После антисоветского переворота 1991 года новые правители начали насаждать и культ новых «героев». В их число стали записывать всех, кто так или иначе противостоял идеям социализма, боролся с большевиками и Советской властью. Началась и поныне продолжается активная ревизия отечественной истории. Не был забыт и генерал Л. Корнилов, поднявший контрреволюционный мятеж в августе 1917-го. Весной этого года ему даже поставили памятник в городе Краснодаре.
В Краснодаре 13 апреля состоялось открытие памятника генералу от инфантерии Л.Г. Корнилову по случаю 95-й годовщины со дня его гибели. Правда, организаторы церемонии сообщили, что памятник ещё не полностью готов. Помимо открытой обозрению статуи генерала, возле него будут воздвигнуты ещё три конные фигуры из бронзы. По мысли авторов проекта, эти кони должны символизировать «потерянную армию и трагическую судьбу всего белого движения». Можно подумать, что генерал Корнилов вёл за собой не войско, а табун коней. Непонятно также, с каких пор три коня стали символом трагизма и почему эти копытные должны олицетворять провал белого движения?
Впрочем, нелепость открытия незаконченного памятника и нелепые объяснения его символики отражают абсурдность самого культа Корнилова, который ныне упорно насаждается в стране. Следует заметить, что поклонение Корнилову возникло среди тайных монархистов ещё до падения Советской власти. Позже Вадим Кожинов иронизировал над собой и своими друзьями, для которых Лавр Георгиевич казался олицетворением военных талантов и рыцарского благородства. Литературный критик вспоминал, как, находясь в самолёте, который пролетал над Краснодаром, он и его друзья-монархисты демонстративно вставали, проводя таким образом молчаливую демонстрацию памяти в честь Корнилова.
Однако изучение истории заставило Вадима Кожинова отказаться от многих своих наивных представлений. В противоположную сторону пошла эволюция некоторых бывших членов КПСС и местных партийных руководителей, которые приняли участие в открытии памятника Корнилову. Те, кто в советское время, казалось бы, должен был блестяще знать революционную историю и пропагандировать её, теперь, судя по их речам 13 апреля, стали заядлыми монархистами. Ныне они захлёбываются от восторженных эмоций, восхищаясь «выдающимся полководцем», «благородным защитником России». Насколько правдиво такое изображение Лавра Георгиевича, можно проверить, обратившись не к этим речам, а к свидетельствам тех, кто лично знал генерала, встречался с ним, был его начальником или воевал под его руководством. Эти люди могли достаточно верно оценить его военную и политическую деятельность и её последствия.
Выдающийся полководец?
О Корнилове как военном руководителе наиболее веско высказался его бывший начальник А.А. Брусилов. В книге воспоминаний бывший царский генерал подробно охарактеризовал многих своих коллег по военной кампании 1914—1917 годов. Хотя после 1917 года многие генералы, в отличие от автора воспоминаний, стали в ряды белого движения, Брусилов высоко оценил военные таланты будущих врагов Советской власти. В этой книге, изданной в советское время, когда имена руководителей белого движения были предметом однозначно отрицательных оценок, Брусилов не раз упоминал о достоинствах Корнилова («Он был очень смелый человек…», «безусловно храбрый человек») и замечал: «Теперь, когда он давно погиб, я могу только сказать: «Мир праху его». В то же время на протяжении всей книги не было сказано ни единого слова о воинских достоинствах Л.Г. Корнилова, который возглавлял дивизию в составе армии Брусилова. Автор смог вспомнить лишь вопиющие нарушения Корниловым приказов, которые приводили к ненужным потерям солдат и, в конечном счёте, вели дивизию к поражениям.
Описывая боевые действия в конце августа 1914 года на Юго-Западном фронте, Брусилов писал о Корнилове: «В первом же сражении, в котором участвовала его дивизия, он вылез без надобности вперёд, и когда я вечером отдал приказ этой дивизии отойти ночью назад, так как силы противника, значительно нас превышавшие, скапливались против моего центра, куда я стягивал свои силы, — он приказа моего не исполнил и послал начальника корпуса ко мне с докладом, что просит оставить его дивизию на месте. Однако он скрыл эту просьбу от командира корпуса Цурканова. За эти действия я отрешил начальника корпуса Трегубова от должности. Наутро дивизия Корнилова была разбита и отброшена назад, и лишь 12-я кавалерийская дивизия своей атакой спасла 48-ю пехотную дивизию от полного разгрома, при этом дивизия Корнилова потеряла 28 орудий и много пулемётов. Я хотел тогда же предать его суду за неисполнение моего приказа, но заступничество командира корпуса Цурканова избавило его от угрожавшей ему кары».
