гуманизмом и стремлением поставить НТР над человеком.

Считается, что идею признать стержневой линией социального прогресса «изменение статуса и исторической роли» человеческих знаний обозначил Дэниел Белл – профессор Гарвардского университета. В чисто американском стиле, игнорируя все существующие в мировой науке представления на это счет, он предложил использовать в анализе социально-исторического процесса, так называемый, «осевой принцип» и включить в научный оборот (это касается философии и социологии) понятие «постиндустриализма» [2].

Исходя из этого, социальная эволюция по Д. Беллу приняла следующий вид:

доиндустриальное общество, основанное на сельском хозяйстве и, следовательно, имеющее консервативную (традиционную) социальную структуру, авторитарные формы культуры и синкретичный (нерасчлененный) стиль мышления людей;

индустриальное общество, его характерными чертами становятся: трансформация объективных структур производства (в марксистской терминологии средств производства), что проявилось в создании машинного производства; формирование политической сферы; конструирование либерально-демократических форм государственного управления; утверждение нового урбанизированного и стандартизированного стиля жизни; формирование у людей такого типа мышления, как рационализм и индивидуализм;

постиндустриальное общество, характерными чертами которого являются: а) переориентация экономики с производства товаров на сферу услуг и возникновение на этой основе «цивилизации услуг» (Ж. Фурастье), а затем и «общества потребления» (справедливости ради, следует отметить, что кризис западных экономик, случившийся в 70-х годы прошлого века, практически исключил это понятие из числа употребляемых словоформ в социологии, что отнюдь не препятствовало его использованию в общественно- политической практике); б) формирование нового способа организации технологической сферы, т.е. собственно способа производства, характерными чертами которого становится создание и использование интеллектуальных IT-систем, позволяющих прогнозировать, планировать и контролировать само технологическое развитие; в) переустройство стратовой структуры общества, что проявляется в профессиональной дифференциации социума, трансформации трудовых ресурсов, основанной на возникновении новых и новейших технологий; г) коренная перестройка институциональной организации общества с выдвижением на первый план базисных оснований постиндустриализма и тех его социальных научных структур (в данном случае университетов), в которых зарождается новое знание; д) модификация культурной сферы, т.е. области освоения, гуманизации и облагораживания человеком природы, самого себя и общества.

Внешне формальной стороной всех этих процессов выступает технологизация, а внутренней, содержательной, следуя исторической логике, – ориентация на интеллектуализм, усвоение и транслирование в культуру лучшего исторического опыта.

Как видим, постиндустриализация проявляется в повторении (циклическом восхождении) определяющих черт индустриального общества. Но тогда каков это постиндустриализм? Развивая подход Д. Белла, французский экономист и социолог Жан Фурастье усмотрел в постиндустриализме замену классового деления профессиональными (гильдийскими) корпорациями, возвращение в управленческую иерархию университетов, элитаризацию общества, реабилитацию религиозного и религиозно-мистического опыта и много другое. И лишь российский ученый В.Э. Багдасарян прямо назвал эту выдумку ложной стратагемой развития, дезинформацией (в данной случае теоретической), призванной навязать своим геополитическим конкурентам (прежде всего СССР, а затем и России) ложный путь развития. Проще говоря, направить его и, другие государства по пути деградации. «Далеко не все страны, – отмечает В.Э. Багдасарян, – подобно СССР (России), подпали под обаяние постиндустриалистского концепта. Один из главных геоэкономических вызовов современности состоит как раз в «атаке неоиндустриалов». Ряд прежде периферийных стран (по всей вероятности, автор имеет в виду Китай, Индию и другие страны – И.Б.) избрал своим ориентиром ту самую стратегию форсированного индустриального развития, на которое в свое время ориентировался СССР. Россия отказалась от нее в пользу приманки постиндустриализма, тогда как другие (имеется ввиду США и их сателлиты – И.Б.) с успехом применяют ее в мировой экономической гонке» [3].

Ложным следом надо признать и «сервисную трансформацию» экономики, осуществляемую в современной России в точном соответствии с рецептурой постиндустриализма. Практическое воплощение она нашла в резком сокращении обрабатывающей промышленности, а также отдельных отраслей сельского хозяйства, например, животноводства, добычи полезных ископаемых (за исключением нефти, газа, золота, алмазов и т.п.), производства и распределении электроэнергии и т.д. Одновременно наращивается производство зерна и увеличивается его экспортная квота, расширяется собственно торговля, финансовая деятельность, сфера платных коммунальных, социальных и персональных услуг (в частности, медицинских), в услуги записали даже образование. То есть, следование теоретическим постулатам постиндустриализма на практике оказалось не столь безобидным.

В России все это привело к усилению позиций тех направлений экономики, которые относятся к сфере движения фиктивного (паразитического) капитала. Последний же не представляет собой ни материально-вещественных, ни духовных ценностей, поскольку он не связан непосредственно с производством. У нас в стране процесс деиндустриализации приобрел поистине революционный (а точнее контрреволюционный характер) и совпал со стремлением многих, посчитавших себя обделёнными Советской властью, обогатиться за счет общественной собственности. Тем самым решилась задача, поставленная «мир-системным центром», сконцентрированным в двух точках мира – Северной Америки и Западной Европе: превратить Россию в страну «периферийного капитализма» [4].

Признаки такого периферийного сервисноцентричного состояния любой страны хорошо известны. Они проявляются: во-первых, в переориентации экономики с удовлетворения национальных потребностей на обслуживание внешнего потребителя и моноспециализации, что вынуждало страну-донора однобоко развивать лишь сферы производства сырья (в России это нефтегазовый комплекс, частично производство электроэнергии и растениеводство в сельском хозяйстве); во-вторых, в социальной анклавизации, означающей проведение сознательной политики «сверхполисов», создания огромных городских агломераций с одновременной люмпенизацией провинции, вынужденной выстраивать такие же финансово зависимые отношения с Москвой, какие Россия имеет с Западом, пытаясь быть для него удобным «партнёром»; в-третьих, в использовании известной с древности управленческой модели по типу: «разделяй и властвуй» с сохранением федералистского национально-территориального устройства, при котором всегда сохраняется возможность провоцирования этнических конфликтов, позволяющих снизить градус общей критической массы недовольства населения; в-четвёртых,  в наличии криминальных анклавов и в расчете на сохранение сложившегося порядка вещей, непринятие мер необходимых для их ликвидации.

