Начиная с 1915 года в нашей стране было создано по меньшей мере десять художественных фильмов об одном из самых известных русских самодержцев — Иване Васильевиче, прозванном в народе Грозным, — самой известной и в то же время загадочной фигуре российского Средневековья.
ПЕРВЫМ исполнителем этой роли был Фёдор Шаляпин в фильме, поставленном в 1915 году. Спустя 30 лет в ней блеснул Николай Черкасов в знаменитом двухсерийном «Иване Грозном» Сергея Эйзенштейна. О необходимости создания такого фильма заявил И.В. Сталин, подчеркнувший, что эту работу можно доверить только очень крупному мастеру. Сценарий также утверждал лично Сталин. Статус создателей очередных лент о первом русском царе последовательно понижался. Последним в списке можно считать фильм «Сокровища О.К.», поставленный в 2013 году Д. Коробкиным с Гошей Куценко в роли царя.
Чем же так привлекателен этот образ как для кинематографистов, так и для историков, каждый по-своему пытавшихся интерпретировать его загадочность?
Исчерпывающую метафору, помогающую понять происхождение такого небывалого исторического явления, как Иван Грозный, предложил в своё время историк Сергей Соловьёв: «Сеяли Шуйские с товарищами — вырос Грозный». Что сеяли? «Своекорыстие, презрение общего блага, презрение жизни и чести ближнего».
Вглядываясь внимательно в устрашающий образ, ставший закономерным плодом этого посева, историк не склонен оправдывать деяния личности, в которой этот образ воплотился, хотя и подмечает под мрачными чертами царственного мучителя своих современников «скорбные черты жертвы». Тем более что собственный посев этой «жертвы» в свою очередь увенчался не менее страшной жатвой: бессудные и жесточайшие казни по малейшему подозрению, а то и просто по капризу, собственноручное убийство старшего сына Ивана, а впоследствии — таинственная гибель младшего Дмитрия в Угличе, трагикомический карнавал самозванств и прочие ужасы Смутного времени…
Поименование Иоанна IV (сам он себя, разумеется, четвёртым не считал, цифровая нумерация властителей Руси была введена в исторический обиход много позже Карамзиным, начавшим свой подсчёт Иоаннов с Ивана Калиты, да и не мог бы, в силу своего необычайно гордого характера, встраиваться в очередь и быть не первым) Грозным подчёркивает его внутреннее сродство с предшественниками: деда — Иоанна III тоже в народе так кликали, а вот отец — великий князь Василий Иванович — сего уважительно-пугающего прозвища почему-то не удостоился, хотя нрава, как известно, был не менее крутого.
Робкий от природы, рано осиротевший, в три года от роду возведённый на великокняжеский трон, он с младых ногтей варился в атмосфере интриг и демонстративных унижений со стороны знатных бояр, в том числе и дядьёв, братьев отца, неистово деливших влиятельность при дворе и скоро позабывших про данное Василию Ивановичу крестоцелование с обязательством отказаться от претензий на власть и заботиться о законном наследнике. Как пишет В.О. Ключевский, «в душу его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранилось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чём он твердил при всяком случае».
А вот как описывал своё детство сам Иван в письме к Андрею Курбскому: «Остались мы с почившим в бозе братом Георгием круглыми сиротами — никто нам не помогал; оставалась нам надежда только на Бога, и на Пречистую Богородицу, и на всех святых молитвы, и на благословение родителей наших. Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний — получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили! Сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили! Дворы, и сёла, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча в них палками, а остальное разделили.
Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чём нам воли не было, но всё делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет — ни как родитель, ни как опекун, и уж совсем не как раб на господ».
ТАК ЛИ всё было, как описывал 25 лет спустя свои детские переживания кровожадный самодержец, до старости любивший прикинуться на людях сирым и беззащитным, но конец подобной ситуации был им в своё время положен неожиданно и круто. Как свидетельствует летописец, в конце декабря 1543 года, возвратившись из трёхмесячной поездки по подмосковным монастырям, тринадцатилетний Иван, видимо, ещё и наслушавшийся от дворни рассказов о бесчинствах Шуйских, вдруг повелел своим псарям обезглавить Андрея Шуйского, причём немедленно и тут же на месте, в Кремле. Оголённое тело его потом в течение двух часов валялось за воротами, никто не осмеливался его подобрать. Так началось то, что впоследствии назовут тиранством Иоанна Грозного: «Стали бояре от государя страх имети и послушание». Первый кровавый урок придворной педагогики удался на славу.
