Иосиф Виссарионович Сталин давно умер. Родившимся в год его смерти мужчинам недалеко до пенсии. Без малого двадцать лет его усиленно хулят в стране и за ее пределами правительственные, псевдодемократические и либеральные СМИ, а народ вспоминает о нем все чаще. Рейтинг Сталина как выдающегося государственного деятеля растет, и никакая брань, смакование ошибок, копание в личной жизни не могут его перечеркнуть. Эту память «не задушишь, не убьешь».

Как и большинству населения, непосредственно видеть товарища Сталина ни мне, ни окружающим не довелось. А вот с именем Сталина судьба семьи моей мамы была связана задолго до моего рождения. Жили они в Царицыне. Дед из грамотных крестьянских детей, произведенный в унтер-офицеры, отвоевал всю Первую мировую. Полк возвращался с войны, когда был остановлен красными и в полном составе отправлен на защиту социалистического Отечества. Дед остался с полком, так он оказался на Гражданской войне. В восемнадцатом году к Царицыну подошли войска генерала Краснова и стали обстреливать город. Бабушка собрала на стол и вышла из пристройки, которую они снимали у лавочника, чтобы позвать своих троих детей ужинать. В этот момент в пристройку попал снаряд, и от жилья ничего не осталось. На первых порах лавочник пустил уцелевшую, но разоренную семью в полуподвальное помещение своего двухэтажного деревянного дома, но вскоре ему это надоело, и он потребовал выселения. Бабушка помыкалась-помыкалась, но, ничего не добившись, написала мужу на фронт. Тут Сталин завершил оборону Царицына, а дед ответил письмом, в котором пообещал лавочнику ввиду больших трудностей из-за занятого семьей помещения обеспечить его винтовкой и работой полегче – в одном строю с собой. В результате однажды бабушка пришла домой веселая, принесла еды и сказала: «Жить будем, дети». В двадцать пятом году Царицын назвали Сталинградом.

Сегодня, наслушавшись про защиту прав собственников жилья, которые выкидывают из квартир бывших членов семьи, включая детей, иногда своих собственных, насмотревшись на бомжей, я думаю: осталась бы в живых моя мать, не организуй Сталин оборону Царицына?
Портрет Сталина я увидела в очень юном возрасте. В Нижней Салде, куда были распределены инженеры-металлурги после окончания Уральского политехнического института имени Кирова, отцу с матерью предоставили заводской домик. В одной комнате висел портрет Пушкина, в другой – Сталина. Кем и когда были повешены портреты, не знаю. Кто такой Пушкин, мне было известно; кто такой Сталин, я спросила у отца. Хорошо помню, что он замялся, затрудняясь объяснить дочери неполных четырех лет, кто изображен на портрете. Среди произнесенных с чувством слов я разобрала «большой человек» и переспросила: «Он самый высокий?» В моем детском представлении человек умнел вырастая, и самым умным, самым важным должен быть самый высокий. Отец, сам довольно высокий, совершенно смутился: «Нет, он небольшого роста». Все это было непонятно и неинтересно. Теперь, когда я слышу злорадные описания Сталина как человека маленького роста, рыжего, с лицом в оспинах, я думаю, что они соответствуют чрезвычайно малоразвитому сознанию.

Весной сорок первого мама с детьми уехала к бабушке в Сталинград за помощью: у мамы должен был родиться третий ребенок. Деда уже не было в живых, бабушка с семьей старшей дочери жила все в том же полуподвале. Город был чистый и веселый, лето теплое и  сол­нечное. Но началась война. В квартире остались одни женщины и дети: мамин брат, муж тети были мобилизованы. Из Ленинграда, где она училась, приехала к родным едва пережившая блокадную зиму, вывезенная по Дороге жизни младшая тетушка. Весной сорок второго на Сталинград была сброшена первая бомба. Говорили, что погибла женщина с ребенком. Из окна вылетели стекла.

У нас появились постояльцы – два офицера. Они были не похожи на прежних знакомых взрослых: не обращали внимания на детей, не просили почитать стихов, не угощали конфетами. Глядя поверх детских голов, молча отправлялись к себе в комнату. Бабушка, наоборот, улыбалась им, хлопоча на кухне, предлагала поесть свежесваренного супа. Они всегда отказывались. В конце концов я спросила у бабушки, почему офицеры такие сердитые. Ни минуты не сидевшая без дела бабушка выпрямилась, посмотрела мне в глаза и сказала: «Они хорошие. У них дома остались такие же дети». Только один, последний, раз офицеры пришли улыбающимися, с огромным арбузом, сели за общий стол. Радовались, что наконец-то их посылают на передовую.