Но что явилось и является причиной перечисленных деформаций? Можно ли их не допускать? Кто в них повинен и что делать, чтобы ускорить возвращение на путь социального прогресса?

Представляется, что помимо многократно описанных субъективных и объективных причин социальной деградации и погружения общества в состояние экзистенциальной спячки, в том числе причин конспирологических, нельзя не обратить внимание на следующее обстоятельство. История распорядилась так, что после освобождения от монголо-татарского ига, Россия столкнулась с другой напастью – откровенно враждебным отношение западно-европейских государств, отделенных от нее изотермической линией и потому более благополучной с природно-климатической точки зрения, и Турцией, возникшей в Малой Азии в результате завоевательных войн XIV – XVI веков и сложившейся в обширную Османскую империю.

Необходимо признать, что историческое ядро славян сформировалось и поначалу развивалось в рамках западной цивилизации и первые славянофилы, выступавшие за самобытность своих народов, их независимость от Австро- Венгерской и Османской империй, одновременно были и европеистами (в последствии за частью из них закрепилось название «западники») и русофилами, в ХIХ веке получившими название «славянофилы». Отсюда «западникам», тяготевшим к германской, римско-католической и протестантской цивилизации стали противостоять «восточники» – русские патриоты-почвенники, ставшие апологетами православия.

Как видим, совсем не случайно славянофильская (почвенническая, крестьянская) модель мировоззрения в своём существе умиротворенно-риторическая и державно-охранительная стала в России исторически превалирующей. Этим и определилось многомерное противоборство и непрерывающаяся конфликтность между славянофильством, представленным великороссами, малороссами и белороссами, и западничеством в самой России, определившее особенности социальной эволюции в нашей стране и её стержневые линии. Многовековой опыт свидетельствует, что превалирование в России западничества в любой его форме (за редким исключением, каким была эпоха Петра I) всегда приводило к деструкциям и дисфункциям. Не стали исключением и последние 30 лет разгула в нашей стране западнизма               (А.А. Зиновьев) [5], а вместе с ним и постиндустриализма.

Но вернусь к теории. Еще в древние века в рамках философских воззрений античных мыслителей возникла так называемая хозяйственная (по сути – экономическая) теория социально-исторического процесса. Позднее она модифицировалась сначала в формационную, а затем (в основном в наши дни) формационно-цивилизационную систему взглядов. Нельзя не признать, что заметный вклад в ее разработку внесли мыслители ХХ и ХХI веков. Однако концептуальное оформление она получила в трудах ещё немецких экономистов 40-х – 80-х годов ХIХ века Ф. Листа, В. Рошера, Б. Гильдебранда, К. Книса, Г. Шмоллера, Л. Брентона и, главным образом К. Бюхера [6].

Устанавливая «хозяйственные ступени исторического развития»,               К. Бюхер подверг критике своих предшественников Ф. Листа и Б. Гильдебранда и отметил, что предложенные ими схемы (Ф. Лист выделял пять экономических состояний общества: охотничье, пастушье, земледельческое, земледельческо-промышленное и земледельческо-промышленно-торговое, а Б. Гильдебрант – три: натуральное, денежное и кредитное хозяйство) страдают общим недостатком. Они не проникают в сущность вещей, а скользят по поверхности [7]. Но еще более разрушительной критике К. Бюхер подверг классиков английской политической экономики А. Смита и Д. Рикардо, для которых, по его словам, существует только один тип экономического состояния общества – меновое (по сути – рыночное), изначально данное и неизменное [8] и предложил свою классификацию: а) замкнутое хозяйство; б) городское хозяйство как производство на заказ; в) народное хозяйство, для которого характерно развитое товарное производство и обращение и последовательное прохождение продуктом ряда стадий прежде, чем он поступит в потребление [9].

Нет необходимости вдаваться в подробный анализ достоинств и недостатков предложенной К. Бюхером последовательности развития эволюционно-исторического процесса. Важно отметить, что он впервые обратил внимание на то, что хозяйствование (экономика) – дело народное. Важно и другое. Российские экономисты дореволюционного периода критически восприняв его идеи, предложили свое видение проблемы, опираясь на формационный подход и пользуясь различными критериями (отличительными признаками) исследования социальной эволюции, долженствующего иметь, по словам Г.В. Плеханова «прежде всего методологический характер» [10]. Так П.П. Маслов (начало ХХ века) обнаружил в нем следующие пять ступеней:

1. изолированное хозяйство, представленное обособленными домашними хозяйствами, производящими для себя все необходимые блага;
2. общинное хозяйство, состоящее из нескольких семейных хозяйств, потребности которых удовлетворяются за счет продуктов, создаваемых как членами данных хозяйств, так и совместно живущими с ними ремесленниками;
3. районное хозяйство, состоящее из ремесленников и земледельческих хозяйств определенного района с городом в центре, где развивается местный рынок;
4. национальное хозяйство, охватывающее все объединенные государственной организацией хозяйства, связанные с развитием товарного производства и обмена;
5. мировое хозяйство, охватывающее хозяйства различных стран, находящихся в тесной зависимости друг от друга [11].

Более реалистично отобразил многообразие процесса социальной эволюции И.М. Кулишер, предложивший следующую пятичленную периодизацию хозяйственной жизни:

1) первобытное хозяйство или общинное, племенное, коммунистическое хозяйство, включающее в себя охоту, рыбную ловлю, скотоводство, выжигание лесов, земледелие;

2) замкнутое домашнее хозяйство, в котором в качестве основной экономической единицы выступает крестьянский двор, образуется поместье (в древнее время в этом хозяйстве господствовал рабский труд, в средние века – крепостной);

3) самодовлеющее городское хозяйство, в котором господствует обмен, город вместе с окрестными деревнями образует нечто цельное в хозяйственном отношении, усиливается специализация ремесленников и сельскохозяйственных производителей (этот период продолжается с ХII века до открытия и колонизации Америки в ХVI веке);

4) народное хозяйство, в котором движение продуктов от производителя к потребителю существенно усложняется, появляется посредник-торговец, возникают классы скупщиков-капиталистов и кустарей- рабочих на дому (эта эпоха затрагивает период от открытия Америки до Великой французской революции в конце ХVIII века);

5) мировое или международное хозяйство, при котором обмен выходит за пределы данного государства, торговля охватывает весь мир, развивается инфраструктура, господствующим становится фабрично-заводское производство (в рассматриваемый период капитал господствует над наемным трудом, поэтому его называют капиталистическим периодом, или просто капитализмом [12].

