Думаю, многих фильм привлёк уже названием, а у тех, кто знал о его замысле и авторе — выдающемся отечественном режиссёре документального кино Сергее Мирошниченко, интерес был особенный. Каковы же первые впечатления?

Без полемики не обойтись

Впечатления, наверное, у разных людей будут разными, и в чём-то они поспорят между собой. Хотя анонс телеканала утверждал, что «в фильме нет полемического задора», что «он не оценивает события и политических деятелей, их там просто нет».

Но можно ли уйти от политических оценок в такой крупномасштабной работе, которая посвящена событиям последнего двадцатилетия в нашей стране и, шире, на территории Советского Союза? Можно ли избежать полемики по поводу этих событий, их причин и всего двадцатилетия в целом, если отношение людей к ним не просто различное, а диаметрально противоположное? Так что весьма полемично уже само это утверждение телеканала «Россия 1», завершающееся следующими словами: «Фильм завораживает тем, что даёт возможность увидеть жизнь, которая затерялась за мелкой суетой больших свершений».

Смею сказать: жизнь никуда ни от кого не затерялась. Да и не могла затеряться. Другое дело, что каждый, кому выпали эти двадцать лет, прожил их по-своему и соответственно к ним относится. Как по-своему прожили и герои фильма.

Начало их существования на экране относится к 1990 году. Тогда они были советскими детьми, и каждому было по 7 лет. В последних двух частях — уже по 28. И вот как на фоне военного парада, проходившего на Красной площади в 2011 году, сам Сергей Мирошниченко говорит о замысле проекта и проделанной работе:

«Двадцать один год назад мы снимали такой же точно парад на Красной площади в огромной империи — СССР. Всё казалось мощным и незыблемым, и ничто не предвещало дальнейших перемен. Мы начинали проект о советских детях, которые жили в разных республиках нашей страны. Они были не похожи один на другого — разных национальностей, из разных социальных групп, и единственное, что их объединяло, — это то, что всем им было по 7 лет.

Теперь им по 28 лет. За эти годы мы несколько раз возвращались к ним. Мы снимали их в 7, 14, 21 и вот в 28. Первый круг жизни замкнулся.

Сейчас они живут в разных странах. У них разные взгляды на мир, на жизнь, разные религиозные убеждения или их нет вообще. Кем стали наши герои? Во что воплотились люди, у которых в свидетельстве о рождении навсегда останется штамп не существующей ныне империи — СССР?»

И уже в связи с этим текстом, который режиссёр произносит за кадром очень ровным, спокойным, подчёркнуто бесстрастным тоном, возникают (лично у меня) полемические возражения. Во-первых, никогда не считал Советский Союз империей и такое определение категорически не приемлю — хоть у Рейгана, хоть у Проханова или Мирошниченко. Нечто совсем иное представляла собой наша страна!

А во-вторых… Есть, по-моему, большая и очень серьёзная неточность в том, будто тогда, в 1990-м, «всё казалось мощным и незыблемым, и ничто не предвещало дальнейших перемен». Разве так?

Да ведь автора фильма тут опровергает даже один  из его семилетних героев! Маленький Антон говорит про то, как непримиримо борются в стране две силы, и на вопрос, чем же это может кончиться, вдруг отвечает: «Не знаю… Переворотом каким-нибудь».

Пророчество в устах семилетнего мальчика поистине поразительное (наверное, со слов дедушки — бывшего моего коллеги по «Правде», названного почему-то редактором «Правды»). Вовсе не хочу сказать, что все тогда думали о возможном перевороте. Нет, но уже и не казалось всё вокруг таким мощным и незыблемым, как раньше, а перемены-то, которых, по утверждению автора, «ничто не предвещало», шли уже катастрофически обвально.

Кстати, прошу запомнить это слово: перемены. Оно для наших размышлений исключительно важно, мы к нему ещё вернёмся.

Насколько это объективно

А начать, возможно, надо было всё-таки не с полемики. Начинать разговор об определённом итоге творческой работы, тем более такой большой, коллективной, многолетней, может, правильнее было бы с оценки её достоинств.

Что ж, выскажу то, что мне уже удалось высказать автору в телефонном разговоре, посмотрев две первые части картины (в конце я признаю их самыми лучшими). Очень интересно. Очень талантливо. И, конечно, за всем этим — колоссальный, поражающий воображение труд.

