На эти кабинетные умозаключения у каждого здравомыслящего появляются как минимум два "обыденных" возражения. Если все же еще сохраняется в стране какое-никакое производство, то кто-то, значит, занят непосредственным производительным трудом. Госкомстат РФ, например, уверяет, что по сравнению с 1999-м в 2000 году изготовлено вдвое больше станков с числовым программным управлением (не важно, что цифра в 126 раз меньше, чем в 1990 году). Ясно, что собрали их не плотно заселившие телеэкран Березовский с Абрамовичем или Немцов с Грефом.
Да и социальное безмолвие рабочих не стоит абсолютизировать. У "Белого дома" стучали касками в 1999 году тоже не "национально ориентированные предприниматели". И творцами всколыхнувшего Россию конфликта на Выборгском ЦБК были совсем не профбоссы Шмаков с Исаевым, а рабочие. Они, представители Его Величества Рабочего Класса, тепло принимали депутатов-коммунистов во главе с Г.А.Зюгановым на московском фармпредприятии, когда нувориши пытались забросить его на орбиту "передела собственности".
Проблема не в том, остался ли рабочий класс. Отрицательно на этот вопрос могут отвечать только политические верхогляды. Но если мы не сомневаемся, что он существует, то надо всерьез задуматься над тем, что он собой сейчас представляет. Каков социальный облик этого класса на рубеже ХХ и ХХI веков? Утратил ли он право быть и называться гегемоном в нашем Отечестве? Об этом сегодняшние размышления, опирающиеся на сухую статистику.
Сначала бросим взор на всю современную российскую рабочую силу. Сколько соотечественников в условиях постсоветской социально-экономической катастрофы имеют работу? На этот вопрос Госкомстат дает официальный ответ. На старте 1992 года в экономике начавшейся капиталистической реставрации было занято 71 068 тыс. человек. Это 94,8% экономически активного населения. (см.: Российский статистический ежегодник. - М., 2000, с. 112). На зарегистрированных в органах государственной службы занятости безработных приходилось еще 0,77%.
Первый год гайдаровской "шокотерапии", начатой с выгребания социалистических накоплений из наших карманов, больно ударил по главной производительной силе общества. За год численность занятых упала почти на 2,5 млн. человек. На два миллиона сократилось экономически активное население (чем не геноцид?!). Зато безработные составили уже 1,15% тех, кто мог и хотел бы работать (речь идет только о тех, кто искал работу на биржах труда).
Первая пятилетка развала закончилась в 1996 году. В следующий 1997 год вступили имеющими работу 60 021 тыс. россиян. Численность занятого во всех сферах экономики населения сократилась на 11 млн. человек. Экономически активного населения стало за эти годы почти на 7 млн. меньше. Выходит вымирание населения у нас пока еще отстает от снижения потребности в рабочей силе, хотя оба процесса вызваны одним и тем же - капиталистической реставрацией. В 1997 году официальные безработные составляли уже два миллиона человек (кстати, годом раньше, на финише "ельцинской" пятилетки развала, их было 2,5 млн. человек).
В 1998 году Госкомстат РФ проводил обследование населения в октябре, то есть вскоре после дефолта. Занятость в экономике всего за год снизилась на 2,2 млн. человек. Последствия "правления" киндерсюрприза Кириенко оказались для рабочей силы разрушительнее даже гайдаровской "шоковой терапии". 57 860 тыс. занятых сограждан - самый низкий показатель в постперестроечной России. Это лишь 86,7% от всего экономически активного населения страны (см.: там же, с. 112, 105). Человеку труда оставалось мечтать о показателях даже не благополучных советских времен, а обвального 1992 года: они были лучше почти на 8%.
И вот заканчивается ХХ столетие. Госкомстат РФ оценивает численность занятого населения в 65 миллионов человек (89,8% экономически активных граждан). Что касается безработицы, то появились сразу две далеко не совпадающие цифры. В соответствии с методикой Международной организации труда в 2000 году в России было 10,2% официальных безработных. Но у починковского министерства труда и социальной защиты своя методика подсчета. По ней в качестве безработных зарегистрировано … 1,4% экономически активного населения. Но и среди признаваемых ведомством Починка обездоленных пособия по безработице получают далеко не все.
Итак, представление обо всей рабочей силе России получено. Это как бы фон, на котором бытует отечественный рабочий класс. Теперь самое время дать таблицу о классовом составе населения. Убедительную. Официальную. Ту самую, которая обязательно наличествовала на первых страницах любого ежегодного справочника Центрального статистического управления СССР. Но российский Госкомстат держит эти данные в секрете. Иначе пришлось бы сообщать о том, во сколько тугих саквояжей перекочевали вклады трудящихся, которые принародно были ограблены у населения Ельциным, Гайдаром, Бурбулисом и Кo.
