Василию Лановому 16 января исполнилось 80 лет. Некоторые наши читатели давно и не единожды напоминали мне о предстоящем юбилее, высказывая пожелание, чтобы я подготовил для «Правды» беседу с любимым артистом. Десять лет назад, перед его 70-летием, был у меня с ним большой разговор для газеты. Дал он предварительное согласие побеседовать и на сей раз, но ближе к дате решение своё изменил.
Может быть, сказались смерть сына и последовавший вскоре уход из жизни Юрия Яковлева, многолетнего партнёра по Театру имени Вахтангова? Во всяком случае услышал я от Василия Семёновича следующее:
— Очень трудно мне сейчас говорить, поэтому на просьбы об интервью всем отказываю. Извините. А если всё же захотите что-то написать, есть ведь мои книги, да и вам я немало рассказывал.
Всё так, однако жаль. У читателей много вопросов, у меня — тоже. Будем надеяться, что встреча наша, пусть и позднее, состоится. А пока, хотя бы кратко, попробую высказать то, о чём больше всего думаю в связи с личностью Ланового и его местом в нашей культуре, в современном нашем обществе.
Нелегко пойти против течения
По-моему, все знают, что горьковский вопрос «С кем вы, мастера культуры?» обрёл у нас за последнюю четверть века новую и особенно жгучую остроту. По какой линии произошёл раздел, формально никак не означенный, но весьма ощутимый? Самое главное — это отношение к советскому времени и к новоявленной власти.
Сколько же вдруг оказалось среди «служителей муз» злобных ненавистников всего советского! Чтобы уж вконец заклеймить тот строй и ту жизнь, даже специальное словечко придумали: «совок». А вот я никоим образом не представляю это хлёсткое слово, для меня одно из самых отвратительных, в устах Василия Ланового.
Хотя, думаю, нелегко ему было пойти против течения. Достаточно вспомнить, что говорил и писал на поднявшейся крутой антисоветской волне Михаил Ульянов, тогдашний руководитель Театра имени Вахтангова. Такое поведение некоторых бывших друзей по искусству Виктор Сергеевич Розов, не склонный вообще-то к резким выражениям, назвал паскудством. Однако же оно в «творческой среде» стало довлеющим, а если кто-то позволял себе иную позицию, мог оказаться чуть ли не в положении изгоя.
Мне запомнился целый ряд выпадов против Ланового в «демократической» прессе. Оскорбительных и ужасающе несправедливых, поскольку реальная причина виделась лишь одна: не желает «подстраиваться», остаётся самим собой. А потом выпал случай, когда я воочию стал свидетелем того, в какое состояние ввергнут выдающийся советский актёр.
Осенью 1995-го отмечался юбилей И.А. Бунина. Был вечер в Большом зале Московской консерватории, где с чтением произведений великого писателя выступали известнейшие артисты. Но… печать какой-то небрежности, если не сказать халтуры, лежала на многих выступлениях. Начать с того, что в большинстве чтецы выходили на сцену, держа книгу в руках, и не отрывались от текста. То есть они заранее просто не готовились — в советское время такое невозможно было на подобных вечерах.
Лановой выступил замечательно. Именно под его влиянием я и решил осуществить свой давний замысел — обратиться к исполнителям с вопросом: а почему в последние годы всё заметнее исчезает у нас интерес к серьёзному искусству художественного слова со сцены?
Задержались после вечера по моей просьбе пять человек, Василий Семёнович в их числе. Правда, я заметил, что сел он несколько на отшибе от других. И если все остальные были как бы взаимосвязаны и взаимоприятно оживлены, то Лановой находился в явно удручённом, раздражённом настроении. Мне показалось, что я его понимаю: неудачный вечер, проходивший к тому же в полузаполненном зале, вывел из себя. Но происшедшее затем убедило: причины гораздо шире и глубже.
Первым, отвечая на мой вопрос, начал говорить Сергей Юрский. Говорил обтекаемо, пытался изложить какие-то «технологические» объяснения кризиса жанра. К нему поспешил присоединиться Михаил Глузский — тот же туман. И тут Лановой, по моим наблюдениям едва сдерживавший себя, сорвался:
— Что вы толкуете? Разве в этом главное? Да всё в стране сейчас против настоящей культуры! Коренную причину надо лечить. Многие люди вынуждены думать о выживании, а не о художественном слове. Да и какой вкус им телевидение прививает…
Проговорив это с невероятно яростной страстью, он махнул рукой и вышел. Попытки мои вернуть его, успокоить, договориться о встрече на будущее ни к чему не привели.
К Павлу Корчагину относится теперь ещё лучше
Вот когда — не на экране или сцене, а в жизни — особенно остро ощутил я взрывной характер артиста. И, что ещё важнее, из неожиданного эмоционального всплеска на тему «Искусство и жизнь» понятна мне стала крайняя внутренняя напряжённость, в которой он пребывает.
