Есть такое почтенное журналистское клише — «человек удивительной судьбы». При разговоре с профессором Яковом Захаровичем Месенжником забываешь, что слышал эту фразу тысячи раз, и мысленно произносишь её как будто впервые. Постараемся представить себе маршруты этой судьбы.
Он был подранком войны: отец погиб на фронте, а маленький Яков попал в концлагерь. От смерти мальчишку спасли партизаны-ковпаковцы, отбившие его у немцев, когда узников везли на казнь. Голод, обморожение, потом — больницы, ампутация ног… Не говоря уж о потерянных годах учёбы.
Его любимым героем стал Павка Корчагин. И, чудом оставшись в живых, с необратимо подорванным здоровьем, он рвался в науку, на производство, рвался помогать обездоленным, чтобы оставить в сердцах людей добрую память. Ему удалось стать одним из ведущих учёных в стратегически важной области. Сегодня Я.З. Месенжник — доктор технических наук, профессор, мировая величина в сфере разработки электроизоляционной и кабельной техники. Его знает весь научный мир, но предан Яков Захарович только одной стране, во благо которой он работал на Украине, в Средней Азии, в Москве. И продолжает работать после сотни опаснейших операций, когда врачи, как шутит наш собеседник, «отсекали ему всё лишнее».
В музее «Преодоление» имени Н.А. Островского есть стенд, посвящённый Якову Месенжнику. Люди читают про него и поражаются: «Он жив? Он работает?!» Весть об этой судьбе вырвала из омутов отчаяния немало искалеченных солдат и офицеров, воевавших в Афгане и Чечне. Значит, в самой страшной ситуации человек может сказать себе: «Встань и иди!» — может победить, реализоваться… Опыт Месенжника уникален. Потому особенно дорого его мнение о Советском Союзе, 90-летие которого мы готовимся отметить, о советской цивилизации, а также о драматических вехах нашей истории за последние двадцать лет.
Закон золотого сечения
— Яков Захарович, что вам помогает после концлагеря, после бесконечной медицинской одиссеи столько лет сохранять творческую молодость?
— А вот тут я не могу не вспомнить слова актёра Николая Бурляева: они запали мне в душу. В одном из интервью он сказал примерно следующее: «От тебя самого зависит, каким будет твоё лицо в почтенном возрасте и при уходе из жизни. Живи чисто, поступай чисто, борись с искушениями». Для меня важен принцип золотого сечения. Впервые его предложил Пифагор — как принцип достижения гармонии. Из ста процентов успешного проявления человека «на всех фронтах» — от ДНК до строительства пирамид — сохраняется соотношение «62 на 38». Если 62 процента успеха, добра, блага — значит дело пошло, состоялось. Если негатива больше, чем 38 процентов, — начинаются дисгармония и распад.
Вот мы, например, планируем строительство нового предприятия. Надо заранее исходить из того, что мы получим 100 процентов чего-либо. Результат. Но мы не можем получить стопроцентно положительный результат! Не надо пугаться неудач, если сохраняется гармония. Нельзя иметь только положительные качества. Но и отрицательные качества должны подчиняться законам золотого сечения. Я преклоняюсь перед Моцартом — разумеется, за конечный результат, за его творчество. Но мы знаем, что он не был гармоничной личностью во всём.
— Вы имеете в виду личную жизнь?
— Да. Его мучил страх смерти, к тому же он был, говоря современным языком, плейбоем. Но эти качества, конечно, не превышают 38 процентов от моцартовского гения. Были негативные качества души и у Петра Ильича Чайковского. Но своим творчеством он облагодетельствовал человечество, это перевешивает! Человек не может быть сплошь сахарным, медовым. Однако духовный человек критически относится к своим недостаткам. Выдавливает из себя низменные качества.
— А как применить закон золотого сечения к истории СССР?