Однако кое-какие данные на эту тему официальная статистика все же дает. Например, в справочнике "Российский статистический ежегодник. 2000" (кстати, его тираж 2 800 экземпляров. Сравним: тираж статистического ежегодника "Народное хозяйство СССР в 1990 году" - 30 тыс. экземпляров, "Народное хозяйство РСФСР в 1988 году" - 10 тыс. экземпляров) есть таблица "Численность населения в экономике по полу и занятиям" (см.: Российский статистический ежегодник. - М., 2000, с. 116). О "новой буржуазии" здесь, конечно, ничего нет. Есть лишь строка "Руководители (представители) органов власти и управления всех уровней, включая руководителей учреждений, организаций и предприятий". Сюда, судя по всему, вошли все - от Путина и Чубайса до начальника дэза. Таковых статистика насчитала 2 864 тыс. россиян. Но не будем сейчас разбираться в лукавствах этой цифры. Пока не до них.
Ищем в таблице рабочих. После несложных арифметических действий вырисовывается следующая картина:
квалифицированные рабочие - 21 018 тыс. чел.;
неквалифицированные рабочие - 8 363 тыс. чел.;
рабочие ЖКХ, рекламных служб, телестудий и т.п. - 510 тыс. чел.
ИТОГО: 29 891 тыс. чел. (см.: там же).
Здесь нужно одно замечание. Советская статистика с 70-х годов стала относить к рабочему классу продавцов, поваров и т. п. Думается справедливо: все они заняты преимущественно физическим исполнительским трудом разной квалификации. Интеллектуальная составляющая не выше, чем, скажем, у операторов энергоблоков на электростанциях. И к служащим их относить не с руки: непосредственно участвуют в распределении общественного продукта. И все же сегодня я не рискнул отнести 3 964 тыс. продавцов, демонстраторов товаров, натурщиков и демонстраторов одежды к рабочему классу. В том, что они объективно пролетарии, то есть наемные эксплуатируемые работники, ничуть не сомневаюсь. А вот относить в нынешних условиях к рабочим… Пока поосторожничаю. Чтобы избежать возможных лишних упреков, когда речь пойдет о гегемоне.
Выходит, современная численность рабочего класса в России может быть определена примерно в 30 млн. человек. Это более 40% всего экономически активного населения. Это 46-47% занятых сегодня в экономике россиян. Думаю, после знакомства с этими официальными данными неудобно будет рассуждать, будто в России, вступившей в ХХI век, рабочего класса уже не осталось.
Впрочем, не будем абсолютизировать цифру в 30 миллионов. Уж слишком она собирательная и сборная. Поэтому обратимся к промышленному рабочему классу. Это тем более необходимо, если иметь в виду политическую роль пролетариев, занятых преимущественно физическим исполнительным трудом. О его динамике также можно получить представление из "официального издания" Госкомстата "Российский статистический ежегодник. 2000".
Максимальная численность промышленных рабочих в Российской Федерации была в конце 80-х годов почти 19 млн. человек. Но к 1991 году численность регистрируемого статистикой промышленного рабочего класса снизилась до 16,3 млн. Объяснение этих изменений надо искать не в автоматизации производства и других благах научно-технического прогресса. Оно лежит в другой области ѕ в насаждении буржуазных форм в советскую экономику на втором этапе "перестройки" (1988-1991 гг.). За эти годы в РСФСР, например, численность лиц, занятых индивидуальной трудовой деятельностью, выросла вдвое и приблизилась к полумиллиону человек. Численность работающих в "новых кооперативах" в 1991 году достигла в республике 3,5 млн. человек (включая совместителей).
Постперестройка ускорила процесс разрушения рабочего класса небывалыми темпами. Численность промышленных рабочих сократилась более чем на 6 млн. человек.
Сейчас к промышленному рабочему классу можно отнести примерно 10 млн. человек. Это третья часть всех наемных трудящихся России, занятых преимущественно физическим исполнительским трудом. Для сравнения стоит отметить, что в 1990 году на промышленных рабочих приходилось 37,75% всего рабочего класса (см.: Народное хозяйство СССР в 1990 году. - М., 1991, с. 386). Удивляться снижению его доли не приходится: разруха в промышленности, ставшая результатом навязывания России капиталистических порядков, по промышленности ударила более мощной кувалдой, чем по транспорту, связи, жилищно-коммунальному хозяйству и т. д.