Бомбежки усилились. Сначала мы пережидали их дома, потом уходили в погреб; когда сгорел дом со всем имуществом, нашли приют в бомбоубежище, уцелевшем под развалинами. Тетушки пошли искать выход из положения и увидели грузовую машину, возле которой находилось несколько военных. Обрисовали ситуацию, и старший группы сказал: «Товарищи, надо помочь». Оказалось, машину по военной надобности отправляют в тыл, за Волгу. На другой день в назначенный час нас, четырех женщин и четверых детей, погрузили в кузов и накрыли брезентом. Офицер справился, хорошо ли закреплено предварительно загруженное в кузов железо. Задолго до переправы грузовик встал в длинную, медленно идущую очередь. Немцы бомбили переправу каждую ночь, ее снова восстанавливали, не попасть под бомбежку было большой удачей. На остановке водитель откинул брезент: «Подышите пока воздухом», – и поставил меня в кузове на ноги. Дышать было нечем. Вечерний воздух был заполнен горькой едкой гарью. Высокие каменные развалины, остовы бывших домов, еще чадили. Насколько хватал глаз, никакого признака жизни, ни одного зеленого кустика, темно-серый, почти черный цвет до самого горизонта. Мертвая лошадь со вздувшимся животом лежала на обочине дороги. Я полезла под брезент. На переправе резкий свет фонарика обшарил кузов, и молодой голос скомандовал: «Проезжай!» До железной дороги ехали по голой степи, налетали немецкие самолеты, бомбили и расстреливали машины. Заметив самолеты, водитель останавливался,  велел прятаться в поле, сам ждал нас возле машины.

Нас никто не обидел, не обманул, не обобрал, не бросил. Чем смогли, помогли. Это была наша, Советская Армия. В Москве мне встретились еще два человека, семьи которых схожим образом вывезли и тем спасли военные. Оба испытывают глубочайшее уважение к Советской Армии и называют город Сталинградом, как называли защитники, отдавшие за него жизнь. Вернувшиеся с войны ветераны просили вернуть Сталинграду его гордое название, но руководство страны хочет вытравить историческое имя. Современным верховным главнокомандующим, не говоря уж о министре обороны, в тени Сталина будет зябко и неуютно. 

Если задаться вопросом: в современной армии на военном пропускном пункте кого пропустят скорее? Безденежных и беспомощных женщин с малолетними детьми или вооруженных бандитов, способных дать взятку? Ответ выйдет неприличный, поскольку прецеденты были. Оружие распродавали, корабли с современным вооружением сплавляли за границу на металлолом, в Москву, на Дубровку, вооруженные бандиты проехали через всю страну.

На Урале отец несколько раз писал в военкомат просьбы отправить его на фронт. У металлургов была бронь, но в конце концов отца призвали. Начало войны всех обескуражило, но отец говорил своим родным, что Сталину он верит. Дивизии, мобилизованные в Сибири и на Урале, приняли участие в разгроме нем­цев под Москвой. Отец получил три ранения, лечился в госпитале. Рука не восстанавливалась полностью, и отцу предложили остаться в артиллерийском училище под Москвой. Он снова писал рапорт об отправке на фронт. Теперь он стал начальником штаба полка. Полк менял позицию, его отступление прикрывала артиллерийская батарея, с которой остался отец. Прямым попаданием батарея была уничтожена. Отец погиб двадцати девяти лет отроду, в начале сорок третьего на Украине, под селом Вербки Днепропетровской области. Житель этого села говорил маме: тем, кто погиб при наступлении и похоронен в братской могиле, поставлен памятник. Могил тех, кто погиб при отступлении, не сыскать. А в случае прямого попадания? Я не хочу видеть немецких могил на нашей земле. Абсолютно ничего не имею против немцев, мирно живших в России веками. Глубоко уважаю немецких антифашистов. Но могил захватчиков на нашей земле не должно быть. Пришли с войной – значит, сгинули. Наше рыночное руководство думает иначе. А Сталин бы этого не позволил.