Для напряжённости такой много к тому времени создалось причин и в жизни, и в искусстве. Но поражало то, что не только с лёгкостью, а прямо-таки с каким-то животным упоением воспринимают «новую реальность» многие коллеги Ланового, быстренько в эту реальность вписавшиеся. Один поспешил сжечь партбилет перед телекамерой, другим доставляло садистское наслаждение публично издеваться над своими былыми героями. На это возник спрос — и пожалуйста: предательство героев, за исполнение которых в театре и кино актёры получали звания народных и заслуженных, стало повальным.
Мог бы Лановой соответствующий капиталец таким способом нажить? О да, ещё какой! Он же стал Павлом Корчагиным в знаменитом фильме режиссёров А. Алова и В. Наумова. Уж это, если о советском времени говорить, всем героям герой — самый советский, самый коммунистический. Так и вдарь по нему, Василь Семёныч, покрепче, наотмашь. Чего тебе стоит…
А он? Цитирую: «Иногда ехидные журналисты меня спрашивают: «Ну и как теперь относишься к Павке Корчагину?» А теперь я к нему отношусь ещё лучше, в тысячу раз лучше. Говорю: дай бог каждому из вас иметь детей, которые во что-то святое верили бы так, как верило это поколение».
Я спросил, что значила и что значит для него эта роль, повлияла ли как-то на его личность. Ответ: «Понимаете, в определённом смысле вся идеология государства строилась на мыслях Павки Корчагина, то есть Николая Островского, и мы были воспитаны на этом. Все поколения Советского Союза были воспитаны на этой книге! Естественно, не могло обойти это и меня. Если говорить о влиянии роли на актёра, я не могу сказать, что все роли на меня влияли. Всё-таки актёр — лицедей, «делает лица». А если бы все роли влияли, то неизвестно, что было бы с самим актёром. Но Павка в этом ряду стоит всё-таки особливо, потому что это необыкновенный по силе образ и, повторюсь, это была идеология государства. Мы те фильмы делали с чистыми руками, у нас сомнения на сей счёт не было».
Добавлю одно замечание. Если признать истиной, что все мы родом из детства, то сильнейшим детским впечатлением стала для Василия первая встреча с романом «Как закалялась сталь». А произошла она в украинском селе во время немецкой оккупации. Школьный учитель Николай Иванович приносил эту книгу в класс и, закрыв ножкой стула дверь, потихоньку читал ребятам. Они были предупреждены: если кто-то узнает об этом, то немцы его повесят. Никто не узнал. А учитель позднее ушёл в партизанский отряд.
Так вот не может предать Лановой ни того учителя, ни своё детство, ни великую книгу и поставленный по ней выдающийся фильм.
Жизнь собственную предать он не может
Да, речь фактически о его жизни, основная часть которой пришлась на советские годы. Именно они формировали его и сделали тем, кто он есть.
Задайтесь хотя бы таким вопросом: а кто он по национальности, Василий Лановой? Украинец, корни в том самом селе Стрымба на стыке Одесской и Винницкой областей, откуда родом отец его и мать. Но ведь сам-то он родился в Москве и всю жизнь здесь прожил, за исключением трёх лет немецкой оккупации, когда оказался у дедушки с бабушкой, приехав к ним на летние каникулы в июне 1941-го.
А если рождение и без малого вся жизнь, всё творчество, от самых первых шагов до сего дня, — в Москве, не есть ли он тот самый «москаль», каких проклинают ныне на киевском Майдане? Вот о чём — о русском, украинском, советском — очень хотелось бы мне поговорить с Василием Семёновичем, если состоится всё-таки желанная наша встреча. Когда-то, незадолго до ухода из жизни, интересно и глубоко размышлял на эту тему в беседе со мной Сергей Фёдорович Бондарчук, тоже славный украинец и выдающийся деятель русской, советской культуры, по праву вошедший, как и Лановой, в истинную (не фиктивную!) элиту страны. Будем понимать под этим реально лучших, реально самых заслуженных.
Впрочем, слова «элита», ставшего расхожим в последнее двадцатилетие, я всё равно не приемлю, поскольку есть в нём явный оттенок некоей «врождённой избранности» да и самозванства, когда звучит оно сплошь и рядом среди самих этих «элитариев», или «звёзд» — ещё одно льстивое словечко для самовозвышения пустоты.