— По-моему, в Советском Союзе это правило вполне благополучно работало — и общество развивалось. Конечно, мне известно мнение, что те семьдесят четыре года были злом, «чёрной дырой в истории», что они были прожиты зря, но я с этим категорически не согласен. По опыту жизни и по большому убеждению я верен своей точке зрения, хотя у меня есть активные оппоненты. Интересно, что в Мехико есть улицы, названные в честь и Сталина, и Троцкого — непримиримых противников. Из несправедливого, дурного, что было в ту эпоху, я упомянул бы отношение к бывшим военнопленным, многих из них преследовали безвинно… Но создана была в основном справедливая система, и Сталин был полезен своей энергией, своей направленностью на укрепление обороны страны, для чего воспитывались кадры. Созданная в те годы система служила народу, а не меньшинству. Возник новый тип людей — хомо советикус. И это был, может быть, лучший тип людей в истории человечества! Примерно к таким же выводам пришёл в девяностые годы Александр Зиновьев — социолог, философ, писатель и бывший диссидент. Быть человеком советским — большая честь!
Везде был, как дома
— Обычно этот термин — хомо советикус — ввинчивают в речь, когда хотят заклеймить, оскорбить.
— А для меня это не оскорбление, я к этому отношусь серьёзно. Для меня до сих пор актуален Маяковский: «Читайте, завидуйте: я — гражданин Советского Союза». Он этим гордился, и я горжусь. СССР уважали даже его ненавистники. Сложившаяся у нас в ХХ веке система — советская социалистическая цивилизация — не имела прецедентов в истории. Это был грандиозный социальный эксперимент.
— Успешный?
— Успешный более чем на 60 процентов, а это хороший результат. Деньги не были во главе угла, не опутывали человека с головы до ног. Сколько было всего бесплатного! Люди много отдавали обществу — и получали почёт и блага. Очень скромные блага, но достаточные. Оклады были небольшие, но была гармония, была дисциплина — не только государственная, но и внутренняя. Мы потеряли народное государство, где жизнь была достойной, морально оправданной. Нас ведь приучали к не самым плохим идеалам — и в них верили. Например, такое благородное явление, как дружба народов.
— Оппоненты нам говорят, что это — миф…
— Я везде был, как дома. На Украине, в России, во всех уголках Средней Азии, а моя работа охватывала и весь Узбекистан, и Казахстан, и Туркмению, и Таджикистан, я неплохо знаю этот край. В огромной стране почти не было поляризации, которая отчуждает! А сейчас и Украина расколота — Восток, Запад… Такие противоречия легко могут перейти в кровавое противостояние. У меня до сих пор сохранились прекрасные отношения с узбеками: мои более молодые коллеги из Узбекистана, с которыми продолжаю общаться, называют меня ката ата — большой отец. Увы, для новых поколений всё это потеряно. Не хочу верить, что навсегда, но вынужден признать, что надолго.
— А что вы скажете о «советском государственном антисемитизме», которым пугают нас некоторые мемуаристы? На Западе к восьмидесятым годам СССР воспринимали как оплот юдофобии.
— Элементы антисемитизма были, но именно элементы, а не дискриминация по национальному признаку. Подспудно существовали понятия: «хороший еврей», «плохой еврей». Тот, кто отдавал всё обществу, не чувствовал антисемитизма. А вот из тех, кто преследовал в жизни личные интересы (самореклама, нажива, утоление гордыни, невероятных амбиций), если ты оказывался евреем, то тебе припоминали заодно и национальное происхождение.
Лично я никакой дискриминации не чувствовал, просто всё отдавал обществу. Меня — еврея, инвалида — в Узбекистане выбрали комсомольским вожаком. Потом я совмещал научную, преподавательскую работу с партийной. Кстати, когда мне предложили за общественную должность получать ставку, я отказался. Комсомольскими, партийными делами всю жизнь занимался только на общественных началах — принципиально. Я отдавал личное время партии, любил и сегодня люблю страну, которая победила фашизм, которую защищал мой отец, погибший на войне.
Вообще поразительно, сколько талантливых евреев реализовалось в Советской России. Назову только немногих — академики Зельдович, Харитон, Аркадий Райкин, кинорежиссёры Марк Донской, Райзман… Вспоминая выдающихся учёных — столпов советской оборонки — можно долго продолжать этот список, но не все, по объективным причинам, известны широкому кругу читателей. Вообще, не замечать заслуг советского общества в утверждении дружбы народов просто неприлично.
Что теперь у нас главенствует
— И куда всё былое пропало?
— Шовинизм — недостойное явление, но он заманчив. Хотя у него есть слабость: не может быть интернационального сообщества шовинистов, они просто перегрызутся. Эгоизм ведь делает нас слабее, а не сильнее. У нас в последние годы возобладал эгоизм — сначала личный, потом национальный. В те времена эгоизм считался позором, а сейчас стал руководящим принципом. Выпускается даже журнал «Эгоист».