Отец, несмотря ни на что рвавшийся на фронт и в конце концов погибший, не был исключением. Такова была норма мужского поведения. Конечно, были и дезертиры, были те, кто при отступлении оставался дома, а потом шел в полицаи, – всякое было, но эталон был высоким, и масса населения, поддерживавшая этот эталон, оказалась достаточной, чтобы в тяжелейших условиях одержать великую победу. Конечно, победил народ. Но победа требовала строгой организации, прозорливой стратегии, талантливых тактических решений, четкой дисциплины. Это реализуют руководители народа вместе с народом. Ни толпа, ни сборище индивидуальностей таких проблем не решат и будут побеждены. И уж конечно, необходима определенная уверенность в разумности решений руководства. Такая вера была, без нее выполнять смертельно опасные приказы невозможно. Воевали, кричат либералы, не за Сталина, а за Родину и семью. Конечно, за Родину и семью, но – со Сталиным. Вклад Сталина в единение народа, личный вклад Сталина в победу был наивысшим, и люди это понимали. Отдельно – и даже малым подразделением – за Родину и семью погибнуть можно, а победить могучего, хорошо организованного врага нельзя. Прозападные либеральные провокаторы не идиоты, они нас принимают за идиотов, когда беснуются с телеэкрана и выкрикивают в эфир, что победил народ, а Сталин тут ни при чем. Очернив Сталина, последовательно принимаются за маршала победы Жукова, выплескивают ложки дегтя на сталинских полководцев, обеляют предателей Власова и Краснова и в итоге фальшиво рыдают над победителями, «завалившими трупами» фашистов. Последним человеком, от которого довелось услышать тезис, что «победил не Сталин, а народ», был председатель Государственной думы Б.В.Грызлов. Не вынес, сердешный, решения московского правительства выставить к 65-летию Победы исторические свидетельства военного времени, не искажая плакатов и фотографий вымарыванием изображения Сталина. Впервые в истории Грызлов обнаружил великую военную победу без вождя и главно­командующего – открытие, подобное открытию парламента без дискуссий.

Немцы бомбили железную дорогу до самого Куйбышева. Но хотя приходилось прятаться от бомбежек, подолгу ждать, ехать в теплушках и просто на открытых грузовых платформах под моросящим дождем – мы ехали к нашим. Прекрасное слово сейчас обесценивается, ему навязывается фальшивый смысл, но тогда наши раздавали эвакуированным муку на станциях, по вагонам разносили пшенную кашу в ведрах, и всех приютили в разных краях. Национальные различия не имели значения. Такая политика называлась дружбой народов, была закреплена при Сталине и сохранялась долгое время после его смерти. Теперь Сталина принято предавать анафеме за то, что в условиях жесточайшей войны он депортировал те народы, которые под влиянием своих клановых элит в массовом порядке перешли на службу к фашистам, наносили удары в спину военным, вырезали раненых и санитарок, выдавали партизан. Зато стали славить А.Собчака, руководителя и учителя двух наших последних президентов. В послужном списке А.Собчака злобный пасквиль на армию, гнусная фальшивка, в которой жертвы удушья обезумевшей от подстрекательства агрессивной грузинской толпы (десятки смертей раздавленных толпой случались на стадионах иных цивилизованных стран) были объявлены убитыми военными, сдерживавшими толпу с помощью саперных лопаток. Дискредитация армии началась с лживого собчаковского доноса. Раздавленные беснующейся толпой были объявлены жертвой русской военной агрессии и по сей день служат источником вражды к России. Не без участия А.Собчака был подожжен фитиль резни в Таджикистане. Когда там обострились межклановые противоречия, говорливый проповедник неограниченной свободы и демократии немедленно явился в Таджикистан со товарищи возбуждать и без того накаленную публику. После его отъезда разразилась резня, унесшая сотни тысяч жизней, прежде всего русских. Сменивший А.Собчака на посту мэра Санкт-Петербурга В.А.Яковлев обнаружил серьезную финансовую недостачу; на Собчака завели дело, он сбежал из страны, кто-то ему помог. Вот такую личность восхваляют наши высочайшие ответственные лица в противоположность И.В.Сталину, с памятью которого не церемонятся.
В канун Дня защитника Отечества по официальному телеканалу «Россия 24» был показан фильм «Загадка Рихарда Зорге», в котором прозвучали слова диктора: «Сталин разыграл вместе с Гитлером начало Второй мировой войны». Не был предан в Мюнхенском сговоре правительствами Англии, Франции и Польши, не был вторично предан правительством Англии по вопросу совместной защиты Польши, не был вынужден таким образом устанавливать благоприятные для России дипломатические отношения с Германией, а «разыграл вместе с Гитлером начало Второй мировой войны». Официальному телеканалу не стыдно так обходиться с отечественной историей. А как же заявления президента о недопустимости искажения военной истории и роли России в победе над фашизмом? Или все возможно, когда речь идет о Сталине? Но кто же вас будет уважать, господа, если вы сами свою историю не уважаете?
Кроме того, Сталин, договариваясь с Германией с целью отсрочить начало войны для соб­ственной страны, вооружался и вооружался. Сопоставление с сегодняшним днем выявляет жалкую картину. НАТО сжимает кольцо вокруг России, а штатский министр обороны расформировывает армию, ликвидирует военные училища; американская ПРО набирает силу, а российская ПВО напоминает ткань, беспощадно изъеденную молью. США обманули нашу страну в Афганистане, разорвали в клочки Югославию, оболгали и растерзали Ирак, поддерживают любые враждебные России настроения, откровенно высчитывают время пол­ной потери Россией потенциала ядерного сдерживания. В России же «разрывают 300-лет­нюю традицию, когда всякий мужчина в России – солдат» («Свобода», 24.02).