И хотя, оба приведенных выше подхода явились по своему конкретному замыслу более содержательными, чем были у их предшественников, они не смогли выделить главную задачу, к решению которой, собственно, должно быть устремлено внимание исследователя: осмысливать прошлое с тем, чтобы предвидеть будущее. К реализации этой цели ученые продвинулись только тогда, когда наука четко встала на позицию материалистического и диалектического понимания истории, то есть, анализа социальных явлений с точки зрения: а) причин возникновения; б) общих и специфических законов общественного развития; в) всеобщей взаимосвязи общественных явлений; г) условий отмирания.

В соответствии с таким подходом в экономической теории последнего времени были выработаны различные критерии исследования ступеней социальной эволюции.

Наиболее глубокую их детализацию мы находим в работах Н.В. Сычёва, в которых он строго опирается на логику «Капитала» К. Маркса [13].

Говоря обобщенно, важнейшими такими критериями являются:                 во-первых, основополагающая роль материально-вещественных элементов производительных сил, а в них – средств труда, т. е. не того, «что производится, а…. как производится, какими средствами труда» [14], а также социально-экономическая сущность производства, проявляющаяся в «особом характере» и способе, каким осуществляется соединение «факторов производства» – рабочих и средств производства или иначе – «собственников условий производства к непосредственным производителям…» [15]; во-вторых, конкретно-исторический характер производственных отношений: «Античное общество, феодальное общество, буржуазное общество представляют собой такие совокупности производственных отношений, из которых каждая вместе с тем знаменует собой особую ступень в историческом развитии человечества» [16] и классовая дифференциация общества – «рабство, крепостническая зависимость и т.д.» [17]; в-третьих, социально-экономическая форма прибавочного труда и исторически определенная форма социальной эксплуатации – рабство, крепостничество, наемный труд; в-четвёртых, характер межличностных отношений, свойственный трем ступеням развития человеческого общества – личной зависимости (при первобытно-общинном строе), личной независимости, основанной на вещной зависимости в эксплуататорских обществах и «свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на превращении их коллективной общественной производительности в их общественное достояние» [18];               в-пятых, наличие в последовательно сменяющих друг друга формациях отличительных черт (и отдельных этапов внутри каждой из них) и действительное место и определение места занимаемого данной формацией в историко-экономическом процессе. «Буржуазной общественной формацией, – доказал К. Маркс, – завершается предыстория человеческого общества» [19], (а вовсе не его история, как считает, например, Ф. Фукуяма – И.Б.), тогда как настоящая история «представляет собой такое объединение индивидов…, которое ставит под их контроль условия свободного развития и движения индивидов, условия, которые до их пор представлялись власти случая и противостояли отдельным индивидам…» [20].

Не могу не отметить, что в отечественной литературе позднесоветского периода приведенные выше критерии периодизации процесса социальной эволюции трактовались неоднозначно. Мало кто из учёных в силу своей догматической зашоренности осмеливался дополнить анализ ступеней экономической зрелости общества, осуществляемый с позиций присущей ему социальной дифференциации, классовой структуры и политической организации, цивилизационным осмыслением процесса. Исключение, пожалуй, составляет только фундаментальный труд И.В. Можайсковой «Духовный образ русской цивилизации и судьба России (опыт метаисторического исследования в 4 частях)» [21]. В первой части (книге) этого глубоко междисциплинарного исследования историко-философского и социологического плана, в котором научный анализ основывается на большом информационном материале, автор рассматривает религиозные начала цивилизационной структуры и духовные истоки русской цивилизации. Втора часть посвящена русскому космизму, исследуемому автором в контексте противоречий, обусловленных господством западной цивилизации. Третья – метаистории в тысячелетиях жизни русской цивилизации. Наконец, в четвертой книге И.В. Можайскова исследует «русскую идею», считая её метафизической целью русской цивилизации и национальной идеей России в современный период. Основательно раскрыв указанные проблемы, ученая сформировала целостное представление о мире, в котором мы живем, о месте, которое занимает в нем русская цивилизация, о необходимости сопричастности каждого в деле духовного возрождения России – страны наших предков, которое непременно должно сочетаться с чувством гордости за нее, как «Неопалимую Купину», по словам автора.

Кстати сказать, если быть объективным, основоположники марксизма не подразделяли формационные ступени на экономические и неэкономические (цивилизационные – И.Б.), поскольку это противоречило бы самой сути диалектико-материалистического понимания истории. Думается, что абсолютизация какой-то одной из сторон социально-исторического процесса более, чем неуместна и не позволяет в полной мере учитывать системообразующее значение духовных, культурологических, этнических, политических и других в целом мировоззренческих (ценностных, то есть, интеллектуальных, эмоционально-волевых и деятельностно-практических факторов) аспектов развития общества.

Социальная эволюция в её естественно-историческом течении имеет не только глубинный формационный уровень ее движения от одного способа производства к другому, но и еще один уровень-взаимодействия социальных организмов в пространстве и времени. Если на первом уровне, подчеркивает Н.В. Сычёв, законом развития человеческого общества является «необратимость», то на втором – законом становится «неравномерность». «В силу действия этого закона движение человечества от низшей формации к высшей происходит таким образом, что в одной всемирно-исторической ситуации во главе прогресса идут одни народы, а в другом другие» [22].