Урок не пошёл впрок Корнилову. В ноябре 1914 года, когда шло наступление Юго-Западного фронта, 24-му корпусу, в который входила дивизия Корнилова, «было приказано, по словам Брусилова, не спускаться с перевала, но тут генерал Корнилов опять проявил себя в нежелательном смысле: увлекаемый жаждой отличиться и своим горячим темпераментом, он не выполнил указания своего командира корпуса и, не спрашивая разрешения, скатился с гор и оказался, вопреки данному ему приказанию, в Гуменном; тут уже хозяйничала 1-я сводная казачья дивизия, которой и было указано, не беря с собой артиллерию, сделать набег на Венгерскую равнину, произвести там панику и быстро вернуться. Корнилов возложил на себя, по-видимому, ту же задачу, за что и понёс должное наказание. Гонведовская (название венгерской армии. — Прим. авт.) дивизия, двигавшаяся от Ужгорода к Турке, свернула на Стакчин и вышла в тыл дивизии Корнилова. Таким образом, он оказался отрезанным от своего пути отступления; он старался пробиться обратно, но это не удалось, ему пришлось бросить батарею горных орудий, бывших с ним, зарядные ящики, часть обоза, несколько сотен пленных и с остатками своей дивизии... вернуться тропинками».
Брусилов был вне себя от гнева. Он вспоминал: «Тут уж я считал необходимым предать его суду за вторичное ослушание приказов корпусного командира, но генерал Цурканов вновь обратился ко мне с бесконечными просьбами о помиловании Корнилова, выставляя его пылким героем и беря на себя вину в том отношении, что, зная характер Корнилова, он обязан был держать его за фалды, что он и делал, но в данном случае Корнилов неожиданно выскочил из его рук. Он умолял не наказывать человека за храбрость, хотя бы и неразумную, и давал обещание, что больше подобного случая не будет. Кончилось тем, что я объявил в приказе по армии и Цурканову, и Корнилову выговор».
Но и этот урок ничему не научил Корнилова. Брусилов писал о Корнилове, что «уже в 3-й армии, весной 1915 года, при атаке этой армии Макензеном, он не исполнил приказ, был окружён и сдался в плен со своей дивизией». В своих мемуарах бывший военный министр Временного правительства А.И. Верховский писал: «Сам Корнилов с группой штабных офицеров бежал в горы, но через несколько дней, изголодавшись, спустился вниз и был захвачен в плен австрийским разъездом».
«Отец солдатам»?
Так почему же имя Корнилова обрело репутацию славного военачальника и был ли он, как признавал Брусилов, любим солдатами и офицерами своей дивизии? Брусилов пришёл к парадоксальному выводу, что популярность военачальников среди их подчинённых часто не соответствовала реальным достижениям на поле боя.
Указывая на широко распространённое несоответствие людских представлений реальности, Брусилов привёл пример отношения к подчинённому ему генералу Орлову: «Странное было положение этого генерала: человек умный, знающий хорошо своё дело, распорядительный, настойчивый, а между тем подчинённые ему войска не верили ему и ненавидели его. Сколько раз за время с начала кампании мне жаловались, что это — ненавистный начальник и что войска глубоко несчастны под его начальством. Я постарался выяснить для себя, в чём тут дело. Оказалось, что офицеры его не любят за то, что он страшно скуп на награды, с ними редко говорит и, по их мнению, относится к ним небрежно, солдаты его не любили за то, что он с ними обыкновенно не здоровался, никогда не обходил солдатских кухонь и не пробовал пищи, никогда их не благодарил за боевую работу и вообще как будто их игнорировал. В действительности он заботился и об офицере, и о солдате, он всеми силами старался добиваться боевых результатов с возможно меньшей кровью и всегда ко мне приставал с просьбами возможно лучше обеспечивать их пищей и одеждой; но вот сделать, чтоб подчинённые знали о его заботах, — этим он пренебрегал или не умел этого. Знал я таких начальников, которые в действительности ни о чём не заботились, а войска их любили и именовали их «отцами родными». Я предупреждал Орлова об этом, но толку было мало, он просто не умел привлекать к себе сердца людей».