Оборонная промышленность России умерла от дистрофии, генералы закупают иностранное вооружение и тем похваляются. Российская элита утешается тем, что «все страны мира платят США», и покорно вздыхает: «Мы уязвимы» («Открытая студия», 24.02). На этом жалком фоне Сталин – гигант, стоически защищавший свою страну. Можно только пожалеть молодежь, если она не сумеет разобраться, где герои истории, а где идолы. Беспощадная реальность убивает устремившихся за миражом.

Жизнь в эвакуации для всех была нелегкой. Временно из-за большой тесноты отданные родственнице отца, занявшей пополам с беженцами нашу прежнюю заводскую квартиру, мы с сестрой стали болеть. Чтобы собрать своих детей, маме нужно было уехать из переполненного Свердловска, а значит, уволиться с Уралмаша, оборонного завода. Цеховое начальство ей в этом отказало, но люди посоветовали сходить к парторгу завода. Парторг внимательно выслушал маму и дал разрешение на увольнение со словами: «Дети нужны стране». Мама в партии не состояла, я тоже никогда не была членом партии. Но о партии, для которой в тяжелейшее время дети представляли большую ценность, я могу думать только с уважением. Отвращение у меня вызывают те, кто шельмовал эту партию, сравнивая положение беспартийного с положением человека, отсидевшего в тюрьме, предавал ее, а потом старался запретить, обеспечив себе бессрочное место в Госдуме.

В современной России правящая партия настолько мало интересуется детьми, что производит над ними бесконечные эксперименты в области здравоохранения, внедряя платные операции, образования, проводя дрессировку по тестовой системе, воспитания, преимущественно сексуального и антисемейного, используя спецпроекты от бессменных думских законодательниц, спокойно взирая на бесстыдные журналы, телепередачи и – для окончательного оглупления – обычную рекламу. Жизнь ребенка ценится законодателями много ниже жизни педофила: даже если ребенок умирает (уж не говоря об искалеченных или несчастных детях с разрушенной психикой), педофил остается жить, его в тюрьме кормят, лечат, о нем пекутся правозащитники, его душой интересуется церковь. У Сталина были другие ценности.
Собрав детей, мама переехала в Реж, тогда небольшой уральский городок. Сначала получала аттестат, потом – пенсию на детей за погибшего отца. Мама снимала комнату. Она сумела привезти купленную до войны мебель из бывшей квартиры и меняла ее на продукты. Дрова – бревнами – ей привозили, как вдове фронтовика. В сезон женщин возили на поле: сажать, окучивать, убирать картошку. Мама белила комнату, сама пилила и колола дрова, носила воду, топила печь, летом выращивала овощи на огороде, ходила по грибы и ягоды, оставляя на меня младших, шила кое-что для соседок на чужой швейной машинке за неимением своей, а по вечерам, уложив малышей, учила меня, шестилетнюю, читать, записалась в библиотеку и приносила, какие достались, книжки, а через год, когда я пошла в школу, отвела меня в библиотеку.