За ним последовали и другие. Вскоре князю Афанасию Бутурлину отрезали язык за якобы «невежливое слово». Не щадил юный монарх и своих вроде бы любимцев: боярам Воронцовым и Ивану Кубенскому по навету дьяка, имевшего личные с ними счёты, без разговоров отрубили головы. Впоследствии станет ясно, сколь опасна близость к Ивану и тем более дружба с ним, с особо приближёнными он и расправлялся с особым пристрастием. Примером тому — печальные судьбы митрополита Макария, Алексея Адашева, Ивана Силивестра, опекавших его в первые годы царствования, в период так называемой Избранной Рады.
Не щадил властвовавших, не жаловал и жалобщиков. Когда в начале 1547 года 70 псковичей приехали к царю с просьбой окоротить наместника князя Ивана Ивановича Турунтая-Пронского, превысившего меру злоупотреблений, 17-летний царь, как рассказывает псковская летопись, пришёл в ярость: «бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороды и волосы, да свечою зажигал и повелел их покласть нагих на землю».
Страсть к лютым расправам с теми, в ком видел супротивников, парадоксально сочеталась с глубокой набожностью, по-видимому, искренней, и при этом со склонностью к суевериям. После зверской расправы орды опричников с заподозренными в измене новгородцами Иван с теми же намерениями вошёл в Псков. Тамошний воевода встретил царя расставленными на улицах столами с угощеньями и изъявлениями глубочайшей покорности народа, что несколько смягчило государя. Дело чуть не подпортил местный юродивый Никола, демонстративно предложивший царю кусок сырого мяса, а когда тот отказался со словами, что как христианин не ест мяса в пост, прямо в лицо ему заявил: «Ты хуже делаешь, ты ешь человеческое мясо».
Возможно, правдолюбец плохо бы кончил, тем более что вслед за этим дерзко предрёк царю беду, если начнёт свирепствовать в городе. Но тут внезапно, без всякой вроде бы причины издох конь Ивана, и это, видимо, так поразило царя, что он отменил расправу над городом, никого не казнил, а ограничился грабежом церковной казны и нескольких частных имений.
О религиозности Иоанна свидетельствует и призвание в митрополиты Филиппа, отличавшегося праведностью и трудами по благоустройству Соловецкого монастыря. Условие было одно: невмешательство владыки в опричнину. Когда же Филипп не выдержал и восстал против творимых опричниками зверств, настала очередь Малюты Скуратова, собственноручно задушившего опального митрополита.
ОБОРОТНОЙ стороной лютости Ивана было малодушие — тоже, по-видимому, результат детских страхов. После опустошительного московского пожара 21 июня 1547 года, оставившего без крова всё население города, возбуждённые москвичи с вилами приступили к царю, требуя выдать тех, кто, по их разумению, был виновен в случившейся беде (а винили в ней родственников матери Ивана — бояр Глинских), струхнувший царь не посмел им перечить, униженно уговаривал успокоиться. А позже расправился-таки с зачинщиками, все они были казнены. Известно также, что при набегах крымцев царь предпочитал удаляться, по сути, бежать из Москвы. А когда польский король Стефан Баторий предложил ему разрешить их спор на поединке, отмолчался.