Но Брусилову не приходилось подсказывать Корнилову, как вести себя с подчинёнными. Этот генерал умел мастерски очаровывать людей. Для солдат и офицеров он был «отцом родным». Брусилов признавал: «Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери...» «Отец солдатам», по словам Брусилова, был «сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров». Однако Брусилов признавал: «Между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперёд очертя голову».
Прежде всего следует учесть, что до начала Первой мировой войны Корнилов лишь недолго служил в войсках во время Русско-японской войны. До этой войны и после неё он работал военным атташе в Китае, нередко совершая конфиденциальные разведывательные экспедиции по этой стране. В результате будущий генерал обрёл немалый опыт профессионального дипломата и разведчика, и в этом он был намного сильнее, чем в командовании воинским соединением.
Хотя Брусилов объяснял готовность Корнилова к безрассудному риску «горячностью», он в то же время признавал, что генерал решил, «очевидно, составить себе имя во время войны», даже рискуя собственной жизнью и жертвуя своими солдатами и офицерами. Роль боевого генерала, «отца солдатам» была скорее всего умелой маскировкой, вроде тех, к которым прибегал Корнилов во время своих разведывательных поездок по Китаю.
«Слуга царю»?
Побег Корнилова после года и трёх месяцев пребывания в плену во второй половине 1916 года не напоминал бегства из заточения героев приключенческих романов. Находясь в австрийском лазарете по поводу лёгкого ранения, Корнилов подкупил фельдшера и без особых проблем покинул Австро-Венгрию.
К этому времени, как писал в своих воспоминаниях А.И. Верховский, «генерал Иванов пытался найти хоть что-нибудь, что было бы похоже на подвиг и могло бы поддержать дух войск... О позорном поведении Корнилова рассказал потом раненный в тех же боях командир бригады его дивизии генерал Попович-Липовац, но ему было приказано молчать... Сознательно искажая правду, Иванов прославил Корнилова и его дивизию за их мужественное поведение в бою. Из Корнилова сделали героя на смех и удивление тем, кто знал, в чём заключался его «подвиг»... Иванов представил великому князю Николаю Николаевичу ходатайство о награждении Корнилова, которое было доложено Николаю II».
По этому поводу Брусилов писал: «Убежав из плена, он (Корнилов) явился в Ставку и был принят царём. Не знаю, что он ему рассказывал, но кончилось тем, что ему был пожалован орден Георгия 3-й степени и он был назначен командиром, кажется, 25-го корпуса на моём фронте». В сентябре 1916 года газета «Новое время» опубликовала рассказ о «генерале-герое».
Прославление Корнилова совпало с усилением заговорщической деятельности в военных кругах. Нет сомнения в том, что обласканный царём генерал вскоре вступил в ряды тех, кто готовил свержение самодержца. Вряд ли можно признать случайным, что в первые же дни Февральской революции генерал Корнилов был отозван с фронта решением Временного правительства и 2 марта 1917 года был назначен командующим столичным, Петроградским, военным округом.
Через шесть дней после его вступления в должность из Могилёва сообщили, что был арестован бывший царь Николай. В тот же день, 8 марта, Корнилов арестовал всех членов царской семьи, включая юных царевен и больного цесаревича Алексея. Вряд ли многие из почитателей Корнилова или тех, кто совершает ежегодные паломнические марши к Ганиной яме, догадываются, что путь всех членов семьи Романовых к гибели был фактически проложен генералом Корниловым, неожиданно ставшим пламенным революционером.
Армия после начала Февральской революции
Между тем проблемы, которые породили Февральскую революцию, лишь усугубились, в том числе в армии. Прежде всего армия не получала достаточного вооружения. Позже в своих воспоминаниях премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж писал: «По храбрости и выносливости русский солдат не имел себе равного среди союзников и врагов. Но военное снаряжение русской армии по части пушек, винтовок, пулемётов, снарядов и транспортных средств было хуже, чем у всех, и по этой причине русских били более малочисленные противники, часто уступавшие русским по боевым качествам; так убивали русских миллионами, в то время как у них не было никакой возможности защиты или мести... Русские армии шли на убой под удары превосходной германской артиллерии и не были в состоянии оказать какое-либо сопротивление из-за недостатка ружей и снарядов...»