Когда на передаче «Энтэвэшники» (это такие особенные люди), приуроченной к 150-летию со дня рождения И.В.Сталина, выскочил, как чертик на пружинке, Л.Парфенов, историк от шоуменства, с вопросом, разве при Сталине хватало колбасы, мне вспомнилось это время. Какая там колбаса! И тогда, и несколько лет после войны меня мучило постоянное чувство голода. Особенно тяжелой была первая зима, когда своей картошки у нас не было. Раза два-три мама брала предложенные соседкой «жирные» картофельные очистки, пропускала через мясорубку и жарила на смальце, поскольку продуктовые карточки отоварили смальцем, а ничего больше в доме не было. Хотелось спать, но вкусно пахло горячей едой, и я ждала темных лепешек на смальце. От грубой пищи и бараньего жира детский желудок тут же выворачивало наизнанку, а чувство голода только усиливалось. После, с огородом, стало полегче. Это было хоть и голодное, но счастливое время, без бомбежек и с мамой.

Однажды мама принесла из библиотеки какой-то учебник истории (детские книжки были в дефиците) и, как обычно, стала мне читать. Речь шла о бедняках, середняках и кулаках, и меня заинтересовало, к какой категории мы относимся. Мама пыталась объяснить, что так было раньше, но я настаивала; она подумала и, к моему удивлению, сказала: «Мы середняки». В тяжелейших обстоятельствах, без мужа, без своего жилья, при нехватке еды, одна с тремя малолетними детьми, она не захотела считать себя не только нищей, но и бедной. Понимала, что трудно очень и очень многим, считала, что, как и все, справится с трудностями. Мне есть за что любить и уважать свою мать, но ее умение собираться в трудное время, способность не считать себя самой несчастной поистине замечательны. Лично я не могу без презрения и отвращения смотреть на холеные физиономии, произносящие с телеэкрана: «При коммунистах мы все были нищими».

Бесплатно учились в престижных вузах, испытывая обычные для студентов материальные трудности – ах, были нищими. Со временем, по большей части бесплатно, переселились из коммунальных квартир в индивидуальные – увы, оставались нищими. Дети не знали ни голода, ни отказа в игрушках – посмотрите на Запад, мы же нищие! Выстраивали дачу, но встречали трудности с приобретением машины – что же делать, мы нищие! Да вы, раздев догола и действительно оставив нищими по самому скромному счету треть населения страны, навсегда останетесь нищими – духовно. Потому что выбор денег да количества сортов сыра и колбасы в качестве мерила успеха и достоинства оборачивается деградацией личности.

Сталин к богатству, тем более к показному блеску роскоши, был безразличен, богатства наследникам не копил, все, что создал, оставил народу. Жадные до невероятия, созданные преисподней из грязи богачи рассуждают: ему ничего не было нужно, потому что он владел всем. Согласимся: ведя за собой большинство народа, не предавая его ни в праздничные, ни в траурные дни, не жалея усилий на укрепление и развитие страны, Сталин находил отклик в душах людей. Он владел всем, потому что владел людскими душами. Вещей после его смерти не осталось. А на небо, в историю, ему было что взять.

А вот как работала милиция при Сталине. В сенях висела единственная ценная мамина вещь, теплое зимнее пальто с воротником из каракульчи, которое, как тогда говорили, справили мои родители перед войной. Выходить приходилось часто, дверь не запиралась, и пальто украли. Нашла мама на полу в сарае брошенную кем-то старую рваную телогрейку и побежала в милицию. Через некоторое время пришла узнавать, как дела. Ей сказали, что воров нашли, но пальто уже успели сменять на телушку, приведенную на рынок неизвестным продавцом из другого района, так что шансов найти пальто практически нет. Мама смирилась с потерей и перестала надеяться, как вдруг ее вызвали в милицию. Сурового вида милиционер отвел ее в помещение, где висели какие-то вещи, и спросил, нет ли здесь ее пальто. Тут она увидела свою драгоценность, и слезы радости и признательности брызнули из глаз. «Нашла? Забирай и уходи», – только и сказал милиционер.

