В самом деле, разве есть сегодня что-то более важное для людей, составляющих народ России, нежели возможность собственного реального влияния на свою судьбу? Скажем прямо: такой возможности они в абсолютном большинстве лишены. Да если говорить об этом большинстве, их и за людей-то не очень считают, называя обычно принятым для манипуляций словечком «электорат». Ну а они, правящие, манипулирующие и обслуживающие правителей-манипуляторов, — они, конечно, «элита»…

Однако нельзя же считать нормальным, что некое абсолютное меньшинство, самозванно вознесшее себя в ранг «избранных», навязывает свою волю всем остальным. Если даже счесть, что этих навязывающих свою волю (исходя, разумеется, из личного корыстного интереса) наберется не одна сотня тысяч, то остальных-то — десятки миллионов! Они и составляют народные массы. И у них интересы совсем иные, зачастую диаметрально противоположные потребностям «избранных». Но каковы возможности масс и способы отстоять свои интересы?

Вот о чем актуальнейшая книга Александра Казинцева, рождавшаяся в течение четырех лет на страницах журнала «Наш современник», где с октября 2006 года началась публикация очерков заместителя главного редактора и ведущего публициста под общим заголовком «Возвращение масс». Очерки нередко писались буквально в номер, ибо основывались на анализе сиюминутной, тотчас возникающей и стремительно развивающейся действительности, за которой автор едва успевал следовать. А жанр я определил бы как исследовательскую публицистику. Это анализ, сочетающий строго рациональный научный взгляд с эмоциональным, неравнодушным, личностно окрашенным отношением автора.

Всё это, вместе взятое, подкрепленное безусловным авторитетом предыдущих работ А. Казинцева, и привлекло особое моё внимание к «Возвращению масс», начиная с первого одноименного очерка в «Нашем современнике», а затем уже неотрывно приковало до самого конца журнальной публикации. Это и стало темой моего разговора с автором «Возвращения масс».

Где, как и почему возвращаются массы

— Насколько я понимаю, Александр Иванович, вас прежде всего волновал вопрос о протестном движении в нынешней России, когда вы брались за своё такое объемное исследование. О движении, которого на то время в нашем Отечестве фактически почти не было. Да, перед вами был огромный исторический материал, был и весьма обширный материал современный, но свидетельствующий о том, как люди не у нас, а в разных других странах пытаются влиять или реально добиваются влияния на власть в своих интересах. Однако что всё-таки стало для вас основным толчком, главным побуждением, повернувшим вашу работу к этой теме в ее определившемся ракурсе? Как возникло само это полузабытое и уж никак не модное (кстати, одно из наиболее употребляемых у Ленина!) слово «массы»? И почему, в связи с чем вы решили заговорить об их возвращении, то есть куда же и почему они до этого, на ваш взгляд, уходили?

— В двух словах на ваш вопрос, Виктор Стефанович, не ответить. Побудительный импульс, заставивший меня взяться за работу, — это чувство унижения, нет, больше — ощущение жизненной катастрофы, которое я (как и многие) испытал в 90-е годы. Помните — распался Союз, цены взлетели в сотни раз, миллионы людей лишились работы. На политической сцене — отёчный Ельцин, малиновые пиджаки братвы, объявленной «эффективными собственниками», а на улицах — бомжи, нищие, продавцы сигарет и копеечного, вынесенного из квартир скарба. Вы спрашиваете, куда в те времена ушли массы? В грязные подворотни, где эти торговцы прятались от милиции, на рынки, заполненные «челноками», на кухни, где спивались миллионы, и, увы, на кладбища, собравшие небывалую в мирные годы жатву скорби. Это была катастрофа невиданного масштаба, в известном смысле, конец света, во всяком случае, конец мира, основанного не только на социалистических — на социальных началах.

Не столь трагично, но схожие процессы разворачивались и на Западе. Крах биполярной системы позволил капиталу диктовать свои условия. Одно за другим падали правительства социалистических партий во Франции, Швеции, Испании, Португалии, Греции. Реальная заработная плата снизилась даже в США. Американский экономист Лестер Туроу не без яда заметил: «Теперь, без политической угрозы социализма и экономической угрозы сильных профсоюзов, эффективная заработная плата, может быть, уже не нужна». Забастовки? Но кто же станет бастовать, когда хозяева и так грозят переместить производства в Азию или Восточную Европу.