К концу 1916 года Брусилов отмечал ухудшение снабжения солдат: «Вместо трёх фунтов хлеба начали давать по два фунта строевым, находившимся в окопах, и по полтора в тылу... Пришлось ввести два постных дня в неделю, когда клали в котёл вместо мяса рыбу, в большинстве случаев селёдку; наконец, вместо гречневой каши пришлось зачастую давать чечевицу... Стал я получать письма, в большинстве своём анонимные, в которых заявлялось, что войска устали, драться больше не желают и что если мир не будет вскоре заключён, то меня убьют... Глухое брожение всех умов в тылу невольно отражалось на фронте, и можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия — на одном фронте больше, на другом меньше — была подготовлена к революции».
Эти настроения многократно усилились после начала Февральской революции. Брусилов признавал: «Солдат больше сражаться не желал и находил, что раз мир должен быть заключён без аннексий и контрибуций и раз выдвинут принцип права народов на самоопределение, то дальнейшее кровопролитие бессмысленно и недопустимо... Взял верх лозунг «Долой войну, немедленно мир во что бы то ни стало и немедленно отобрать землю у помещика» на том основании, что барин столетиями копил себе богатство крестьянским горбом и нужно у него отобрать это незаконно нажитое имущество. Офицер сразу сделался врагом в умах солдатских, ибо требовал продолжения войны и представлял собой в глазах солдата тип барина в военной форме... К маю войска всех фронтов совершенно вышли из повиновения, и никаких мер воздействия».
Брусилов привёл пример поведения 7-го Сибирского корпуса. Этот корпус, «отодвинутый с позиций в тыл для отдыха, наотрез отказался по окончании отдыха вернуться на фронт и объявил комиссару корпуса Борису Савинкову, что бойцы корпуса желают идти для дальнейшего отдыха в Киев: никакие уговоры и угрозы Савинкова не помогли. Таких случаев на всех фронтах было немало».
К этому времени Февральская революция и Временное правительство переживали острый кризис, не ограниченный рамками армии. Чтобы остановить кризис, власти решили прибегнуть к широкомасштабному наступлению в надежде добиться решительной победы в войне. Об этом предупреждал В.И. Ленин в статье «Союз для остановки революции», написанной 6 (19) июня 1917 года. Ленин писал: «Наступление, при всех возможных исходах его с военной точки зрения, означает политически укрепление духа империализма, настроений империализма, увлечения империализмом, укрепление старого, не сменённого, командного состава армии... укрепление основных позиций контрреволюции».
В ответ на полумиллионную демонстрацию 18 июня 1917 года в Петрограде, в дни Первого съезда Советов, которая прошла под лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Рабочий контроль над производством!», «Хлеба, мира, свободы!», Временное правительство в тот же день развернуло наступление по всему фронту. Позже В.И. Ленин замечал: «Политический кризис, по признанию самих эсеров и меньшевиков вечером 18 июня, разразился бы, наверное, если бы его не перерезало наступление на фронте».
Чтобы поднять боевой дух солдат перед началом наступления, на фронт выехал Керенский, неутомимо произносивший одну речь за другой на солдатских митингах. Брусилов признавал: «При объезде Юго-Западного фронта Керенским его почти везде принимали горячо и многое ему обещали, но когда дошло до дела, то, взяв сначала окопы противника, войска затем самовольно на другой же день вернулись назад, объявив, что так как аннексий и контрибуций требовать нельзя и война до победного конца недопустима, то они и возвращаются».
Даже частичный успех на Юго-Западном фронте в ходе так называемого Тарнопольского прорыва и взятия городов Калуш и Галич потребовал немалых жертв. Было убито около 60 тысяч солдат русской армии. Наступление захлебнулось, а вскоре началось австро-германское контрнаступление. Брусилов вспоминал: «Когда противник перешёл в наступление, наши войска без сопротивления очистили свои позиции и пошли назад». А.И. Деникин вспоминал: «12 июля, ввиду безнадёжности положения, главнокомандующий отдал приказ об отступлении с Серета, и к 21-му армии Юго-Западного фронта, очистить всю Галицию и Буковину».