В «Повести книги сея от прежних лет», относящейся к первой трети XVII века, внешность Ивана Васильевича описана довольно критично: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен, покляп; возрастом (ростом. — В.В.) велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широки, мышцы толсты; муж чюднаго разсуждения, в науке книжнаго почитания доволен и многоречив зело…»
Известно, что царь брил голову, носил большие усы и густую рыжеватую бороду, которая с годами сильно поседела. Путешественник Якоб Рейтенфельс, племянник личного врача Алексея Михайловича Йохана фон Розенбурха, живший при дворе царя в 1670—1673 годах, в «Сказаниях светлейшему герцогу Тосканскому Козьме III о Московии» (1676) так описывает Ивана IV: «Высокомерный в обращении, с крепкою памятью, он никогда не смеялся, кроме как в опасности и во время своих свирепств, так что находился в наилучшем настроении духа каждый раз, как устраивал омерзительное избиение людей. Ум имел проницательный и быстрый; не знал меры одинаково ни в ненависти, ни в благосклонности, одинаково был жаден до славы, как и до богатств; гордости же был необычайной, до того, что требовал непременно выучить слона преклонять перед ним колени. В военное и мирное время предавался хвастовству и расточительности. Более всего его потешали охота и борьба пленников с дикими зверями…»
Кстати, о хвастовстве: среди странностей, свойственных грозному царю, современники отмечают, что он, например, ребячески чванился своим происхождением якобы от Пруса, вымышленного брата римского императора Августа. Всю жизнь не давала ему покоя тема собственной родовитости, в признании которой ему пытались отказать в детстве.
Видимо, с заложенным тогда же комплексом приниженности связаны и такие странные действия царя, как его демонстративное отречение от власти и бегство в Александровскую слободу, последовавшее за этим разделение страны на свой личный удел — опричнину, жившую по особым законам и правилам, и земщину, косневшую в прежних боярских нравах.
А уж возведение на престол крещёного татарского князя Симеона Бекбулатовича, которому низведённый будто бы на это время с трона «Ивашка» отвешивал униженные поклоны, явно отдаёт царской истерикой под видом шутовства.
ВВЕДЕНИЕ, с целью якобы укрепления государственности, опричнины, которое последующими историками оценивается как восстание царя против традиционного боярского диктата и бесконечных связанных с этим интриг, обернулось для современников таким ужасающим погромом всего жизненного уклада Руси, который можно сравнить только с печально памятными татарскими набегами. «По приказанию царя, — пишет Н. Костомаров, — опричники хватали жён опальных людей, насиловали их, некоторых приводили к царю, врывались в вотчины, жгли дома, мучили, убивали крестьян, раздевали донага девушек и в поругание заставляли их ловить кур, а потом стреляли в них. Тогда многие женщины от стыда сами лишали себя жизни».
По словам В.Б. Кобрина, «Писцовые книги, составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие. «В пусте» лежит не только больше половины, но порой до 90 процентов земли, иногда в течение многих лет. Даже в центральном Московском уезде обрабатывалось всего около 16 процентов пашни. Часты упоминания «пашни-перелога», которая уже «кустарем поросла», «лесом-рощей поросла» и даже «лесом поросла в бревно, в кол и в жердь»: строевой лес успел вырасти на бывшей пашне. Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и превратились в нищих — «волочились меж двор».
В сочинении английского дипломата Дж. Флетчера «О государстве Русском» (1591 г.) читаем: «Я нередко видел, как они, разложа товар свой (как то: меха и т.п.), всё оглядывались и смотрели на двери, как люди, которые боятся, чтоб их не настиг и не захватил какой-нибудь неприятель. Когда я спросил их, для чего они это делали, то узнал, что они сомневались, не было ли в числе посетителей кого-нибудь из царских дворян или какого сына боярского, и чтоб они не пришли со своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар... Вот почему народ (хотя вообще способный переносить всякие труды) предаётся лени и пьянству, не заботясь ни о чём более, кроме дневного пропитания… и, будучи стеснён и лишаем всего, что приобретает, теряет всякую охоту к работе».
«Он, как не в меру испугавшийся человек, начал бить направо и налево, не разбирая друзей и врагов», — характеризует действия царя в этот период В.О. Ключевский. По его мнению, именно опричнина подготовила вместо выдуманной Грозным «действительную крамолу» — Смутное время.
Иначе оценивает итоги деятельности царя по укреплению самодержавия немец-опричник Генрих Штаден: «Хотя всемогущий Бог и наказал Русскую землю так тяжело и жестоко, что никто и описать не сумеет, всё же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один правит! Всё, что ни прикажет он, — всё исполняется и всё, что запретит, — действительно остаётся под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне».