Однако в данном случае лишь искусствоведческим подходом никак не ограничишься. Любой фильм, а документальный особенно, сопоставляешь с жизнью, которой он посвящён. То есть это — восприятие не только искусства, но и отразившейся в нём жизни. Можно сколь угодно восхищаться, как всё снято: какие, например, виды Байкала или приволжского села сверху, какие найдены и потрясающе переданы пронзительные сцены из трагических 90-х. Можно много написать об умении Мирошниченко вести доверительный разговор со своими юными героями: ставить вопросы, выслушивать, направлять их дальнейшие размышления…

Направлять? Вдруг ловлю себя на том, что автору может не очень понравиться это слово. Ведь провозглашённая его установка — передавать жизнь объективно, как она есть, включая мысли и чувства реальных персонажей. Без давления, так сказать, без вмешательства извне. Собственно, главное достоинство фильма проявляется как раз там, где звучат непосредственные, искренние высказывания детей, подростков, молодых людей. Они-то и становятся подлинно документальными свидетельствами времени.

И, тем не менее, я вижу, что авторское вмешательство есть, направление, задаваемое им, ощущается. Да и вряд ли возможно без этого, иначе был бы какой-то бесформенный, хаотический поток. Когда из отснятого материала, который всегда больше того, что остаётся для экрана, режиссёр что-то отбирает и монтирует, он уже этим выражает свою тенденцию. Вопрос только в том, какая она.

А комментарии по ходу фильма? Признаю, Мирошниченко старается быть в них максимально осторожным и тактичным, как можно тоньше и точнее выражать своё отношение к чему бы то ни было. Однако удаётся это, увы, не везде и не всегда. И чем дальше, замечу, тем больше не удаётся.

Вот, например, он говорит: «Тогда мы посетили советский чудо-магазин». Напомню: шёл год 1990-й. Ясное дело — прилавки пустые. Но мы же теперь знаем, кто, как и почему добивался этого тогда! А семилетние, конечно, не знали. Да и многим нынешним зрителям, как и будущим, это неизвестно. Воспринимать же приходится обобщённо: «советский магазин», причём с оттеняющей иронической добавкой «чудо»…

Где-то в другом фильме, на иную тему можно было бы счесть это проходной и не самой значительной деталью. Но в этом — нельзя! Сравнение того, что было в советское время и что стало сейчас, пусть не напрямую, не в лоб, а подспудно, пронизывает фильм как одна из основных тем. А ведь этим детям досталось видеть уже не в полном смысле время советское, а «перестроечное», увечное, да к тому же, как перенасыщенный раствор, пропитанное антисоветской пропагандой. Отзвуки этого то и дело слышишь у некоторых ребят. Так зачем добавлять?

Обретения и потери

Между тем не уйти от вопроса, каковы же обретения и потери за эти двадцать лет. Когда смотришь фильм, невольно об этом думаешь.

Есть потери человеческие, и их много. В тяжелейшие 90-е неожиданно умер отец Дениса и Стаса — двух ленинградских братьев-близнецов. Он был рабочим, был здоров, но не выдержал свалившихся испытаний. И чего стоило осиротевшей семье его похоронить!..

А у Риты из прибайкальского посёлка убили жениха. Просто так, ни за что. И убийцы легко отделались. «Безнаказанность», — говорит она.

У Алёны в грузинском городе Рустави из-за преступного равнодушия врачей умер десятимесячный ребёнок. Опять-таки никто не наказан.

Бесследно исчез даже один из героев фильма. В первой его части мы познакомились с маленьким Павликом. Гибельный вихрь «перестройки» занёс его из Баку в лагерь беженцев под стены Кремля. Наверное, не все помнят сейчас, что теснились на Красной площади такие палаточные лагеря. Невозможно без боли смотреть в фильме на этого закутанного от холода малыша, который, когда его спрашивают, как он относится к Горбачёву, с недетской ненавистью бросает: «Горбатый!..» Где он теперь, Павлик из Баку? Съёмочной группе найти его так и не удалось.