Феноменальный карьерный взлёт в середине 1917 года
К этому времени Корнилов уже вернулся на Юго-Западный фронт и возглавил 8-ю армию, которой в начале войны руководил Брусилов (Брусилов же с мая 1917 года стал Верховным главнокомандующим вооружёнными силами России). Комиссаром Временного правительства при
8-й армии был Борис Савинков, один из видных руководителей правого крыла эсеровской партии, ещё недавно бывший террористом. На его счету было немало человеческих жертв, включая министра внутренних дел России В.К. Плеве и великого князя Сергея Александровича. Как писал Брусилов, бывший «слуга царю» Корнилов «тотчас же подружился с Борисом Савинковым».
К этому времени Борис Савинков имел немалый вес в кругах, близких к Временному правительству. Брусилов считал, что с помощью нового друга Корнилов «повёл интригу против главкоюза (главнокомандующего Юго-Западным фронтом) Гутора», который был обвинён в начавшемся отступлении. В ночь с 7 на 8 июля 1917 года Корнилов был назначен командующим Юго-Западным фронтом.
Однако он недолго занимал этот пост. Как писал Брусилов, «свалив и заместив его (Гутора), он (Корнилов) начал вести интригу против меня, Верховного главнокомандующего, и благодаря дружбе Савинкова с Керенским вполне успел и заместил меня». Уже 19 июля 1917 года Корнилов был назначен Верховным главнокомандующим.
В лихорадочной общественной атмосфере 1917-го быстро рождались и гибли мифы о спасителях Отечества. Сначала надежды возлагали на Александра Керенского. В своей автобиографической книге «Школа» А. Гайдар писал: «Все точно перебесились. Только и было слышно: «Керенский. Керенский». В каждом номере газеты помещались его портреты: «Керенский говорит речь», «Население устилает путь Керенского цветами», «Восторженная толпа женщин несёт Керенского на руках». Член Арзамасской городской думы Феофанов ездил по делам в Москву и за руку поздоровался с Керенским. За Феофановым табунами бегали».
В конце июля таким же обожанием внезапно оказался окружён Лавр Корнилов. Всякий приезд Корнилова в крупный город России сопровождался шумной встречей на вокзале. Генерала забрасывали цветами, а затем несли на руках. Такой же восторженной была и его встреча в Москве, когда новоиспечённый главковерх прибыл для участия в государственном совещании 12 августа 1917 года.
Трудно найти в мировой истории другой пример столь быстрого возвышения командарма до Верховного главнокомандующего — за 12 дней. Одновременно во всей стране стала распространяться молва о том, что в России появился спаситель Отечества, блистательный полководец всех времён и народов. Лишь через много лет после публикации мемуаров Брусилова стало ясно, что не только Савинков был причастен к феерическому взлёту генерала и рождению культа личности Корнилова.
Кто стоял за спиной российского Бонапарта?
В своей речи на совещании, состоявшемся в Большом театре, Л.Г. Корнилов изложил программу «решительных действий». Он объявил о намерении навести «порядок» в войсках и потребовал наведения «порядка» в тылу. Корнилов заявил: «Я ни одной минуты не сомневаюсь, что мои меры будут проведены безотлагательно. Невозможно допустить, чтобы решимость проведения в жизнь этих мер каждый раз проявлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и потери Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии».
Напуганный ультимативным тоном этого выступления, Керенский в беседе с Корниловым сказал ему: «Если какой-нибудь генерал рискнёт открыто выступить против Временного правительства, он сразу почувствует, что попал в вакуум, где нет железных дорог и средств связи с его собственными войсками». К этому времени Александр Фёдорович уже получил информацию о подозрительных перемещениях воинских частей с Дона в центральную часть России. Но премьер и не подозревал, что его собеседник является главным кандидатом в военные диктаторы.
Позже в своих воспоминаниях А.Ф. Керенский писал: «Лишь в конце 1936 года в полной мере прояснилась та роль, которую сыграли петроградские финансисты в подготовке Корниловского мятежа. Из разного рода мемуаров, опубликованных в то время, стало известно, что в апреле 1917 года «Общество содействия экономическому возрождению России» приняло решение о передаче Корнилову четырёх миллионов рублей», то есть когда Корнилов возглавлял Петроградский военный округ. «Именно к этому времени, — писал Керенский, — относится начало конкретной подготовки переворота. Следующий шаг описан П.Н. Финисовым, видным членом центральной организации заговорщиков». Сам Финисов был деловым партнёром магната А.И. Путилова. Они вместе с финансистом А.И. Вышнеградским были, по словам Керенского, «наиболее видными участниками» контрреволюционного движения, скрытого под названием «Общество содействия экономическому возрождению России».