Чтобы не быть голословными, обратимся вновь к государственной статистике. К 2000 году объем промышленного производства составлял 49,9% от уровня 1990 года. При этом рекордный годичный спад производства составлял 79% (1994 год). В других отраслях экономики ямы были чуть помельче. Да и итоговые показатели несколько выше. Объем грузооборота транспорта общего пользования, например, к началу 2000 года был равен 56,2% от показателей 1990 года. Объем пассажирского транспорта упал до 54,6% от уровня десятилетней давности. Конечно, показатели всех отраслей экономики плачевны, но они убеждают, что самой пострадавшей от либеральных псевдореформ является промышленность. Даже в строительстве (напомню, что инвестиции в основной капитал, обеспечивающие строительно-монтажные работы, за 10 лет капиталистической реставрации сжались в 4,5 раза!) объемы работ к 2000 году составляли примерно 52% от уровня 1990 года (см.: Российский статистический ежегодник. - М., 2000, с. 14-15).
Достаточно убедительное представление о масштабах потерь, понесенных рабочим классом от навязывания капиталистических отношений в стране, дает статистика изменений занятого населения в основных отраслях экономики (данных о динамике численности рабочего класса в отраслевом разрезе госстатистика не публикует).
Таблица № 1.
Численность занятых в основных отраслях экономики (тыс. человек).
:::htmlblock1:::
Эти данные (см.: там же, с. 112) показывают, что сокращение численности рабочих, как и всех занятых, в разных сферах хозяйства происходит неравномерно. Более того, они дают основание утверждать, что в экономике России фактически происходит определенная реструктуризация. Но она направлена на снижение индустриального уровня народного хозяйства, на его деградацию. А разрушение рабочего класса выступает составной частью этой деградации. Более того, это направление главного удара. Потому что из всех составляющих производительных сил (тем более в условиях России, обладающей уникальными сырьевыми ресурсами) восстановление рабочей силы является наиболее трудной задачей, требующей максимального времени.
Численность рабочего класса в России сократилась в 90-е годы примерно на 13 млн. человек, или в 1,4 раза. Что касается промышленного рабочего класса, то он ужался за это время на 7 млн. человек (см.: там же, с. 113), то есть примерно на две трети (в 1,66 раза).
Если учесть, что объем промышленной продукции за последнее десятилетие ХХ века сократился более чем вдвое, то можно без сомнения утверждать, что производительность труда значительно снизилась. По промышленности в целом этот критерий упадка достигает как минимум 25%, на транспорте - 40-50% и т. д. Пока что никто не оспорил знаменитое ленинское высказывание о том, что "производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя". Следовательно, навязанные России капиталистические порядки таковы, что нет объективных оснований говорить о возможности их победы. К тому же это еще одно подтверждение, что в стране устанавливается не новый строй, а осуществляется реставрация капитализма. А реставрация отжившего строя, как показал исторический опыт предшествующих веков, не способна создать более высокую производительность труда и уже хотя бы потому исторически краткосрочна.
Снижение производительности труда, однако, не означает, что рабочий стал трудиться ленивее. Наоборот, его трудозатраты могли даже возрасти. Снижение производительности труда связано с упадком энерговооруженности и техновооруженности промышленного производства в современной России. Поскольку публикация этих данных статорганами вышла из моды, то в подтверждение очевидного приходится пользоваться косвенными данными Госкомстата. Степень износа основных фондов в конце 90-х годов достигла примерно 52% в целом по промышленности, а в химии и нефтехимии она превысила 60%. Если в 1990 году коэффициент обновления основных фондов в промышленности составлял 6,9, то в 1999 году ѕ 1,1, то есть ухудшился в шесть (!) раз (см.: там же, с. 315).
За девять лет средний возраст промышленного производственного оборудования вырос на 7,1 года. Кстати, за 80-е годы он увеличился только на 1,3 года, что тогда уже вызывало обоснованную тревогу. Если в 1990 году только 15% оборудования во всех отраслях промышленности имели более чем 20-летний "стаж" работы, то теперь таких "ветеранов" 35% всего аппаратного парка (см.: там же, с. 316). В таких условиях падение производительности труда можно считать даже низким, но сдерживается оно, прежде всего, за счет роста трудозатрат рабочего класса.
Новый российский собственник сплошь и рядом убежден, что ему выгоднее заменять сложную дорогостоящую технику дешевой рабочей силой. Правдисты, например, в этом убедились без каких-либо "экскурсий" на заводы и фабрики. Дело в том, что здание "Правды" сразу планировалось под газетное производство. Чтобы не прибегать к неквалифицированному и тяжелому труду курьеров, наборный цех и редакция были связаны пневмопочтой. И она исправно работала, пока в 1993 году "совладельцы" - предприниматели Янникосы - не посчитали, что расходы на зарплату курьеров заметно ниже, чем на технические удобства.
Впрочем, характер взаимовлияния деиндустриализации "народного" хозяйства в пору капиталистической реставрации и изменений рабочего класса крайне противоречив. С одной стороны, рабочий класс в немалой степени компенсирует разрушительное влияние деиндустриализации на экономику России, с другой ѕ от деградации материально-технической базы он сам подвергается разрушению.