А вот как работала милиция при Грызлове. Однажды в полночь позвонила хорошая знакомая: она разыскивала мужа, который вдруг исчез без предупреждения, чего никогда не бывало. После тягостных и бесполезных звонков она закричала: «Пришел! Он на ногах не стоит! Он весь в крови, у него нос сломан!» Вот что выяснилось. Шестидесятилетний человек находился в остановке от дома, когда его остановил милиционер и предложил пройти к милицейской машине. Законопослушный гражданин сопротивления не оказал и прошел, куда просили. Вдруг его затолкали в машину и отвезли в вытрезвитель. Документы у него были с собой, в том числе с места работы – предприятия оборонного значения. Тем не менее его заставили снять ремень и часы, выложить деньги (сумма была небольшая), снять обручальное кольцо. Он рассердился, заявил, что будет жаловаться Грызлову. Тогда милиционер ударил его кулаком в лицо и сломал нос. Избитого затолкали в какое-то помещение без окон, где привязали таким образом, что стало плохо с сердцем. Он кричал, никто не приходил. Прошло много времени, прежде чем его отвязали и вытолкали за входную дверь. Метро уже не работало, он потерял ориентировку и боялся упасть, с большим трудом добрался домой. Он уверен, что если бы не медсестра, которая оказалась в вытрезвителе, заступалась за него и была, по-видимому, случайным человеком в этой компании, его замучили бы до смерти.
Недалеко от того места, где его задержал милиционер, находилась ярмарка. Приличного вида человек показался идущим с ярмарки дельцом, подходящей кандидатурой. Пытка применялась с целью выбить вознаграждение за свободу. Деньги искали даже в сандалиях, у которых были спороты стельки. Обручальное кольцо стащили. Пострадавший долго лечился и ушел на пенсию. Из Б.В.Грызлова министра МВД не вышло, и ему пришлось переквалифицироваться в председателя Госдумы.
Вот вам, молодежь, загадка: почему при Сталине народ победил фашизм, а при Путине с Грызловым и далее тот же народ ничегошеньки победить не может: ни коррупцию, ни криминал, ни разруху в промышленности, ни запустение на земле, ни потерю обороноспособности, ни собственное вымирание и деградацию. Видно, протяженность трубы не заменит машиностроения, шелест денежных купюр в обменниках и бережная отправка в чужие банки не украсят землю плодами, а толстый палец Сердюкова не сверкнет золотым ключиком в дверце, за которой находится новейшая военная техника. Отсюда становится ясной политическая задача: очернить историческую личность Сталина до такой степени, чтобы, как в черной комнате фокусника, эта личность перестала быть видимой. Поскольку в человеческом сознании сосуществование руководителя великого государства И.В.Сталина с микроруководителями современной России совершенно невозможно. 

Некая тарахтелка Тина Канделаки, то ли из «Энтэвэшников», то ли из их близкого круга предсказала, что, когда старики уйдут из жизни, молодежь будет больше интересовать Гарри Поттер, чем Сталин. Печально, конечно. Волшебство реальности не заменит и страну не защитит. А кто защитит состарившуюся Тину Канделаки? Одно утешает: подобные мечты, только без Гарри Поттера, мы слышали лет пятнадцать назад от Ирины Хакамады. Уже и политическая деятельность Хакамады ушла в прошлое, и старики без счета оставили этот мир, а советские идеалы, скажем так: нормальные нравственные эталоны, как и память о Сталине, продолжают жить.

После Победы оставшийся в живых мамин брат собрал сестер и осиротевших племянников в Киеве, который ему когда-то приглянулся. Единственный мужчина в семье из одиннадцати душ, он ладил топчаны, полки, перегородки в отведенном мобилизованному офицеру с семьей помещении – конечно, без удобств. Со второго класса я училась в русской киевской школе. Наша школа не имела ничего общего с сумасшедшим домом из фильма Валерии Гай Германики, чем, видимо, и не угодила эрзац-демократам. Не так давно мы с подругой, теперь тоже живущей в Москве, с благодарностью вспоминали своих учителей. В большинстве это были яркие личности, образованные люди, настоящие профессионалы. Многие очень интересно вели уроки, иные отличались заметной добротой. Класс тоже заслуживал уважения. Школа была женской (по мне, это минус), но ябед в классе не было. Более того, когда разгневанная жалобами в учительской классная руководительница грозно спрашивала: «Кто это сделал?» – класс молчал, но виновная или виновные вставали сами. Девочки были из семей разного достатка и положения: у кого отец в орденах пришел с войны, у кого погиб, у кого не был на фронте, кто-то об отце помалкивал. Школьные формы тоже были разного качества, но на взаимоотношения эти факты не влияли. Никаких драк не было, больше дружили, чем ссорились, неписаные правила никто не устанавливал, но предательство презиралось, личная гордость была выше трусости, – вот и вставали сами.