Казалось, выхода нет. Нет жизненной перспективы не только у отдельных людей, но и у целых народов, у человечества. Уловив момент, интеллектуальная обслуга большого бизнеса провозгласила «конец истории». Капитализм навсегда, America forever.

— Я тоже с содроганием вспоминаю те времена. Но сегодня ситуация изменилась?

— Такое положение было противно самой человеческой природе — и люди восстали! Всё началось с демонстраций против иракской войны. В Европе, в Соединённых Штатах на улицы выходили сотни тысяч пацифистов. Власти пытались подавить протесты силой. Весной 2003 года полиция американского города Портленд расстреляла антивоенную демонстрацию резиновыми пулями. В Сан-Франциско только за один день — 20 марта 2003-го — арестовали 1000 человек.

Не запугали! Весна 2003 года стала поворотной точкой исторического процесса. Массы вернулись на арену истории. И с каким размахом! На наших глазах целый континент — Южная Америка — поворачивает к социализму. Недавно мы получили очередное подтверждение того, что этот процесс продолжается: в Перу на президентских выборах победу одержал последователь У. Чавеса Ольянта Умала. Гигантской вольтовой дугой, от Атлантики до Тихого океана, раскалился исламский мир. В чинной Европе противостояние властей и недовольных то и дело оборачивается столкновениями с полицией, разгромами штаб-квартир правых партий.

Я ловил первые сигналы поднимающейся бури. Я приветствовал её как свежий воздух, который, в буквальном смысле слова, дал мне свободно дышать — мне и сотням миллионов тех, кто не мог смириться с «концом истории». Проявления народного протеста и — что никак не менее важно — созидательной инициативы народов я собирал, анализировал, обобщал, выстраивал в стройную концепцию. Получалась книга, насчитывающая почти 700 страниц и состоящая из четырёх разделов: Европа, исламский мир, Латинская Америка, Россия.

Простите, что я так обстоятельно ответил на ваш вопрос, но «Возвращение масс» — это книга жизни. Не только моей. Я вынес в эпиграф слова президента Боливии социалиста Эво Моралеса: «Пора обратиться к людям. Настало их время». И я щедро предоставлял простым людям с разных континентов страницы: они рассказывали о своих нуждах, о политике, о надеждах и опасениях. «Возвращение масс» — это их книга.

— Работа над будущей книгой получилась у вас очень продолжительной, причем шла она, как нынче говорится, в режиме онлайн: вы анализировали зачастую не успевшие остынуть события. Но времени от начала до завершения работы минуло немало. Не возникло ли у вас в какой-то момент ощущение, что, может быть, вы поторопились с этим четким диагнозом — «Возвращение масс»? Не появилось ли сомнение, что такое возвращение на самом деле состоялось, не выдаете ли вы желаемое за действительное?

— Поторопился? Что вы! Вот новости, которые я слушал утром по «Евроньюс»: крупнейшая забастовка в Греции, массовые демонстрации в Испании и Франции. В Греции протестующие фактически блокировали парламент — каждый день десятки тысяч демонстрантов собираются у его стен. В Мадриде молодёжь, так называемое поколение разгневанных, почти месяц митинговала на центральной площади и закончила акцию только после муниципальных выборов, где правящая партия потерпела сокрушительное поражение. Даже в Соединённых Штатах — сердце нынешнего миропорядка — в начале года тысячи людей выходили на демонстрации и брали штурмом правительственные учреждения.