Прежде всего, бросается в глаза, что гегемон за время второго этапа горбачевской перестройки и ельцинских горе-реформ существенно усох, о чем убедительно свидетельствуют приведенные официальные данные государственной статистики. Отсюда вытекают два принципиальных следствия.
Первое: задача общества (в первую очередь народно-патриотической оппозиции) - спасти рабочий класс. Не потому, что остальные социальные группы в нынешних условиях можно бросить на произвол судьбы. Например, без сохранения науки и ученых невозможно рассчитывать на технологический прорыв, без которого возрождение России просто немыслимо. Но самые смелые и эффективные научные идеи будут приносить стране пользу только после воплощения их в металл, пластмассу, машины, компьютеры и т. п. Поэтому очевидно, что если капитализаторам явно заморской ориентации удастся в ведущих отраслях экономики развеять главную производительную силу, занятую непосредственным созиданием готового продукта, этого опредмеченного научно-технического творчества новаторов, то некому будет восстанавливать нарушенную за минувшее десятилетие промышленность.
Второе: народно-патриотическим силам (прежде всего КПРФ) невозможно рассчитывать на массовую народную поддержку, если миллионы работников физического труда перестанут чувствовать себя рабочими людьми, составной частью рабочего класса. Кстати, на долю рабочих и сегодня приходится более трех четвертей всех наемных работников промышленности.
Но спасать рабочий класс России с Луны никто не явится. Вот уж здесь-то воистину справедлива пословица: спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Но утопающему нужен если не спасательный круг, то хотя бы соломинка. В нашем случае эту роль призвана выполнять политическая партия, способная организовать сопротивление пролетариата. В нем нельзя расчленять защиту интересов целенаправленно уничтожаемого класса и его наступление на эксплуататоров.
Выход на этот уровень классовой борьбы предполагает прорыв в идеологической сфере. Он не сводится только к внесению социалистического сознания в трудящиеся массы. Надо еще - и прежде всего - всем нам понять: сколь бы ни была печальна статистика, она, тем не менее, не дает оснований утверждать, что рабочего класса в современной России уже не стало.
Нынче промышленно-производственного персонала в Российской Федерации столько же, сколько его было во всем Советском Союзе в 1940 году (тогда, по данным ЦСУ СССР, его было 13 млн. 79 тыс. человек - см.: Народное хозяйство СССР за 70 лет. - М., 1988, с. 412). Такая цифра способна внушать оптимизм: в обществе сохранилась достаточная социальная база для мощного движения ради восстановления страны и возрождения социализма. Кстати, в 1917 году фабрично-заводские и железнодорожные рабочие (в сумме!) составляли всего-то около 4 млн. человек.
Актуальнейшая задача - спасать рабочий класс - является многоплановой. Необходимо не только хотя бы удержать его нынешнюю численность. Еще больше тревог вызывают тенденции, связанные с изменением его качества.
"Российский статистический ежегодник. 2000" дает предельно лукавую информацию об изменении квалификационной структуры рабочей силы (и рабочего класса, в частности). Он сообщает данные только за 1997-1999 годы. Но даже из них следует, что численность "рабочих металлообрабатывающей и машиностроительной промышленности", "водителей и машинистов подвижного оборудования", "операторов, аппаратчиков, машинистов и слесарей сборщиков стационарного оборудования" продолжает сокращаться (по другим профессионально-квалификационным группам восстановлены показатели численности рабочих, которые были до дефолта). Одновременно заметно выросла, по сравнению с 1997 годом, численность неквалифицированных рабочих, имеющих "профессии, общие для всех отраслей экономики".
Куда более полное представление о тенденциях, характеризующих изменение квалификации рабочего класса, дает деформация характера производимой продукции. Когда рабочий шестого (высшего) разряда после многолетнего участия в монтаже синхрофазотрона переведен на "сборку" кухонных кастрюль, то его квалификация постепенно утрачивается. Между тем в российской промышленности последних лет картина именно такая.
Открываю страницы справочника с таблицей "Производство основных видов продукции машиностроения". В нем около 50 видов важнейших изделий. Пытаюсь найти хотя бы одно, по которому достигнуты показатели 1990 года. Обрадовался, когда нашел строчку, где цифра, относящаяся к 1999 году, выше, чем значилась в 1985 году и лишь чуть-чуть отстает от той, которая в колонке за 1990 год. Но оказалось, что это данные о ... средней мощности двигателя трактора в лошадиных силах. Но это означает лишь то, что за десять лет на тракторных заводах практически не переналаживали конвейеры. А вот скорость конвейеров сократилась за эти годы в 13,9 раза.