Тема, опять же большая тема, которую стоило бы обсудить с Лановым! Согласитесь, если взять внешний его облик, то большего аристократа на сцене и экране, пожалуй, не найти. Воплощённое изящество, стройность, лёгкость движений, изысканная тонкость манер. Блистательный Вронский в «Анне Карениной» и лощёный Анатоль Курагин в «Войне и мире» — точнейшие попадания. Но вспомните при этом, что перед вами не граф и не князь, а крестьянский внук, сын рабочего и работницы Московского химического завода. Он с золотой медалью окончил советскую школу, и знаменитый Дворец культуры при столичном Автозаводе имени Сталина дал ему, как и тысячам других юных талантов, путёвку в большое искусство. Где теперь тот Автозавод и что ныне тот Дворец?..
А для Ланового это — святое. Было и остаётся. На всю жизнь. Как святы для него герои Великой Отечественной, которым посвятил он одну из лучших своих работ — в фильме «Офицеры». Как святы любимые поэты и писатели, слово которых несёт он в душе и пламенно передаёт своим слушателям, на высочайшем уровне мастерства. Он даже сыновей назвал именами Пушкина и Есенина — Александр и Сергей.
Не знаю сегодня лучшего исполнителя пушкинских стихов. Вершина — «Пророк». Да и вообще, я думаю, нет ныне равных ему в искусстве художественного слова. Не случайно уже много лет возглавляет соответствующую кафедру в Театральном училище имени Щукина. Вот что говорил мне в нашей беседе:
«Считаю, что приобщать людей, особенно молодёжь, на фоне нынешней бесконечной «попсы» дурацкой к великой русской поэзии — это обязательное задание. Я этим занимаюсь абсолютно сознательно. Хотя трудно сегодня. В прошлые времена мы имели по 20—30 абонементов по всей стране. Это была целая индустрия культуры, которую теперь просто уничтожили, стёрли».
Однако в пору, когда кино и театр не всегда удовлетворяют предлагаемым материалом, для Ланового художественное чтение, где он сам определяет свой репертуар, стало весьма значительным средством самовыражения. И полем борьбы. Так, в 1993-м, когда исполнилось сто лет со дня рождения «лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи» (сталинское определение), Лановой, как никто другой, поднял его слово. Говорит об этом:
«Мне пришлось защищать, спасать Маяковского. Они, «демократы», собрались на Таганке и начали гнобить поэта. И когда я им прочёл трагические, великие, мировые стихи, очень недовольно они сдавались. А ведь это великая поэзия начала ХХ века!»
Маяковский вместе с Пушкиным звучит у него постоянно. В том числе на вечерах «Правды» и КПРФ. Согласитесь, для актёра в созданных условиях такие выступления — знаковые.
Много значит в его жизни общественный фонд «Армия и культура», который он возглавляет почти двадцать лет. Выступления в «горячих точках», в госпиталях, в воинских частях… «Раньше, — говорит, — этим занималось государство, но в 1991 году оно всё скинуло с себя. То, что в наших силах делать по этой части, мы делаем. Но, конечно, государство должно браться, как всегда у нас было».
О военном поколении: «Это поколение — святое. Обманутое в последние годы. Люди вынесли на своих плечах чудовищную войну, победили страшного врага — и в результате им сказали, что… не надо было этого делать».
Может быть, самая больная, самая пронзительная для него тема!.. В советское время ему довелось читать авторский текст к двадцатисерийной документальной киноэпопее «Великая Отечественная», которая в Соединённых Штатах шла под названием «Неизвестная война». Увы, им-то неизвестная, но в маленького Васю фашистский солдат выпустил очередь из автомата, и он просто чудом остался жив. Долго заикаясь с тех пор, что чуть не стало преградой к полюбившейся сцене. Наверное, и это, личное, сказалось в том, что работа над «Великой Отечественной» заняла совершенно особое место в его творчестве и абсолютно справедливо удостоена была высшей награды — Ленинской премии.
Его искусство органически сплавлено с прожитой жизнью. Как же предать это сегодня?
Из всего, что он мне говорил и что я читал за его подписью, понимаю: очень многое в нынешнем состоянии культуры тяжко удручает его. Он по-настоящему страдает, видя, например, чем заполнен телеэкран. Как выразился однажды, кричать во весь голос хочется. И вот вывод актёра героико-романтического плана, артиста советской формации:
«Нравственное оскудение, а то и потеря героя — неестественное состояние для искусства. Человек всегда хочет видеть рядом с собой людей благородных, честных, сильных духом, верных, способных на подлинные человеческие чувства, на совершение поступков, двигающих общество вперёд. И герой, несущий добро и справедливость, способный пробудить спящую совесть, поднять людей на правое дело, вечен, как вечны сами понятия добра и зла».
Читаю это и думаю: хорошо, что есть всё же на изрядно оскудевшей, загрязнённой и заболоченной территории современного искусства неприступная высота Ланового! Художественная, гражданская и нравственная высота. Как ориентир, как залог обращения к истинно прекрасному.
Виктор КОЖЕМЯКО.