Признаюсь, я сам поражён точным попаданием в цель. Ведь я задумал книгу в 2006-м и сразу определил структуру, вплоть до последней главы. Своего рода политическую таблицу Менделеева: события должны были заполнять главы с течением времени. Но попробуйте спрогнозировать стихию! Массы могли испугаться кризиса и связанных с ним трудностей и лишений. Могли разочароваться в вождях. Ничего подобного! Латиноамериканские герои моей книги У. Чавес и Э. Моралес преодолели все испытания, а их было немало. В Бразилии, где рабочий президент Лула завершил карьеру на пике популярности, его преемницей стала Д. Русеф, бывшая подпольщица, партизанка, прошедшая тюрьмы военного режима. Кстати, президентом соседнего Уругвая также стал бывший городской партизан Х. Мухика. С честью вышли из испытаний исламские герои «Возвращения» — М. Ахмадинежад, руководители «Хезболлы» и «Хамаса». После настоящего цунами революций весь исламский мир стоит на пороге перемен.

А что у нас в России?

— Давайте всё же перейдем к тому, что происходит с протестным движением не где-то в мире, а в нашей стране. Какова здесь за последнее время динамика? Есть ли сдвиги, насколько действенны они?

— Когда я публиковал первые главы в «Нашем современнике», знакомые говорили: «Ну что ты всё о загранице! Скажи о России». А что я мог сказать — что она развивается в противоход остальному миру? Повсюду миллионы людей выходят на улицы, чтобы отстоять свои права, и только у нас мёртвый покой. Уже наш славянский сосед замечательный поэт Борис Олейник взывал к России:

 Так отзовись

из помрачённой дали,

Подай хоть голос:

ты ещё жива ли?

А то, не слыша твоего

 глагола,

Уже и Спас тревожится

 с высот:

«Коли молчанье,

как в пустыне голой,

То есть ли, вправду,

 там ещё… народ?»

Но в последние годы начала пробуждаться и Россия. Протесты против «монетизации» льгот, роста тарифов на услуги ЖКХ, мощное экологическое движение, достаточно упомянуть защитников Химкинского леса. И, наконец, Манежная площадь. Мы помним, как у генералов и министров зуб на зуб не попадал, когда они докладывали о происшедшем.

— В книге вашей, особенно в заключительном разделе, вы скрупулезно «инвентаризируете» едва ли не все проявления массового протеста, которые тогда возникали, — от пенсионеров, поднявшихся против «монетизации» льгот, до автомобилистов, протестующих против запрета на ввоз японских машин. Это и протест социальный — скажем, в Пикалёве, и национальный — в Кондопоге. Но, согласитесь, никак не назовешь адекватными масштабы протеста в огромной стране. Так вот, вы изучили, что и как возникает при сходных ситуациях где-то в иных государствах и даже на других континентах. Есть ли у вас какой-то вывод о закономерностях, вызывающих необходимый, неотвратимый протест масс? И что же, до нас эти закономерности в полной мере пока не дошли, то есть до конца у нас не созрели?

— Закономерности, вызывающие протестные движения, глубоко изучали американские социологи Эрик Хоффер, Тед Роберт Гарр. Они едины в том, что необходимым условием является не бедность как таковая, а резкий спад уровня жизни или медленный рост, не оправдывающий завышенных ожиданий. Сами по себе бедные пассивны. Хоффер рисует выразительную картину: «Обездоленные… стоят в благоговейном страхе перед окружающим миром, боясь перемен. Суровые испытания голода и холода делают жизнь тяжёлой, но, тем не менее, консерватизм бедных так же глубок, как и консерватизм привилегированных… Желать перемен для них — всё равно что самим напроситься на неприятности».

Теорию подтверждает политическая практика. На наших глазах восстал относительно благополучный Тунис, а более бедным йеменцам пока не удалось добиться перемен. Конечно, сказываются не только условия, в которых живут люди, но и арсенал подавления, которым располагают верхи. И мера безжалостности, с какой они готовы действовать.

То же происходит и в России. С одной стороны, мощное давление верхов. Посмотрите бюджет: средства, выделенные на «национальную безопасность», прежде всего на силы подавления, превосходят средства, предназначенные на оборону. Роковое значение имеет и измена элит, о которой писал выдающийся современный мыслитель Александр Панарин. Сейчас из политических сил только коммунисты, а из духовных лидеров — писатели-патриоты во главе с Валентином Распутиным отстаивают интересы народа.