Особенно катастрофически пало производство наукоемкой продукции. Так, в 1999 году металлорежущих станков с числовым программным управлением было изготовлено 12,6 тыс. штук, а в конце 90-х годов - 0,1 тыс. Сокращение производства в 126 раз! В 370 раз пало производство кузнечно-прессовых машин с числовым программным управлением. Даже изготовление часов сократилось вдесятеро.
Статистический справочник сообщает профессиональную принадлежность нынешних безработных. Большая часть их относится к категории "квалифицированные рабочие (выделено мной. - В.Т.) крупных и мелких промышленных предприятий, художественных промыслов, строительства, транспорта, связи, геологии и разведки недр". Их один миллион 791 тыс. человек. Если к ним прибавить безработных "операторов, аппаратчиков, машинистов машин и слесарей-сборщиков", то капиталистическая реставрация делает "лишними людьми" примерно три миллиона рабочих квалифицированного труда. Эта цифра мало изменилась по сравнению и с катастрофическим 1997, и дефолтовским 1998 годами. Видно, на рынке рабочей силы режим обеспечил кладбищенскую стабильность.
За каждой этой цифрой проглядывает не только экономический упадок. Это еще и деградация рабочей силы. И это особенно опасно.
Непосредственными факторами, ведущими к деградации рабочего класса, выступают диктатура голода и обуржуазивание. Между этими двумя разлагающими влияниями существует тесная взаимосвязь. Однако обращение к официальной статистике заставляет рассматривать их по отдельности.
По данным Госкомстата, средняя месячная заработная плата промышленно-производственного персонала в 1990 году была равна 300 руб. (см.: Народное хозяйство СССР в 1990 г. Статистический ежегодник. ѕ М., 1991, с. 393), которые тогда выплачивались без каких-либо задержек. Хотя оплата труда служащих и ИТР в среднем была ниже, чем у рабочих, примем эту цифру за зарплату промышленного рабочего. О цене тех 300 руб. убедительно свидетельствуют данные авторов печально знаменитой программы "500 дней" С.Шаталина, Г.Явлинского, Б.Федорова, Е.Ясина и других. Они описали минимальный потребительский бюджет мужчины трудоспособного возраста, позаимствовав его в минтруде СССР. В нем, например, наличествовало годовое потребление 54,8 килограмма мяса и мясопродуктов, 21 килограмма рыбопродуктов, более 184,3 килограмма молока (без учета сметаны, творога, сыра и других молокопродуктов), 183 яиц и т. д. В сумме этот минимальный расчет включал продукты питания 75 наименований. Предусматривались в нем и расходы на общественное питание. И вот при таком качественном питании месячные расходы, включая общепит, составили 50 руб. 61 коп. Для ошарашенных такой информацией пишу прописью: пятьдесят рублей шестьдесят одна копейка. При этом подчеркиваю: эти данные подтверждены Г.Явлинским и его коллегами, ставшими крупными реформаторами-капитализаторами. Думаю, в данном случае им можно вполне поверить.
Эти господа посчитали, что трудоспособный мужчина образца 1990 года ежемесячно тратил на качественное, соответствующее медицинским нормам питание 36,9% своей месячной зарплаты. Еще четверть зарплаты предназначалась на одежду, белье и обувь (каждые два года новые полуботинки на полиуретане, кожаные туфли, летняя обувь; предусматривались пижамы, галстуки, меховые шапки, зонт, кеды и т. д. и т. п.), 13% - на мебель, посуду и культтовары. Не забыты театр и кино, табак и взносы, 5 руб. 98 коп. на жилище и коммунальные услуги... И вот на все это 138 рублей 20 копеек, или 44,44% от средней зарплаты работника промышленности. А поскольку как минимум 90% вторых членов семьи тоже работали, то растить двоих детей было в общем-то совсем не накладно (см.: Переход к рынку. Концепция и программа. ѕ М., 1990, с. 209-219).
Теперь обратимся к данным 1999 года (более поздние сведения Госкомстата даны в усеченном виде). Среднемесячная номинальная начисленная зарплата промышленно-производственного персонала составляла 1 838,1 руб. Прожиточный минимум трудоспособного населения (без уточнения, мужчина это или женщина) - 1 002,8 руб. Однако не будем спешить высчитывать проценты. Посмотрим сначала, какой российскому гражданину установлен прожиточный минимум (без учета, мужчина это или женщина). Мяса на год заложено 31,4 кг (усечение жизненных реалий и норм 1990 года на 23,4 кг, то есть почти на 43%). Минимум потребления по рыбопродуктам укорочен в полтора раза. Перечень продуктов для минимума усечен теперь правительством до 28 наименований против 75 в 1990 году.