Обращая внимание на трудности в определении категориальной сущности понятия «цивилизация», не позволяющие толковать его однозначно, упомянутый выше учёный, и с ним нельзя не согласиться, предлагает использовать следующие критерии, предопределяющие цивилизационное разграничение этапов социального прогресса:

1) коренные изменения в технике, технологии и организации производства;

2) технико-экономическое, политическое, социально- культурное, национальное, демографическое и территориальное своеобразие конкретного типа цивилизации;

3) существенная роль и исключительная значимость научно-технического прогресса (революции), научных знаний в целом в социально- экономическом и духовном развитии общества;

4) изменение форм и методов управления обществом, экономикой;

5) существенное влияние и особая значимость традиций, обычаев, нравов, религиозных воззрений в культурном развитии народа;

6) наличие общечеловеческих ценностей;

7) важнейшие преобразования, происходящие в рамках данного социума, под влиянием внешних факторов [23];

8) в научной литературе, как видим, обнаруживается два фундаментальных ряда диалектики социальной эволюции: формационный (в его рамках исследуется движение от одного способа производства к другому, а значит, от одной формации к другой) и цивилизационный, когда анализу подвергается культурно-историческая и мировоззренческая (духовно- нравственная) сторона развития общества.

Резюмируя сказанное, отмечу, что имевшее место в прошлом противопоставление формационной и цивилизационной теорией мешало углубленному исследованию последствий развития материально- вещественных и личностных (человеческих) элементов производительных сил общества, а значит и его производственных отношений. Оно уводило гуманитарную науку от осознания необходимости выделения и  анализа ключевых пунктов  (стержневых линий) и механизмов сопряжения формационной и цивилизационных теорий, что препятствовало многомерному видению истории и всестороннему обобщению все новых и новых достижений науки и технологий. Надежнее было бы «воспользоваться, – как считает          В.Т. Рязанов, – проверенным приемом: рассмотреть эти два подхода либо с позиции проведения их синтеза, либо попытаться разбираться с ними под углом зрения соотношения частного случая (формационное деление) с более общих позиций (теорией развития цивилизации). Думается, что в такой постановке проблемы заключен большой смысл в сравнении с процедурой замены одного подхода другим, хотя это, конечно, требует дополнительной и основательной проработки» [24].

Возникает вопрос: как с этой позиции выглядит современный мир, в котором капиталистическая общественная формация, генерированная преимущественно Западом – этим, как уже отмечалось, сложным социобиологическим формационным и цивилизованным явлением близка к закату? Мир, в котором Запад теряет своё лидерство, тотальную гегемонию и монополярность, а в глобальных миропроцессах всё явственней проявляется артикуляция новых гуманистических ценностей и смыслов, обращённых ко всему человечеству, и основанных на традициях, которые общество, если оно не желает погибнуть, просто обязано взять в будущее, тем более, что на глазах рушится экономическая основа мировой гегемонии коллективного Запада – финансовая система, торговый баланс, распадаются созданные им союзы, в целом Запад дегуманизируется (расчеловечивается). И все это потому, что за несколько столетий  своего существования в капиталистическом обличии он проявил себя как принципиальное неравновесное образование, в котором есть центр (сейчас это – пока ещё Соединенные Штаты Америки), всасывающий в себя деньги, энергию и интеллект, и периферия – непрерывно беднеющий поставщик ресурсов: нефти и энергоносителей, но главным образом «мозгов».

Западный концепт социальной эволюции выстроен на апелляции к «общечеловеческим ценностям» и, якобы, универсальному мировому опыту. По существу, в рамках этой парадигмы  развивались известные буржуазные теории: стадий экономического роста У. Ростоу, индустриального общества Дж.  Гэлбрейта, уже упомянутая теория постиндустриализма Д. Белла, наконец, супериндустриального общества О. Тоффлера, модифицированная в начале ХХI века в концепцию «цифровой экономики» (подробный разговор о ней сегодня актуален как никогда).

Так, О. Тоффлер считает, что историческая (социальная) эволюция не может быть описана в виде линейного, плавного развития. Она осуществляется через социальные противоречия и конфликты (не являющиеся, однако, хаотичными) и укладывается в общую картину изменений, протекающих через некие интервалы дискретности. Этот процесс подобен вечно живому океану, через который время от времени перекатываются огромные волны, втаскивая в поток изменений всех людей. И вследствие этого люди становятся участниками формационных и цивилизационных трансформаций. В социальном прогрессе, согласно О. Тоффлеру, взаимодействуют четыре сферы: техно-, социо-, инфо- и психосфера, но решающую роль во волнообразном потоке изменений играет первая из них, т.е. техносфера. Отсюда источником и движущей силой нововведений в обществе выступают технологические революции. В зависимости от их характера определяется сущность возникающих при этом цивилизаций: а) аграрной или сельскохозяйственной (первая волна); б) индустриальной (вторая волна); в) технологических и социальных трансформаций (третья волна).

Разумеется, каждая новая такая цивилизация (по О. Тоффлеру) возникает в пределах предыдущей, которая по многим причинам себя изживает. Так, основными причинами затухания волны индустриальной цивилизации стали: во-первых, перенапряжение биосферы под воздействием беспрерывных и неконтролируемых индустриальных атак; б) конечность невоспроизводимых природных ресурсов (невосстанавливаемой энергии как основы индустриального развития) [25].

Отмечу, что значительно раньше американского социолога, философа и футуролога поэтапную парадигму социальной эволюции предложили основоположники марксизма, противопоставив диалектико- материалистическую позицию различным идеалистическим представлениям, господствовавшим в науке. Полемизируя со своими оппонентами и утверждая  экономический фактор в развитии истории определяющим, они никогда, тем не менее, не считали его единственно возможной причиной исторических трансформаций. «Если же кто-нибудь искажает это утверждение в том смысле, что экономический момент является будто бы единственно определяющим, – подчеркивал, например, Ф. Энгельс, то он превращает это утверждение в нечего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу» [26].