Вспоминая свой класс с таким неизвестно откуда взявшимся, но строго соблюдаемым кодексом чести и сопоставляя поведение подростков с гнусными воплями «правозащитников» о неимоверном, многомиллионном количестве «стукачей» (одни «стучали», другие арестантов охраняли, вот и весь народ), приходим к противоречию. У народа-«стукача» не могут вырастать дети с обостренным чувством собственного достоинства. Такие дети реально существовали, как и их отцы-победители. «Стукач» не победит, у него другая жизненная установка, он спрячется за чужой спиной и поскорее сдастся в плен. Правда, стало быть, в другом. В лагерях сидели и доносчики, и те, кто стремился перевыполнить план по арестам и был уличен в несправедливости. А их потомки и защитники обвинили в доносительстве весь народ. Как вам нравится такая игра с понятием «народ»? По мере конъюнктурной надобности в личных интересах одни и те же лица употребляют либо формулу «победил народ», либо формулу «доносили все».
Моя школа находилась недалеко от знаменитого Владимирского собора (которым теперь завладели раскольники). Звон колоколов в положенные часы плыл по всей округе. Должна засвидетельствовать, что такое соседство ни раздражения, ни преследований не вызывало. О расстреле царской семьи учителя сообщали как о печальной необходимости тяжелого времени, с заметным оттенком сожаления. Одна из соучениц собиралась после окончания школы замуж за семинариста – и ничего, никакой реакции; то ли «не стукнули», то ли не считали нужным вмешиваться. Не понимаю я батюшек, проклинающих «безбожное время», особенно большевиков. Культурой, мировоззрением страна во многом обязана традиционной православной церкви, она дала понятия святого и грешного, скверного. Но с какой стати мне предлагается проклинать свое детство?

Мой отец был членом партии. Слово «большевики» ушло из названия Коммунистической партии, когда я прожила в стране под ее руководством 15 лет.
Если то время – безбожное, стало быть, скверное, то что же нынешнее – божественное или хотя бы приближающееся к таковому? Время беспардонных барышников, ходящих по головам, ради денег расстреливающих, как помеху, тех, кто встал на пути, переезжающих на тяжелых дорогих автомобилях не успевших увернуться неудачников, – это какое время? Время массовой безработицы, изгнанных из квартир в бомжи, детской порнографии и педофилии, наемных убийц, наркомании и алкоголизма, венерических болезней и СПИДа, – это какое время? Неужели церковь, заодно с властью, хочет списать убийственное для страны время лжедемократических перемен как период, необходимый для борьбы с большевизмом? В таком случае периоду не будет конца.

Детушки, ставши дедушками, не позволяйте себе морочить голову тем, кто будет объяснять вам трудности реальной жизни последствиями тридцать седьмого года, в котором я только запищала. Патриарх Кирилл объявил войну с фашизмом божьей карой для нашей страны. Этому церковь собирается учить детей в школе? Нет, своих крещеных внуков я этому учить не буду. Воспитанные в таком страхе и послушании не только победителями не станут – заберутся в ямы и станут конца света ждать. Представители Зарубежной церкви пошли еще дальше. Сначала они приветствовали раскольников в церкви украинской. Затем навязали в качестве святого никудышного государственного деятеля, царя Николая ІІ, теперь хотят обелить военных предателей. Изгнанники революции будут мстить советскому периоду вечно. Да и зарубежные государства вряд ли позволят на своей территории действовать во благо России. Но если сама Россия вечно будет опрокинута в войну со своим прошлым, ничего хорошего это стране не принесет.