Постановлением правительства РФ № 232 от 16 марта 2000 года предусмотрено, что энергетическая ценность минимального набора продуктов питания для трудоспособного мужчины должна составлять 2 730 килокалорий. Но вот незадача: в тех же документах признается: у станочников, текстильщиков, обувщиков, машинистов поездов метро, водителей автобусов, троллейбусов и т. п. минимальная потребность составляет 2900-3200 килокалорий, а у горнорабочих, шахтеров, водителей грузовых автомобилей, металлургов, кузнецов и т. п. энергетическая ценность питания должна быть не ниже 3400-3700 килокалорий.
Иначе говоря, реально промышленному рабочему приходится тратить на питание ежемесячно на 20-25% больше, чем правительством заложено в прожиточном минимуме. К тому же в нем не учитываются расходы на транспорт, связь, промтовары, на большинство услуг, в том числе коммунальных. Вот и выходит, что средняя зарплата промышленно-производственного персонала в состоянии обеспечить средствами существования только самого работника. До детей ли?
Кто-то возразит: зачем ссылаться на среднюю зарплату промышленно-производственного персонала, если она во многих отраслях заметно выше? Верно, в топливной промышленности она выше средней в 2,24 раза, в цветной металлургии - в 2,15. Но в промышленности строительных материалов, текстильной, швейной, кожевенной, меховой и обувной отраслях она не дотягивает и до официального прожиточного минимума. Или возьмем машиностроение и металлообработку. В этой ведущей отрасли занято 36% всего промышленно-производственного персонала страны (см.: Российский статистический ежегодник. - М., 2000, с. 114-115). Зарплата в отрасли составляет только три четверти от средней по промышленности..
Диктатура голода сплошь и рядом приводит к деформации мировидения рабочего. Проблема выживания вытесняет из его сознания все остальные проблемы. Она становится стеной, отделяющей пролетария от общества. Это одна из важнейших причин, почему рабочий класс живет врастопырку, почему в нем до сих пор не сложились ни классовая солидарность, ни осознание своих особых классовых интересов, противоположных воле и желаниям его эксплуататоров.
А теперь о мелкобуржуазности. Она и у советского-то рабочего класса напоминала скрытую форму тяжелой болезни. Рабочие в третьем поколении в 80-е годы составляли абсолютное меньшинство рабочего класса. Среди всего-то городского населения России к 1990 году горожане в первом поколении составляли примерно пятую часть городского населения, еще такая же доля - горожане во втором поколении. Эти цифры можно распространить и на рабочий класс. Иначе говоря, мелкобуржуазные корни в нем дремали, но не высохли.
Эта особенность рабочего класса ярко проявилась в том, что он в 80-е годы воспринял положение мелкого буржуа более предпочтительным, чем положение труженика госпредприятия. На втором этапе "перестройки" рабочий активно побежал в кооперативы, привлекаемый легким рублем. Массовая безработица 90-х, ударившая прежде всего по рабочему классу, с неизбежностью толкнула его в ряды мелкой буржуазии. Штат малых предприятий реструктурируется прежде всего за счет "лишней" рабочей силы ведущих отраслей экономики. Не случайно численность работающих на малых предприятиях очень близка к величине вытолкнутого в безработные рабочего класса.
Одна из существенных характеристик класса - это его способность защищать свои интересы. Знаменитая скульптура Ивана Шадра утверждает, что оружие пролетариата - булыжник. Не будем абсолютизировать эту точку зрения. Но никто не будет оспаривать, что забастовка относится к числу средств защиты ущемленных интересов наемных работников. Предприниматель, недовольный нанятыми им людьми, никогда не устроит против них стачку.
О пролетарской решимости свидетельствует даже само слово "забастовка", пришедшее в русский язык из испанского. "Баста! Довольно!" - таков его перевод. Первая известная забастовка состоялась в Европе еще в 1345 году. Но и тогда ее действующими лицами были наемные рабочие Флоренции. Под руководством чесальщика шерсти Чуто Брандини они требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда. Российская забастовка имеет уже более чем вековую историю.
90-е годы убеждают, что забастовка остается в числе важных средств протеста трудящихся против эксплуатации. За десять лет забастовки прошли на 61 653 предприятиях и организациях. Общая сумма их участников 4 млн. 444 тыс. (см.: там же, с. 133). Признаем, что ни одна из этих цифр не свидетельствует о широком размахе стачечной борьбы. Они лишь убеждают, что из пролетарского арсенала забастовка не выпала.
Динамика стачечного движения заслуживает особого внимания. Забастовки были отбойными молотками, разрушавшими социалистическое устройство, советскую систему и союзное государство. Они были неплохо подготовленными, потому что "за кадром" стояла яковлевско-горбачевская команда. Передо мной статистический справочник "Материалы делегату XXVIII съезда КПСС", изданный летом 1990 года. Такое впечатление, что яковлевскому "агитпропу" доставляло удовольствие сообщать о забастовках и межнациональных конфликтах. Чтобы цифры были внушительнее, эти два разных процесса даже объединены и сплюсованы.