Тем не менее, О. Тоффлер старательно обходил, думается, все же известную ему, формационную схему развития, утверждая, что третья гигантская волна технологических и социальных трансформаций вызвана нарастающим и повсеместным распространением компьютеров, лазерной техники, биотехнологий, генной инженерии, информатики, электроники, теле- и видеокоммуникаций. Именно они составляют, по его мнению, основу супериндустриального общества, базирующегося на энергетике возобновляющихся, а не истощающихся источников. В результате главными факторами развития (эволюции) становятся интеллектуальные технологии. Пролетариат, то есть, наёмный рабочий, – придаток машины, отчужденный от орудий и средств производства, сменяется «когнитариатом» – интеллектуальным работником, способным работать со все более сложной и разнообразной информацией. В процессе  преобразований предприятий «индустриальной цивилизации» в предприятия «супериндустриального общества» возрастает безработица (структурная, технологическая и временная), связанная с коренным изменением характера и содержания труда. Возникает новый тип работника – «произтребитель», т.е. производитель и потребитель в одном лице, всё активнее вовлекаемый в производство и принятие управленческих решений.

В этих условиях возрастает необходимость отвечать на каждую денежную единицу, вложенную в экономику, вложением нескольких денежных единиц в образование, обучение, переучивание работников, их переселение, социальную реабилитацию и культурную адаптацию. В результате трансформации, но уже не машин, а людей, перевооружения их сознания, революционизации сферы информатики и компьютики, мир в целом перестает быть бездуховным механизмом по преобразованию одного вида энергии в другую. Он заполняется инновациями, для восприятия и осмысления которых требуется непрерывное развитие способностей и образования, широкомасштабное и синтезированное мышление, понимание взаимосвязи между событиями и явлениями, которые на поверхности, хотя и кажутся независимыми друг от друга, но в своей сути составляют звенья единого целого.

Размышляя о будущем, автор концепции супериндустриального общества приходит к выводу, что если из противоречий порождаемых столкновением Второй и Третьей цивилизационных волн, т.е. зарождающейся индустриальной и уходящей в прошлое сельскохозяйственной цивилизации возникли многочисленные революции, контрреволюции и войны второй половины ХVI – ХХ веков, то из столкновения Третьей волны со Второй проистекают: а) экономический кризис, вызванный хищническим отношением к природе с губительными последствиями для человечества; б) «информационное загрязнение»; в) борьба за информационные ресурсы и «инфовойны»; г) широкое распространение психогенных катастроф и психических заболеваний. Выход О. Тоффлер видит в вовлечении человечества в глобальную революцию Третьей волны, несущую ему «первую действительно гуманную цивилизацию в известной нам истории», в создании ценностей за пределами рынка, в более быстрой, эффективной и безболезненной адаптации общества к ускоряющимся трансформациям в техносфере, экономике и культуре.

Все так. Но можно ли на основе только приведенных констатаций осмыслить логику социальной эволюции в том ее прогностическом варианте, который не предполагает апокалипсиса, то есть, гибели в Мировой войне всего сущего на Земле? Суть социально-экономических преобразований, необходимых обществу, устремлённому в будущее, нельзя раскрыть вне рамок исследования закономерной системы качественно отличных друг от друга способов производства, вне рамок освобождения познания от деформаций апологетического и догматического свойства. Разумеется, никакая теоретическая схема (в нашем случае формационно-цивилизационная) не может претендовать на объяснение всего многообразия исторического прогресса во всей его конкретности. Во все времена «гладко было только на бумаге». Поэтому исследователя должна занимать логика исторического процесса, закономерный ход всемирной истории, очищенный от частностей и случайностей, всевозможных зигзагов и попятных (регрессивных) движений вспять, что и произошло с нашей любимой Отчизной. Учёного должен интересовать глубинный (сущностный) уровень развития общества как естественно исторического процесса. Проникнуть же в него невозможно без анализа. наиболее общих для длительного промежутка времени характерных (эпохальных) черт и событий, отражающих степень полной зрелости общества на определенной стадии его развития и приобретших те или иные классические формы своего выражения.  Это предполагает исследование основных этапов научно-технологического развития, во взаимодействии с факторами, составляющими генотип цивилизации: природно-экологическими, экономическими, демографическими, социально-политическими, социокультурными и др.

Современная научно-техническая революция, будучи по своему содержанию революцией в производительных силах, обусловливает глубокие качественные изменения во всей системе общественного производства, главные компоненты которых хорошо известны: всеобъемлющая и интенсивная интеграция науки и производства и, как следствие, превращение науки в непосредственную производительную силу, внедрение в производство принципиально новых видов техники, нового типа промышленного производства и качественно новых систем управления, совершенствование организации труда и совокупной рабочей силы, резкое повышение дееспособности труда.

Одновременно важные изменения должны происходить в сфере производственных отношений, что находит свое проявление, в первую очередь, в росте обобществления производства, в трансформации в формах собственности, в усилении человеческого фактора, гуманизации производства, укреплении интеграционных связей и т.д.

Мы видим, таким образом, что глубокие преобразования должны затрагивать развитие всего общества и касаться они должны всего «способа производства» как конкретно-исторического единства производительных сил и производственных отношений. В настоящее время в мире существует два основных таких способа производства и соответствующих им формаций – социализм, представленный преимущественно КНР с его «китайской спецификой», и капитализм, интегрированный в основном в странах коллективного Запада и на его «периферии» – государствах так или иначе, связавших себя с западным жизнеустройством, включая Россию (а это – бóльшая часть мира).

Однако, во всех странах мира экономика продолжает оставаться многоукладной, а, следовательно, и переходной. Во многих из них эта многоукладность была порождена системой колониализма и впитала в себя все основные свойства формационных и цивилизационных противоречий: частнокапиталистического уклада базирующегося на частнокапиталистической собственности; государственного и частноиндивидуального укладов, основу которых составляет, соответственно, государственная и частнотрудовая собственность; монополистического уклада, важнейшей особенностью которого явилось формирование и развитие разнообразных монополистических объединений (картелей, синдикатов, трестов, концернов) и, следовательно, монополистической (корпоративной) собственности; усиление дальнейшей концентрации и централизации производств, приведшее к слиянию промышленного и банковского капитала, и образование на этой основе финансового капитала, занявшего ключевые позиции в экономике подавляющей части стран мира.