— А есть ещё и «Сноб», только «Жлоба» не хватает.
— Снобизм, а также «голубое» и «розовое» возвели в ранг доблести. Они — любимцы тусовки, а к нобелевским лауреатам или к героям труда нет внимания. Извращенцы получили прописку везде. Доля недостатков, недугов в обществе превысила норму!
— И какое лекарство от этих недугов вы можете предложить?
— Есть такое лекарство. Ещё десять лет назад я писал о серьёзных нарушениях в нашем хозяйстве. В то время, по реальным оценкам, у нас в госсекторе оставалось только 10 процентов экономики! В Швеции, в Бенилюксе, в Китае — роль государства куда выше. Государство ведь заведомо более социально ответственно, нацелено на стратегическое развитие общества. Я требовал увеличить присутствие государства в экономике. Вроде бы это произошло. В нефтянке, а она определяет в нашей стране многое, теперь государство имеет более 50 процентов. Но власти снова говорят о приватизации!
А в том обществе, которое мы потеряли, всё было прочно в руках государства, а значит, работало на человека. И каждый человек знал, что не потеряет место в школе, не потеряет работу. Профсоюз и партия оказывали помощь. Всегда можно было найти внимательного человека в обкоме КПСС и профсоюзе. А сейчас профсоюзов много, но всё это, по большому счёту, существует лишь номинально, для галочки. Государство устраняется, отдаёт инициативу и уходит от ответственности. И мы отстаём от Запада, а тогда его опережали.
— Лозунг понятен: «Больше социализма!» А что дальше?
— Нужно думать о том, что у нас главенствует, какие принципы, какие идеи. В самых благополучных в материальном отношении странах мы видим пугающую статистику самоубийств. Браки гомосексуалистов, наркотики, суициды, потухшие молодые лица. Вот и появляется Брейвик. Зверство? Зверство, но он иначе не мог привлечь внимание к проблеме, к гнилости. Пресловутая толерантность играет на руку экстремистам, начинаются убийства с обеих сторон. Потеряны основополагающие принципы — вот и пошло… Есть мудрая восточная пословица: «Не затыкай собаке пасть: начнёт лаять задом». Нельзя было создавать диктатуру толерантности. У кого есть идея, тот в тысячу раз сильнее того, у кого только намерения. Вот на Кубе блокада, по объективным причинам еды мало, но чувствуются оптимизм, спортивный задор, бокс, всеобщее образование… Идея — это вооружение. Даже часть идеи — это позитив. А экзистенциальное общество не может быть стойким, сильным. Оно зыбкое, как топь.
— То общество, которое мы потеряли, было идейным, а не экзистенциальным?
— Вот именно. До 1985-го идеи превалировали. Миллионы людей слушали Бетховена, а сейчас это — удел узкой прослойки. А для миллионов — похабные СМИ, бравирующие дурным тоном. Кривое зеркало. Поверьте, это не ворчание в духе «раньше ягоды были слаще…». Нет, интегральный позитив был выше! Я подхожу к этому строго, как учёный. Всё резко упало. Во времена, когда мы смеялись шуткам Аркадия Райкина, воспитывались гении во всех областях. У моей жены родители умерли малограмотными. Но они воспитали четверых детей — и все стали специалистами высокого уровня. Оба брата прошли войну, один стал замминистра в Казахской ССР. Из семьи нищих, а получили всё бесплатно. Сейчас это возможно?
Делать жизнь с кого
— Ваши исследования много лет связаны с отраслью, которая создаёт миллионные состояния предпринимателей и поддерживает платёжеспособность государства. Это нефтянка, теплоэнергетический комплекс. Каковы тут перспективы?
— Сегодня мы скатываемся в недальновидную политику. Если в СССР большая нефть служила великим делам, служила технологическому прорыву, то сегодня мы в известной степени паразитируем на нефти, превращаемся в нефтяных рантье. А нужно превращать отрасль в гигантскую лабораторию новых научных и хозяйственных решений. Фундамент для этого есть.
Мы пока ещё остаёмся одной из ведущих держав по технологиям — именно благодаря советскому фундаменту, советским наработкам. Но подтачиваются основы научных школ! Многие мои ученики разъехались по миру… К счастью, остаются энтузиасты, которые продолжают глубоко копать и делают для страны всё, что возможно. Творческие устремления для нас стали привычкой, вошли в плоть и кровь.