Перейдем, однако, от эмоций к статистике. В справочнике Госкомстата 2000 года сообщается, что в 1990 году забастовки проходили на 260 предприятиях и вовлечено в них было около 100 тысяч человек (см.: там же, с. 133). В 1991 году под протестными лозунгами работа прекращалась на 1 755 предприятиях и организациях, в акциях участвовало 237,7 тыс. человек, количество потерянного времени в среднем на одно бастовавшее предприятие - 1319 человеко-дней.
Внушительные цифры, их и возьмем за точку отсчета. Только предварительно надо отметить, что ни один цех не прекратил работу ни против ГКЧП, ни против ельцинского государственного переворота.
Ссылаясь на данные 1991 года, послеяковлевский агитпроп архилиберальной ориентации через свои СМИ постоянно утверждал, что против шокотерапии трудящиеся не бастуют, следовательно, удовлетворены своим новым положением. Ложь! В 1992 году количество бастовавших предприятий и организаций выросло по сравнению с предыдущим более чем в 3,5 раза. В полтора раза выросло число забастовщиков. И все же продолжительность протестных выступлений и количество их участников на каждом бастовавшем предприятии резко сократились. Оказалось, что бастовать при Советской власти и даже против нее было безопаснее, чем при "демократических" порядках.
Оскал "ельцинской демократии", продемонстрированный в 1993 году (не только в сентябре-октябре, но и в марте) удушил забастовки страхом. Хотя их было больше, чем в 1990 году, как выше было и число забастовщиков. Но вот какая особенность: в 1993-1994 годах, когда была свежей память о расстреле Дома Советов России и его защитников, стачки были редкими, но массовыми. В среднем в каждом протестовавшем коллективе в них участвовало до 450 работников. Никогда позже такой показатель уже не повторялся.
В 1995-1999 годах забастовки вошли в повседневность, почти ежегодно в них участвовало более чем по 0,5 млн. человек, а их пик пришелся на 1997 год. В 2000 году бастовало, по данным Госкомстата (профсоюзы дают более высокие цифры), только 48 предприятий и организаций, из них 47 - учительские коллективы (см.: Социально - экономическое положение России. 2000 год. - М., 2001, с. 225). Все аналитики сходятся на том, что после лукавой отставки Ельцина из Кремля вновь воскресла вера в "хорошего царя", одно из самых ярко выраженных проявлений мелкобуржуазности.
Итак, в XXI век промышленные рабочие России вступают не слишком радивыми учениками своих учителей, вынужденных давать пролетариату уроки стачечной борьбы. Откликом на столь ненормальное положение (кстати, учителя - или, вернее, учительницы - тоже сторонятся политических лозунгов как черт ладана) стали причитания как в прессе, так и с высоких политических трибун по адресу отечественного рабочего класса:
Эх сердечный!
Что же значит твой стон
бесконечный?
Ты проснешься ль, исполненный сил?
Иль, судеб повинуясь закону.
Все, что мог, ты уже совершил,
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил ?
Рабочему сегодня надо говорить прямо и в глаза, какой вред ему самому наносят его пассивность, безразличие и покорность. Но только не следует его политически отпевать. Как это ни горько, школьные педагоги (в Древней Греции педагогами называли слуг, которые водили господских детей в школу) не приведут за руку рабочий класс в ряды результативного протестного движения. Честно признаем, что материальное положение учителей остается нищенским, власти их требованиями пренебрегают, хотя по числу бастующих коллективов российская школа уже несколько последних лет держит первое место в стране. Реально забастовочный опыт учителей не стал стимулом стачечного движения пролетариата.
Надо признать, что забастовки 90-х годов у нас, как правило, не заканчивались победой протестующих (возможно, зримые исключения - "рельсовая война" угольщиков и голодовка авиадиспетчеров перед Новым 2003 годом). Главная причина, думается, - в несформировавшемся до сих пор чувстве локтя, в отсутствии классовой солидарности. Трудно припомнить (да и была ли?) хоть одну стачка протеста против сокращения рабочих соседнего завода, соседней отрасли. Наоборот, безработица превратилась в тот кляп, который суют в рот рабочему, еще когда он только собирается раскрыть его для протеста. Если еще в 1993-1995 годах до 40% регистрировавшихся на биржах труда работников увольнялось "по собственному желанию", то с 1999 года на таковых приходится только пятая часть (см.: Российский статистический ежегодник. - М., 2000, с. 119). Доминирующим фактором пополнения армии безработных становится увольнение по инициативе администрации (под разными предлогами).