Кстати, в отечественной литературе понятие «уклад» получило распространение во второй половине ХIХ века в работах и заявлениях видных русских идеологов того времени – народников, веривших в особых уклад отечественного национального хозяйства и питавших иллюзии относительно самобытного (некапиталистического) развития России, основу которого образует «народное хозяйство». В «укладе» народники видели самый широкий круг явлений: структуру хозяйства, устройство жизни, семьи и т.д. В марксистскую литературу понятие «уклад» впервые было включено                  В.И. Лениным («К характеристике экономического романтизма» – 1897 г.), придавшему ему особый категориальный смысл и употреблявшему его в различных сочетаниях: «уклад общественного производства», «общественно-экономический уклад», «уклад общественного хозяйства» [27].

В ходе дискуссии конца 20-х – начале 30-х годов, развернувшейся в связи с выходом в свет книги С.М. Дубровского «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала» (1929 г.) наметилось более четкое разграничение понятий «формация», «способ производства» и «уклад». Последний стал пониматься как исторически закономерная ступень развития способа производства, становления общественной формации. В дальнейшем это воспроизвелось (в той или иной вариации) в экономической литературе.

Считается, что среди экономических укладов всегда выделяется ведущий, основной уклад и именно он, в конечном счете предопределяет природу господствующего способа производства, специфику и динамику социально-экономического развития общества в целом. Как и любое системное образование, экономический уклад имеет свою структуру, которую в совокупности составляют следующие компоненты: факторы диалектически противоречивого процесса труда (его дифференциации и интеграции, т.е. разделения и одновременно кооперации), производительные силы и производственные отношения, включая отношения собственности.

Таким образом, теоретическая возможность определения главного вектора социальных преобразований в странах лежит в плоскости анализа многоукладной экономики во всей совокупности сложившихся конкретно-исторических условий, а также соотнесения конкретного способа производства с категориями, отражающими диалектику производительных сил и производственных отношений с их основой – отношениями собственности. Многообразие типов и форм собственности в их конкретно-исторической обусловленности определяет многообразие типов (качественной определенности) и форм (внешних проявлений) экономических укладов. Но среди них всегда выделяется ведущий, господствующий уклад, который базируется на отношении собственников средств производства и непосредственных производителей. Именно в силу этого он определяет природу господствующего способа производства и в целом общественного строя. «Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям – отношение, всякая данная форма которого, каждый раз естественно соответствует ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего, – сделал вывод К. Маркс, – вот в чем мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, скрытую основу всего общественного строя…» [28].

Замечу, что подобного рода подход, позволяющий вскрыть «самую глубокую тайну» и осмыслить логику социальной эволюции, которая в конкретном приложении гораздо сложнее и противоречивее, напрочь исключен из арсенала западных, а отчасти и современных отечественных учёных, выдвигающих представления и идеи, не позволяющие вскрыть истинную природу каждого из этапов исторического процесса в целом. Это касается и предсказательной функции социально-экономических теорий, призванных опережать реальную практическую деятельность людей. Сфера истинности теории устанавливается и уточняется в процессе ее практического применения. За пределами этой сферы теория теряет свои познавательные свойства.

Недостаточно, например, при классификации этапов исторического развития обходиться только выделением двух типов способа производства- технологического, когда классификация осуществляется в зависимости от уровня развития производительных сил, господствующей технологии производства и его организации и экономического, определяемого степенью зрелости способа производства в целом. Не следует оставлять без внимания и саму структуру экономических (производственных) отношений, поскольку исторический процесс, развивается только в рамках последних. За многие годы в отечественной литературе сложились различные теоретические подходы к классификации экономических отношений. В каждом из них затрагивается определенный критерий: производственный, воспроизводственный, субъективный, объективный, пространственный, временной, формационный, функциональный, смешанный [29]. Анализируя их, Н.В. Сычёв делает вполне обоснованный вывод, что «… структура самих производственных отношений может быть рассмотрена с точки зрения функционирования и развития общественного труда. Последний включает в себя три структурных уровня. Первый – факторы труда (производства) и их присвоение-отчуждение экономическими субъектами. Второй – процесс труда, то есть, взаимодействие производственных факторов. Третий – продукт труда и его движение к конечному потребителю. Поскольку на каждом уровне складываются производственные отношения, постольку они выступают в качестве трех подсистем, каждая из которых имеет свою специфику. Диалектически взаимодействуя друг с другом, эти подсистемы образуют довольно сложную систему производственных отношений, в которой они определенным образом субординированы, причем под влиянием сложившихся конкретно-исторических условий» [30].

Содержанием каждой из этих подсистем являются: первой – отношения, возникающие по поводу распределения, т.е. присвоения – отчуждения факторов производства; второй – отношения,  складывающиеся в процессе труда, обобществления производства и связанного с ним обмена деятельностью между людьми (это отношения по поводу: а) производственного потребления средств производства и рабочей силы, как основное производственное отношение в трактовке Н.В. Сычёва; б) управления производством; в) места и роли в процессе обобществления самого труда и его кооперации; г) первичного распределения произведённого продукта; д) воспроизводство социального положения в обществе); третьей – отношения, связанные с дальнейшим движением общественного продукта к производительному или личному потреблению, структура которых предопределяется: а) всей совокупностью отношений перераспределения – вторично, третично и так далее; б) формой данного перераспределения (в обществе, в котором товарное производство в форме рынка становится всеобщим, а это есть капиталистическое общество) – первичное распределение и дальнейшие перераспределения осуществляются посредством обмена, рыночных связей. Последние обособляются в относительно самостоятельную сферу экономических отношений в виде различных рынков – потребительских, финансовых, различного рода услуг и так далее.