Что касается низов, то деморализующее воздействие продолжает оказывать шок от происшедшего в 1991—1993 годах. Плюс традиционные патерналистские настроения, которые работали в советское время, когда государство давало людям работу, квартиры, лечило и обучало бесплатно. Подобные ожидания драматически не соответствуют сегодняшним реалиям. Ну и, конечно, тяжелейшее положение масс. Благодаря случайности мы кое-что узнали о жизни в Кущёвской. Но, как справедливо заметил В. Илюхин после массовой резни в Ставрополе, «вся Россия является станицей Кущёвской». У цапков и цеповязов «не забалуешь»!

И всё-таки люди поднимаются. Не то чудо, что они долго молчали, чудо то, что они начинают протестовать.

— Если взять самое последнее время, которое ваша книга уже не успела охватить, то наиболее сильный протестный взрыв — это события на Манежной площади в Москве и всё прочее, что так или иначе связано с убийством Егора Свиридова. Погиб он как болельщик «Спартака», и начиналось с возмущения футбольных фана-тов. Но потом-то переросло в нечто большее? Об этом написано и наговорено немало всякого-разного. Произносил свои «крутые» сентенции президент («Не воспитывать, а сажать надо!»), а премьер правительства понес цветы на могилу погибшего и провел «душеспасительную» беседу с болельщиками. Словом, по-моему, власть тогда не на шутку встревожилась. А что вы, Александр Иванович, считаете самым существенным в этих драматических, даже трагических событиях? Что, на ваш взгляд, они выявили и какие уроки должны извлечь отсюда общество, государство?

— Ещё бы власть не встревожилась! До 11 декабря прошлого года она распоряжалась, какие митинги разрешать, а какие запретить, указывала место сбора и число участников. А тут тысячные толпы молодёжи, не спрашивая разрешения, пришли митинговать под стенами Кремля!

Повод для взрыва был случайным, но само выступление — закономерным. На самом деле национальный вопрос представляет собой клубок острейших политических проблем. Во-первых, политика социальная. Установившийся в России строй основан на эксплуатации большинства меньшинством. А кто, как не русские, представляет абсолютное большинство в стране? Профессор В. Соловей точно определил: «Та политика, которая проводится в России последние 20 лет, совершенно очевидно носит антирусский характер. Русские в своей собственной стране, которую они исторически создавали, оказались в роли угнетённого большинства».

Во-вторых, политика национальная. Путин начал войну в Чечне, которая упрочила его положение. Но как закончить, он не знает. Война распространилась на весь Кавказ. В 2009 году мы потеряли там больше людей, чем американцы в Ираке. Москва пытается задобрить местное население. На каждого жителя Чечни из федерального бюджета выделяют 13 тысяч рублей, на ингуша — 15 тысяч, в то время как на нижегородца — всего тысячу. В принципе, почему бы не помочь — русские всегда помогали соседям. Однако деньги, как утверждают эксперты, попадают в руки «элит». И вот с этих-то бешеных денег в Москву едут папенькины сынки, которые совершают всяческие непотребства. Вспомним катание на джипе у Вечного огня под Кремлёвской стеной. И за травматику они хватаются по любому поводу — почитайте раздел происшествий в московских газетах.

Третий фактор: миграционная политика. В интересах бизнеса в Москву и другие русские города завозят миллионы мигрантов. По данным Российской академии наук, за последние 20 лет численность армянской и грузинской общин в Москве выросла в 2,8 раза, азербайджанской и молдавской — в 5 раз, чеченской — в 7, таджикской — в 12 раз. Это тоже влияет на рост конфликтного потенциала.

Самое страшное: даже после Манежной власть не сделала ничего, чтобы приступить к решению национального вопроса. Разумеется, его нельзя сводить только к убийствам. Но уже после гибели Егора Свиридова в одной Москве убиты несколько горожан, в том числе болельщик «Локомотива» Максим Кольцов. И снова та же картина: милиция (теперь уже полиция!), как пишут газеты, «не горит желанием разобраться в ситуации».

На этот раз фанаты на площадь не вышли. Но ясно же, что, если пустить дело на самотёк, новый взрыв неизбежен. Я почти сотню страниц отвёл в книге национальному вопросу. И писал о нём весь минувший год в новой работе «Поезд убирается в тупик», которая публикуется в журнале «Наш современник».