Увольнение с работы и даже его угроза становятся классовой дубиной в руках капиталистов. Здесь необходимо обратить внимание на то, что в последние годы большинство увольнений невозможно объяснить пресловутым сокращением штатов. Так, в 1999 и 2000 годах число выбывших работников и принятых на работу в промышленности практически совпадало. А численность армии безработных при этом остается почти неизменной.
Формирование пролетарской солидарности зависит как от объективных обстоятельств, так и от субъективных факторов! Статистика дает основание утверждать, что объективные условия для формирования солидарного поведения рабочих сохраняются достаточно благоприятными. И дело не только в растущем за последние годы удельном весе работников, занятых во вредных и опасных условиях труда (в частности, "медленно, но верно" растет доля занятых тяжелым физическим трудом).
Сохраняется достаточно высокой концентрация рабочего класса в основных отраслях промышленности. Здесь будет уместно одно сравнение. До Великой Октябрьской социалистической революции крупными промышленными предприятиями считались те, на которых трудились 500 и более человек. На них было сосредоточено 56,6% рабочих, то есть чуть более 2 млн. пролетариев. Сегодня почти каждое предприятие госкапиталистического сектора в машиностроении и металлообработке, топливной, химической и нефтехимической промышленности по этой классификации относится к числу крупных. А есть еще частные предприятия-гиганты и в черной и цветной металлургии, и в промышленности стройматериалов, и в тех же машиностроении и нефтедобыче... И заняты на них не менее 5 млн. человек. В сегодняшней российской промышленности 251 предприятие производит 16,8% общего объема производства ее продукции (см.: там же, с. 307).
Но классовое сознание, в том числе осознание необходимости пролетарской солидарности, - не перпетуум-мобиле, само собой оно не воспроизводится. Оно вносится в рабочий класс политической партией, сориентированной на социалистическое развитие общества. Работа эта трудная, тем более, как писал поэт, "в коммунизм из книжки верят средне, мало ли что в книжке можно намолоть". Но вот статистические данные сегодняшнего дня, концентрированно вобравшие в себя "живую жизнь".
Встретили XXI век в условиях, не отвечающих санитарно-гигиеническим нормам на государственных промышленных предприятиях 16,8% рабочих, а на частных - 22,1% (см.: там же, с. 135). Похожие пропорции между государственным и частным секторами на транспорте и в связи. По данным аналитиков, на частных предприятиях в 2000 году почти 40% тружеников были лишены своего законного права на отпуск. Внесение социалистического сознания в рабочую среду требует в первую очередь помочь человеку труда осознать реальные тенденции реставрации капитализма.
Если отвлечься от частностей, то при оценке характера протестного движения современного рабочего класса можно выделить два его типа. Во-первых, протестное движение, направленное на улучшение буржуазной общественно-политической системы, на облагораживание капиталистической реставрации. Например, борьба за своевременную выплату зарплаты, оторванная от политических требований, может рассматриваться как борьба за "нормальный" рынок рабочей силы. Во-вторых, протестное движение, нацеленное на преодоление капиталистической реставрации и имеющее ясную социалистическую ориентацию. Смешение этих типов может выступать скрытой формой оппортунизма в рабочем движении.
Признавая стратегически оправданной для КПРФ только социалистическую ориентацию рабочего движения, необходимо в то же время трезво оценивать уровни его зрелости и организации. Наиболее значимые из них следующие:
а) точечное протестное движение, когда выступления носят локальный и изолированный характер;
б) протестное движение регионального или отраслевого уровня. Самыми яркими проявлениями стали "рельсовая война" 1999 года и голодовка авиадиспетчеров в конце 2002 года;
в) акции протеста с локальным центром активности и широкой сетью солидарных выступлений, выходящих за отраслевые и региональные границы. С сожалением приходится признавать, что опыта подобных акций в современной России не было. Не получилось даже при выступлении рабочих Выборгского ЦБК;
г) всероссийская стачка с едиными требованиями, носящими общенациональный характер, но не касающаяся ниспровержения капиталистической реставрации. Задача такой стачки была поставлена IV съездом КПРФ, но до сих пор не выполнена;
д) всероссийская политическая стачка с лозунгами смены власти и характера производственных отношений.
Особенность нынешней ситуации в том, что действующие профсоюзы не заинтересованы (не способны?) организовать протестное движение выше точечного уровня. История с принятием правительственного КЗОТа убедительно это продемонстрировала. Следовательно, задача перевода рабочего движения на более высокие уровни зрелости и организованности ложится на плечи КПРФ. Других структур, способных ее решить, в обществе нет. Диалектика, однако, такова, что КПРФ заинтересована в том, чтобы возложить на себя бремя этой задачи. Именно так она безоговорочно оправдывает свое существование, обеспечивает рост своего авторитета и создает предпосылки для завоевания власти.