Предложенная трактовка структуры производственных отношений избавляет нас от однобокого представления об этапах социальной эволюции, ограниченного анализом изменений, происходящих только в производительных силах общества – в средствах производства и рабочей силе. В сложном историко-экономическом процессе важное, если не решающее место занимает и вторая сторона общественного производства – производственные отношения. Роль «первой скрипки» в их не всегда слаженном оркестре играет господствующая, преобладающая форма собственности, несущая на себе элементы уходящих в прошлое экономических укладов и нарождающихся будущих. Именно в таком ракурсе рассматривали производственные отношения основоположники марксизма, с одной стороны, подчеркивая их дихотомное членение, т.е. последовательное деление целого на две части, а затем каждой из них снова на две части и так далее и получив, таким образом, ряд из отношений технологических и экономических, организационно-экономических и социально-производственных и тому подобное, а с другой, – исследуя их общественную сторону и имея ввиду то очевидное обстоятельство, что производственные отношения всегда принимают определенную социально-экономическую форму, которая  определяется общественным характером труда.

Тем самым, они: во-первых, выступают базисными отношениями, предопределяющими все другие общественные отношения; во-вторых, состоят из отдельных подсистем, образующих структуру общественного производства и его уровни; в-третьих, представляют собой единую диалектически взаимосвязанную и переходящую друг в друга систему отношений;                         в-четвёртых, являют собой форму выражения и развития производительных сил; в-пятых, содержат в себе противоречия, как внутренний источник экономического развития и, следовательно, отображают как статику, так и динамику общественного производства; в-шестых, проходят в своем развитии ряд последовательных стадий: зарождения – возникновения – формирования – собственно развития – разложения – упадка.

Главное же состоит в том, что по своему содержанию производственные отношения всегда имманентны исторически определенному способу производства. В любом обществе они испытывают на себе влияние других отношений, модифицируются конкретно-историческими условиями и другими многообразными обстоятельствами. Тем самым подтверждаются выводы, к которым в свое время пришел Г. Гегель, считавший, что каждый период отличается руководящим положением какого-то народа, который познав на этой ступени «в самом себе общий дух», передает эстафету другому народу. Речь здесь идет именно о процессе исторического развития, об исторической закономерности, т.е. об объективно существующей, повторяющейся существенной связи явлений социально-экономической жизни, проходящей в своем движении различные этапы развития. Подобно движению природы, этот процесс не знает прерывания. Отсюда, вопреки небезызвестным заявлениям Ф. Фукуямы, история не имеет конца. Конечными могут быть только этапы (эпохи) социальной эволюции, продолжающейся до тех пор, пока на Земле сохраняется человечество.

Системный и затяжной кризис капитализма – общей кризис, как определил его В.И. Ленин, привёл к тому, что к началу третьего десятилетия ХХI века генерированное Западом общественно-экономическое мироустройство стало стремительно терять устремлённость в будущее       (А.А. Зиновьев). Запад при всей его агрессивности и могуществе уже не удерживает мирового лидерства. Наиболее явственен упадок и закономерное старение капитализма, нашедшее проявление в усилении его монополизма, паразитизма и загнивания с момента разрушения Советского Союза (Большой России). Раньше, в ходе развязанной им холодной войны, он ещё знал «красные линии», очерченные СССР и не рисковал их переступать. Но испытав головокружение и эйфорию от, по существу, дармовой возможности использовать ресурсы огромной страны и, казалось, близкой победы над своим геополитическим противником, капиталистический Запад в конце концов надорвался в экономическом, политическом, идеологическом и военном отношениях. Пока это ещё не стало его катастрофой, но признаки агонии наблюдаются во всей его системе в целом и в каждом из укладов этой системы. И главный из этих признаков – утрата доверия к капитализму, как таковому.

Запад дряхлеет на глазах и заметно слабеет. Перспективы его гегемонии окончательно растворились в прошлом. Однако, для человечества в этом своем бифуркационном состоянии он еще более опасен, чем раньше, поскольку утрату, доминирования, а вместе с ним и авторитета, означает для него потерю всего, что нажито за столетия колониального господства на планете. Политика солидарности не для Запада. «Питательным бульоном» для него всегда была внешняя экспансия. Но центр доминирования перемещается сейчас в Азиатско-Тихоокеанский регион – в КНР, Индию, в регион «азиатских тигров», то есть, на Восток и когда возникает разговор об основных игроках современной мир – системы (И. Валлерстайн), то всё более очевидно, что таким игроком, говоря обобщенно, становится группа восточных стран. ХХI век все явственнее проявляет себя веком Востока, ресурсный потенциал которого (включая человеческий и интеллектуальный) заметно превышает совокупные потенциальные возможности коллективного Запада.

В складывающихся условиях более, чем абсурдным выглядят рассуждения об отсталости Востока, якобы, внутренне ему присущей. И, тем не менее, эти рассуждения продолжают воспроизводиться не только в западных СМИ, но и в теоретических построениях различного толка. Их цель – прямо или косвенно обосновывать политику распространения своего политического и экономического влияния, а по сути – неоколониализма, служить инструментом её прикрытия. На это направлены как старые (времён холодной войны), так и новые мирообъяснительные буржуазные концепции. Такие, например, как:

• цивилизационная теория А. Тойнби (получившая в дальнейшее развитие в работах С. Хантингтона), призванная заменять собой формационную теоретическую схему и утверждающая основными субъектами развития мир – системы цивилизации и сверхцивилизации;
• теория конвергенции (сближения) двух социально-экономических систем Дж. Гэлбрейта, соотносившая конвергенцию с предлагаемой им интерпретацией капитализма и социализма как двух моделей «нового индустриального общества» (к сожалению, поклонники этой теории нашлись и в России ХХI века);
• концепция модернизации Ч. Кули и других, ставшая одним из содержательных аспектов индустриализма и постиндустриализма и фиксирующая содержательный сдвиг в эволюции социальности, сопряжённой с формированием промышленного уклада и глубинной трансформацией массового сознания на основе выработанных западной культурой социальных идеалов и рационализма, по возможности, сохраняющего специфику этно-национальных традиций (в современной России она вынесена на уровень государственной стратегии);
• теория мир-системы И. Валлерстайна, субъектами которой являются страны Центра, полупериферии и периферии.
• теоретические разработки Римского клуба, основанными адресантами которых признаны страны богатого Севера и бедного Юга;
• концепция политкорректности, скрывающая идеологические, экономические и милитаристские хитросплетения западной политики неоконсерватизма (см. книгу Ф. Фукуямы «Америка на распутье»), настаивающего на необходимости некого трансформирующего события, без которого США не сохранят своё господство в ХХI столетии;
• концепция технофеодализма и трансгуманизма как «псевдоморфоза» О. Шпенглера с его «птоломеевой системой истории», то есть, аберрации (отклонения) мысли и культуры, приводящей к соединению чуждых друг другу формы и содержания, порождающему на основе использования современных цифровых технологий странный гибрид биологии с технологиями, то есть, технологически усовершенствованного человека или других живых существ, способных выживать даже во внеземных условиях, управлять своим организмом с помощью искусственных средств и в пределе достигнуть «цифрового бессмертия»;
• идея инклюзивности (особенности) капитализма, его несменяемости, объявленная в 2020 году К. Швабом, и предполагающая «перестройку» миропорядка, рассчитанную до 2030 года. Она нацелена на то, чтобы западный «золотой миллиард» вышел «на траекторию устойчивой занятости», диктуемой новыми цифровыми и кибертехнологиями». Одновременно предполагается придать дополнительный импульс научно- техническому развитию, осуществить «декарбонизацию» (добиться «нулевого выброса парниковых газов»), «поставить природу в центр всей деятельности», обновить сотрудничество и синхронное взаимодействие западных государств и задушить экономическими санкциями «диссидентов», которые не должны быть допущены «в славный «дивный» мир» и лишены суверенитета, а их население правосубъектности;
• концепция «цифровой экономики» и её модификации, призванные воспрепятствовать процессу самоотрицания капитализма и направленные на «упрощение» реальности посредством цифровой формализации, а также замену отношений между людьми общением человека с компьютером и с любыми программными системами – «роботами». Впоследствии людей должны заменить «киборги» – живые организмы, приобретшие новые способности благодаря встроенной в них электронике, то есть искусственному соединению биологии с цифровыми технологиями;
• близкая к предыдущей идея защиты эволюционной психологии, сопряжённая с вычислительной теорией разума (С. Пинкер) и другое.

Повернуть историко-эволюционный процесс вспять, ввергнув его во времена «нового» рабовладения с той лишь разницей, что в эпоху космополитического «человейника» и роботов-киборгов кнут надсмотрщика будет заменен средствами электронного контроля – это ли не предел мечтаний мировой клептократии? Ради этого она готова на все вплоть до переформатирования, как говорилось выше, холодной формы Мировой войны в горячую, главная цель которой – сохранить себя в будущем.

Логика социальной эволюции будучи внутренней закономерностью исторического развития неумолимо свидетельствует, что капиталистические отношения, как и все предшествующие им типы отношений, перестают стимулировать развитие производительных сил. Последние превращаются в тормоз на пути дальнейшего прогресса и обречены остаться в прошлом. Однако, обречённость самого капитализма не означает гибель вместе с ним и всего человечества. Развитие мироустройства лежит на путях освобождения от морока капиталократии и бережливого использования сформированного эволюцией природно-адаптационного потенциала Земли с тем, чтобы совершить прорыв в «завершённый гуманизм» (К. Маркс), отбросив прочь всё, что этому мешает [31].

 

Список литературы:

1. См.: Семенов Ю.И. Философия истории. – М.: Степной сад, 1993. – с. 307 – 311.

2. См. работу Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования» (1973).

3. Багдасарян В.Э. Миф постиндустриализма. //Завтра, 2020, № 47.

4. Там же.

5. См.: Зиновьев А.А. Запад. – М.: Алгортим, 2007.

6. См. Бюхер К. Происхождение народного хозяйства и образование общественных классов. – СПб, 1887.

7. Там же – с. 6 – 7.

8. Там же – с. 7.

9. Бюхер К. Возникновение народного хозяйства.- Петроград, 1921. – с. 50.

10. Плеханов Г.В. Избр. философ. произв. Т.З. – М.: Политиздат, 1957. – с. 146.

11. Маслов П. Теория развития народного хозяйства. Введение в социологию и политическую экономию. – СПб, 1910. – с. 223 – 232.

12. Кулишер И. М. Политическая экономия. Популярный курс. – СПб, 1914 – с. 8 – 10. На подобных позициях стояли и другие экономисты того времени.

13. См.: Сычев Н. В. Диалектика капитала. К Марковской критике политической экономии. Процесс производства капитала. Т. 1. В 2-х книгах. – М: Родина, 2020, Т. 2, 2021.

14. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 24. – с. 43 – 44.

15. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. – с. 354.

16. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 6. – с.442.

17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч.I – с. 425 – 426.

18. Там же с. 100 – 101.

19. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 13. – с. 7 – 8.

20. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. – С. 75 – 76.

21. См.: Можайскова И.В. Духовный образ русской цивилизации и судьба России (Опыт метаисторического анализа в 4 частях) – М.: ООО Студия «Вече», 2001.

22. Исторический материализм как социально- философская теория. Колл. монография. – М.: Высшая школа, 1982. – с. 75, 76.

23. Сычев Н.В. Политическая экономия. Курс лекций. – М.: ИКФ «ЭКМОС», 2002. – с. 132.

24. Рязанов В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в ХIХ – ХХ вв – СПб, 1998. – с. 97 – 98.

25. См. работы О. Тоффлера: «Шок будущего» (1970), «Культурные потребители» (1973), «Доклад об экоспазме» (1975), «Третья волна» (1980), «Предварительные заметки и перспективы» (1983), «Восприимчивая корпорация» и др.

26. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. – с. 394.

27. В.И. Ленин Полн. собр. соч. Т. 2. – С. 197 – 198.

28. Сычев Н.В. Политическая экономия. – С 138 – 150.

29. Там же.

30. Там же. – с. 151 – 152.

31. Субетто А.И. Историческое призвание России в ХХI веке: трилогия: – Изд-е 2. – СПб: Астерион, 2022. См. также работу А.И. Субетто Ноосферное развитие. Ноосферный гуманизм. Ноосферная технология (очерки неосферной эмансипации человека). – СПб.: Астерион., 2021.

 

И.М. Братищев – д. э. н., проф., академик РАЕН, Первый зам. Председателя ЦС РУСО.

Январь 2023 года