Финисов вспоминал: «В мае 1917 года на квартире Ф.А. Липского, члена совета Сибирского банка, собрались, кроме хозяина, генерал Л.Г. Корнилов, К.В. Николаевский, П.Н. Финисов, бывший член Думы Аладьин и полковник Шувалов. На этом собрании был учреждён «Республиканский центр». Поначалу всё выглядело так, будто главной задачей «Республиканский центр» считал ведение антибольшевистской пропаганды на фронте и во всей стране, а также субсидирование многочисленных военно-патриотических организаций, возникших в Петрограде».
«Однако, — писал Керенский, — уже в начале июля, в период германского контрнаступления... «Республиканский центр» занялся делом, ради которого и был создан. Ещё раньше офицерские группы заговорщиков начали готовить захват Петрограда «изнутри», который должен был совпасть с подходом к столице войск генерала Крымова.
Один из участников этого заговора, гвардейский полковник Винберг, признал, что их планы предусматривали захват всех бронеавтомобилей в Петрограде, арест членов Временного правительства, а также арест и ликвидацию наиболее видных эсеров и социал-демократов».
На стороне Корнилова были и западные державы. Посол Великобритании в России Бьюкенен говорил: «Все мои симпатии были на стороне Корнилова… Корнилов гораздо более сильный человек, чем Керенский».
Керенский писал: «К 10 августа все приготовления к захвату Петрограда, включая отвод войск с Северного фронта в разгар германского наступления и их переброску в Петроград и Москву, были завершены генералами Корниловым, Крымовым и Романовским».
20 августа пала Рига. На следующий день находившийся в Ставке Корнилов беседовал с обер-прокурором Святейшего синода Владимиром Львовым, направлявшимся к Керенскому. Корнилов сказал ему: «Передайте Керенскому, что Рига взята вследствие того, что предположения мои, представленные Временному правительству, до сих пор им не утверждены. Взятие Риги вызывает негодование всей армии. Дольше медлить нельзя». Корнилов заявил, будто большевики готовят восстание, которое надо немедленно пресечь. Он говорил: «Ввиду столь грозной опасности, угрожающей России, я не вижу иного выхода, как немедленная передача власти Временным правительством в руки Верховного главнокомандующего».
Львов сказал Корнилову: «Раз дело идёт о военной диктатуре, то кому же быть диктатором, как не вам». Корнилов ответил: «Во всяком случае Романовы взойдут на престол только через мой труп. Когда власть будет лишь передана, я составляю кабинет. Я не верю больше Керенскому... Впрочем, я могу предложить Керенскому портфель министра юстиции».
Тут в кабинет вошёл ординарец Корнилова Завойко. По словам Львова, он «перебил Верховного главнокомандующего и сказал наставительным тоном, как говорят ученику: «Нет, нет, не министра юстиции, а заместителя председателя Совета министров».
Львов вспоминал, что он «удивлённо посмотрел то на Корнилова, то на ординарца. Вид у Корнилова был сконфуженный. «Так вы мне прикажете всё это передать Керенскому?» — спросил я у Корнилова. Отвечал Завойко: «Конечно, конечно, важна законная преемственность власти».
Завойко пригласил Львова к себе в кабинет, где уже находились некий Добровольский и некий профессор Яковлев. «Сев у письменного стола, достал лист бумаги, на котором было что-то написано, и стал читать вслух. То был манифест Корнилова к армии, в котором Корнилов, называя себя сыном казака (на самом деле Корнилов был родом из мещан. — Ю.Е.), брал на себя верховную власть во имя спасения Родины». Завойко ознакомил Львова и с прокламацией к солдатам, в которой каждому солдату обещали отдать по 8 десятин земли. Эту прокламацию сочинил присутствовавший здесь профессор Яковлев.
Затем «Завойко на листе бумаги написал слова: «Керенский — заместитель председателя Совета министров». Далее следовали имена других членов правительства. С этими бумагами Львов отправился в Петроград.
Из этих воспоминаний следует, что все действия Корнилова по захвату власти жёстко контролировали и направляли люди, которые стояли за его спиной. Кандидат в Бонапарты был на самом деле куклой, которой управляли опытные кукловоды.