Отмечу, что наши нефтяные олигархи проявляют легкомысленность, недостаточно помогают науке. Гонят продукт, не развивая технологии, в погоне за сиюминутным результатом. Вот вам недостаток принципа частной собственности — прямо по Энгельсу. А Сталин, Косыгин, Байбаков создавали условия для работы, заглядывая на десятилетия вперёд.
Кроме них, всегда добрым словом вспоминаю Дмитрия Фёдоровича Устинова, не могу забыть минуты общения с ним. О, Устинов был в высшей степени компетентным руководителем! Это был человек на своём месте. Я занимался спецтематикой. Так случилось, что на всесоюзном уровне эта тема была провалена, а мне удалось найти техническое решение. Вопрос решался на высшем уровне, и вместе со старшим товарищем я должен был пройти аудиенцию у Устинова. Помню, мой коллега запаниковал и накануне, как говорится, водку закусил «Беломором»… Словом, с Устиновым я общался один на один. Наше предложение Дмитрий Фёдорович одобрил, моментально во всё вник. Нужно было пересогласовать вопрос со всеми командующими флотами — и я дерзнул предложить вызвать их всех по селектору, что и было сделано. Устинов на инициативу откликнулся очень живо и одобрительно. Нам удалось успешно поработать на благо советского Военно-Морского Флота, на благо обороны страны. Устинов в этой ситуации показал себя деятельным, несановным. Не было в нём ни тени вельможной надутости. Ради пользы дела он готов был поддержать дельное предложение на любом уровне, меняя тактику больших производственных планов. У меня он всегда вызывал восхищение.
— Я знаю, что восхищение у вас вызывали не только выдающиеся учёные и управленцы, но и люди литературы. Вам дороги Николай Островский и его герой — Павел Корчагин…
— Это был писатель не для снобов, а в помощь миллионам. Он спас меня в самое трудное время. Военные врачи делали со мной чудеса, у меня была газовая гангрена, как тогда говорили — «состояние, не совместимое с жизнью». Мама верила, что я ещё стану настоящим человеком, а я доказывал, что она права. И вот однажды мама принесла мне книгу «Как закалялась сталь». И… я нашёл, «делать жизнь с кого». Это учебник мужества, очень страстная и честная книга, которой я проникся сразу. Всю жизнь я перечитываю эту книгу в больницах — и не собираюсь расставаться с этой традицией.
Потом я доказывал самому себе, что у меня сохранился ум, сохранились силы. Вгрызался в учёбу, занимался боксом. Я горжусь, что в музее «Преодоление» висит мой портрет — ведь я последователь Корчагина, как и мой ушедший друг Святослав Фёдоров. Экскурсоводы рассказывают, что посетители музея иногда удивляются, глядя на мою фотографию: «Он ещё жив?» Актёр Алексей Петренко говорит: «Когда я вспоминаю о Месенжнике, мне стыдно становится жаловаться… Ведь мне ещё не хуже, чем другим!» Эти слова и мне помогают не опускать планку. А началось всё с Корчагина, именно он был героем для всех. Это народный герой в высочайшем смысле слова. Не случайно есть улицы, названные именем Корчагина — литературного героя. Есть планета его имени. В известной степени у нас было время Корчагиных.
— А сейчас время Корчагиных осталось позади?
— Я оцениваю последние двадцать лет без воодушевления. Человеку стало хуже. Мы видим, что торжествуют люди ловкие, без лишних укоров совести, всегда готовые действовать на грани фола… Корчагиных и раньше было немного, а в нынешнее время их меньше, чем белых ворон в природе. Последнее двадцатилетие показало, что повальная приватизация — опасный путь. Посмотрите, духовная планка снизилась даже в медицине. Нам твердят о «деидеологизации общества» как о благе. Что это означает? По-моему, или вредительство, или идиотизм. Не может деидеологизированное общество быть здоровым, развиваться. В США есть идеология — ещё какая, эмоционально насыщенная. А мы отказываемся, и получается мутная водичка…
Но, конечно, впадать в пессимизм — это непродуктивное дело. Я бы оценил ситуацию так: народ подпортился, подгнил на поверхности, но в глубине сохранил себя. Есть с кем работать. Есть кого спасать, реанимировать!