Сталин умер, когда я училась в девятом классе. Это были печальные дни. Некоторые плакали, я тоже. Нынешние хулители Сталина этого не поймут. А мне пришлось как-то пройти краем еще не закопанного Бабьего Яра. Позже, в Москве, маленькая женщина со слезами на глазах рассказывала, что осталась одна на свете: все родственники были расстреляны в Бабьем Яре. Мы ее жалели всем женским коллективом. Тетушка мужа, застигнутая оккупацией в Кировоградской области, вспоминала, как гарь разнеслась над поселком: горела еврейская деревня. Шестилетняя девочка, выбравшись из расстрельной ямы, в одной рубашонке холодной ночью постучалась в крайнюю хату – не пустили. Только в третьей открыла дверь мать двоих детей и всю войну ее прятала. После войны нашлись родственники, приехали за ней, благодарили спасительницу. В этом месте рассказчица сияла, как будто ей предназначались благодарность и подарки. В том же поселке перед приходом наших войск убили директора сахарного завода, немецкого ставленника. Через два часа явились каратели, забрали всю поселковую молодежь и расстреляли. Тетушка долго и скорбно перечисляла их имена. Мне запомнилась только Люба с толстой косой, красавица, мать трехлетнего сына. Однокурсница, казачка из Армавира с красивыми бровями над пронзительными серыми глазами и балетной фигурой, говорила, что при немцах совершенно поседела в четыре года. Что она видела, не рассказывала. Волосы восстановились, а нервы давали о себе знать, пришлось ей брать на год академический отпуск. Из документального фильма Романа Кармена «Великая Отечественная» я осилила только два сеанса: голова разламывалась, впору неделю лечиться. Весь зал тоже хлюпал носом. А теперь уроды на иноземном содержании будут мне рассказывать, до чего плох был Сталин.

Вообще-то я готова восхищаться российским государственным деятелем, который, принимая судьбоносные решения, еще умел бы и успевал отделять зерна от плевел. Отправляя в лагерь троцкистов, которые в трудное время пировали, разъезжали на тройках с бубенцами и раздражали народ, выделял бы из их массы запутавшихся сторонников; репрессируя мироедов с обрезами, останавливал бы расходившуюся местную власть перед хозяйством самодостаточного трудолюбивого семейства; беря за шиворот всяческие «Рога и копыта», вникал бы в объективные трудности восстановления производства. Словом, сумел бы отделить мух от котлет. Тогда можно было бы сказать: подумаешь, Сталин. Вот как нужно решать проблемы! Но если вам на государственном блюде подают мух вместо котлет, увольте от восхищения эволюцией и от брани Сталина.

Вся эта ядовитая антисталинская жвачка с одними и теми же, порой троглодитскими доводами (образец: если бы не Сталин, Гитлер не пришел бы к власти) рассчитана на неискушенный ум и податливое сознание. Однако два выпада сумели удивить.

Журналист Л.Радзиховский заявил, что портрет усатого Сталина на территории Москвы можно размещать только на соответствующих стендах с подписью: «Разыскивается милицией» («Эхо Москвы», 20.02). Одни, стало быть, преступления за Сталиным, никакого снисхождения. А как же быть с бесконечно звучащей темой холокоста? Ведь благодаря Сталину были спасены миллионы евреев на нашей территории. Пришлось своими ушами слышать: «Мы, дураки, бежали из Польши в Советский Союз, а умные бежали в Америку». Америка приняла два парохода с беженцами и больше принимать не захотела! Вот и пришлось бежать сюда от Гитлера. Сказала я об этом, на меня обиделись. Интересно, захотели бы евреи во время войны отправить Сталина в милицию? Туда его, усатого! И пусть победит народ. Нет, у меня явно недостаточно душевной широты, чтобы дальше интересоваться мнением Радзиховского.
С особенным торжеством радиостанция «Свобода» (19.02) процитировала высказывание В.В.Путина, включая следующие слова: «К 1954 году страна превратилась из аграрной в индустриальную. Правда, крестьян не осталось». Ай да премьер! Был такой литературный герой Чичиков, который объявлял мертвые души живыми, но чтобы живых объявлять несуществующими, большую политическую хватку надо иметь. А кто же 20 лет назад нас обеспечивал сельскохозяйственной продукцией, да так, что у страны имелась реальная продовольственная безопасность, а не только ее доктрина? Не иначе как 8 миллионов крестьян, из которых как раз при Путине остался всего 1 миллион (ТВ-3, «Право голоса», 27.02). Не страшно, сограждане, вымереть при Путине, раз это все равно можно на Сталина свалить?
После этого ссылка радиостанции «Эхо Москвы» (31.10.2009) на «Новую газету»: «Медведев назвал Сталина преступником», – почти не производит впечатления. Горбачёв уже вошел в историю с клеймом предателя, Ельцин – разрушителя Советского Союза. Интересно, кем назовут полвека спустя В.В.Путина и Д.А.Медведева?

Елена ВИНОКУРОВА