 Если всерьёз думать о будущем

— Да, я думаю, что подспудно (и уже достаточно заметно) растет в нашем обществе как социальная, так и национальная напряженность. Считаю, что главная причина первой — в невероятном расслоении общества, вызванном прежде всего захватом былой общенародной собственности кучкой хищников, желающих установления такого статус-кво навечно: у одних — всё, у других — ничего. Где выход? По-моему, только в возвращении к социалистическим принципам, на которых держалась Советская страна и которые находятся в основе программных требований КПРФ. Это и должно быть в центре социального протеста масс. А что вы думаете на сей счет? И что, по-вашему, думают народ и власть?

— Социалистическая идея возвращается вместе с ростом протестных настроений. Однако в центре текущих выступлений масс всегда будут их конкретные нужды. И вождям оппозиции я бы советовал сосредоточиться на них. Как сделали лидеры «левого поворота» в Латинской Америке. Они помогали людям решать проблемы занятости, разрабатывали программы медицинской помощи, бесплатного образования, оказывали адресную помощь обездоленным. И лишь после этого Чавес, Моралес, Даниэль Ортега заговорили о «социализме XXI века». Я бы определил его как политическое творчество масс, подкреплённое активной помощью лидеров левых.

Огромное значение имеет самоорганизация низов. Все эти «ассамблеи соседей», «боливарианские комитеты» и прочие разновидности городских народных движений. Знаете ли вы, что городской бюджет бразильского мегаполиса Порту-Алегри формируется непосредственно его жителями — сначала на ассамблеях кварталов, затем — районов, после чего на городском уровне сводят воедино все заявки. Я писал об этом в «Возвращении масс». И обнаружил, что мои усилия не бесплодны. В Красноярске депутат городской Думы от КПРФ предложил ввести аналогичный порядок (коммунисты выписывают журнал для своих организаций, скорее всего, он взял идею из моей работы). Конечно, «единороссы» предложение «задробили», но всё-таки альтернатива, причём опробованная практически, была заявлена.

— Вы, конечно, не маг-прорицатель, и всё же в заключение спрошу: как вы прогнозируете развитие протестного движения во второй половине 2011 года, который, как известно, завершится выборами в Государственную думу? Власть свою подготовку к выборам начала с усиления силовых структур: вот с 1 марта у нас не милиция, а полиция. А какие настроения, по вашему мнению, преобладают в массах и в какую сторону они будут развиваться?

— Власть напугана событиями на Манежной, взрывом в аэропорту «Домодедово» и другими грозными явлениями. Это проявилось в действиях тандема: «либерал» Медведев целый месяц требовал «паковать по полной» протестующих, а олицетворение «сильной руки» Путин отправился на могилу Егора Свиридова. Скорее всего, за несколько дней до событий они и сами не знали, что поведут себя таким образом.

Какая тенденция возобладает в верхах, какие настроения прорвутся в низах, сейчас предсказать невозможно. Это зависит от множества факторов — от цены на нефть, от того, вынесет ли изношенная инфраструктура капризы природы, не накроет ли страну вторая волна неурожая из-за очередной засухи, от роста цен, криминальных эксцессов, от того, случатся или нет новые теракты…

Но если предсказать ближайшее будущее мешают случайности, среднесрочная перспектива просматривается отчётливо. И она печальна. Во втором номере «Нашего современника» за этот год я анализирую основные параметры развития России до 2020 года и делаю вывод: если не сменить парадигму развития, страна развалится. Примечательно, что эту точку зрения разделяют профессиональные управленцы. Директор Института посткризисного мира Д. Шипова заявляет: «…На чём сходится абсолютное большинство опрошенной элиты, у нас есть всего десять лет, максимум».

Если мы хотим сохранить Россию, надо «обратиться к людям», по слову Э. Моралеса. Задействовать колоссальную энергию народных масс для осуществления мобилизационного проекта, который может спасти страну. Но для этого нужна другая власть. Надеюсь, что избиратели подумают об этом, когда пойдут к урнам для голосования.