О ЦИНИЧНОМ самоуправстве Ивана свидетельствует история получения им от церковного собора странной грамоты, разрешающей царю вступить в четвёртый брак, издавна запрещённый церковными уставами (дозволялось только три), но с тем, однако, чтобы никто из подданных не смел поступать по примеру царя. В дальнейшем, впрочем, он уже не озадачивал себя какими-либо разрешениями на этот счёт, обходился без них при последовавших супружествах, сопровождавшихся нередко столь любезными ему лютыми расправами.
Когда в ноябре 1573 года Грозный женился на Марье Долгорукой, то на другой же день, подозревая, что она не блюла себя как должно до брака, приказал посадить её в колымагу и закатить в пруд, где несчастная и погибла. «Этот пруд, — рассказывал современник, — был настоящая геенна, юдоль смерти, подобная той, в которой приносились человеческие жертвы; много жертв было потоплено в этом пруду; рыбы в нём питались в изобилии человеческим мясом и оказывались отменно вкусными и пригодными для царского стола». Вслед за тем царь женился на Анне Васильчиковой, потом на Василисе Мелентьевой, обе вскоре после венца бесследно исчезли.
Будучи большим женолюбом, Иван, видимо, желал при этом, по предположению историка К. Валишевского, не впасть в грех блудодеяния, отсюда такое множество браков. При этом, по словам англичанина Джерома Горсея, общавшегося с царём, «он хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни». Да царь и сам в духовной грамоте каялся не просто в «блуде», но даже и в «чрезъестественном блужении».
В день, когда по предсказанию волхвов его должна была постигнуть смерть, Иван, тело которого давно уже, казалось, гнило заживо, поутру вдруг почувствовал себя лучше. На радостях он, верный себе, тут же послал уведомить колдунов, что зароет их живьём или сожжёт за ложное предсказание. «Не гневайся, боярин, — не растерялись волхвы, — день только что наступил, а кончится он с солнечным закатом». Обещанию царя не суждено было сбыться.
Подводя итоги, нельзя не признать, что список государственных деяний Ивана Васильевича впечатляет. При нём начался созыв Земских соборов, составлен Судебник 1550 года, проведены реформы военной службы, судебной системы, государственного управления, в том числе введены элементы самоуправления на местном уровне (губная, земская и другие реформы). Были покорены Казанское и Астраханское ханства, присоединены Западная Сибирь, область Войска Донского, Башкирия, земли Ногайской Орды. При нём территория Русского государства увеличилась почти вдвое: с 2,8 миллиона квадратных километров до 5,4 миллиона, то есть к завершению его царствования Россия стала больше всей остальной Европы.
Однако почти все достижения за время царствования Ивана Грозного приходятся на начальный период его правления, когда молодой царь ещё находился под плотной опекой деятелей Избранной Рады. Последующий же период ознаменовался многочисленными внешне- и внутриполитическими провалами. Особое внимание историк Н. Костомаров обращает на содержание его «Духовного завещания», составленного около 1572 года, по которому страну предполагалось поделить между сыновьями царя на полунезависимые уделы. Это привёло бы к фактическому разрушению единого государства по уже хорошо известной на Руси схеме феодальной раздробленности, на ликвидацию которой и на укрепление самодержавной государственности вроде бы и была нацелена опричнина. Делёж не состоялся: Борис Годунов не допустил.
Но, как ни странно, отмечает Н. Карамзин, добрая слава Иоаннова пережила в народной памяти его же худую славу: «Стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими».
ПО СЛОВАМ продюсера нового проекта Екатерины Жуковой, об Иване Грозном, с одной стороны, все всё знают, с другой — никто ничего. «Для одних он ангел, для других — чёрт с рогами. И то и другое неверно. Поэтому мы сделали сериал, который состоит из двух частей: первая часть — его молодость и светлый период жизни, в том числе и для страны. Он был полон замечательных идей, многие из которых воплотил в жизнь: Судебник, реформа армии, административная реформа. А вторая часть жизни, конечно, во мраке. Мы рассказываем о причинах этого мрака», — сказала Жукова. У нас, конечно, не документальное кино, но всё же мы идём за историческими источниками. А зритель, надеемся, сделает для себя какие-то выводы и открытия, подчеркнула продюсер. Что же касается режиссёра-постановщика Алексея Андрианова, то для него история Грозного — это тяжёлая психологическая драма, так что кино не может быть лёгким.
Будем смотреть и думать.