Большинство тех ребят, которые семилетними были отобраны для съёмок в далёком 1990-м, к счастью, живы. Но жизнь у них очень разная. И в зависимости от того, какая это жизнь, складывается их отношение к советскому прошлому. Буквально по Марксу: «Бытие определяет сознание».

Вот двое из киргизского города Фрунзе, ставшего теперь Бишкеком, — Алмас и русская Настя. Красавице Насте удалось удачно выйти замуж за «крутого», богатого владельца ресторана. О том, как достигнуто это богатство, умалчивается. Но, хотя муж гораздо старше, хотя пришлось переехать из Бишкека в Краснодар, Настя считает себя благополучной и о советской жизни говорит с подчёркнутой неприязнью.

Алмас же — совсем по-другому. У него тоже был момент удачи, когда завёл он сперва свой «бизнес», да скоро всё рухнуло. Теперь он в Новосибирске, где оказалось 15 тысяч киргизов, торгует на вещевом рынке. Несладкая доля! «Если бы мог, — говорит, — я выбрал бы то государство, в котором жил до семи лет».

Переходя к деревенской теме, Мирошниченко вдруг обронил, что Советская власть людей на селе обманула, и «они поняли, что рай на земле — не для них». Но вот Саша из приволжского села, вынужденный теперь кое-как перебиваться в городе, с восторгом вспоминает прежнюю колхозную жизнь: «Гремел наш колхоз, везде гремел!»

А сегодня? «Сельского хозяйства нет. Земли… Их много, но они стоят пустые: для «хороших людей»… Люди, у которых много денег, перегородили всё глухими-глухими заборами, сидят за ними, как бобыли, и думают: всё у нас есть в жизни. А ведь туда-то, после жизни, всё с собой не заберёшь!..»

Даже Ася в Питере, с детства, видимо, матерью настроенная резко антисоветски (в 7 лет она говорила: «Я уеду в другую страну, эту страну не люблю, не могу здесь жить…»), озабочена: «Мы идём по пути очень жёсткого расслоения». Признаёт, что в Советском Союзе этого не было, что у всех были равные возможности получить образование, был «социальный лифт» и т.д.

Как воспитывали октябрят

Ну а что происходит с внутренним миром людей? С их нравственностью, совестью, их взаимоотношениями? Вспомним библейское: «Не хлебом единым жив человек».

Семилетним задавал Мирошниченко среди прочих такой вопрос: «А если бы у тебя было много-много денег, что бы ты сделал?»

Маленький Андрей в иркутском детдоме ответил: «Я бы не взял». — «Почему?» — «Не хочу быть богатым».

Похоже ответила и девочка Рита на той же иркутской земле: «Раздала бы бедным».

Смотрите-ка, прямо по Евангелию, дословно — по Христу! Вроде бы логичнее ждать такого ответа от дочери священника Марины, которая религиозно воспитана и в семь лет уже шла на исповедь. Но — нет, мы слышим это от тех, кто в церкви никогда не бывал и кому Евангелие никогда не читали.

Спустя годы режиссёр напомнил Рите про тот её ответ. «А как же, — сказала она, — я же была октябрёнком. Помните, звёздочку на кофте всё время открывала?» И Андрей тоже октябрёнок, у него тоже красная звёздочка на груди, в фильме вместе с товарищами он октябрятскую песню поёт.

Мирошниченко в первом же фильме и далее старается делать акцент на том, что вся коммунистическая символика, всё советское воспитание стали тогда уже просто формальностью. Но то, о чём я сейчас говорю, этому сильно противоречит.

Конечно, был и формализм. Конечно, и самое хорошее воспитание действовало не на всех одинаково. Скажем, семилетний грузинский националист Ладо, отвечая на тот же вопрос, начал взахлёб перечислять, что он купил бы себе, став богачом: «Мерседес», «Тойоту» и прочее.

Но вот круглый сирота Андрей (безусловно, самый обаятельный, самый искренний и честный из всех героев фильма!), оказавшись по воле судьбы в далёкой Америке, на самом видном месте хранит красный флаг с серпом и молотом, говорит, что обязательно вернётся в Россию, а если заработает деньги, будет тратить их на помощь бездомным детям.

Ещё один факт. Случайно ли сельский парень Саша, прошедший армию, спасает и бережно приносит к себе домой бюст Ленина, который кто-то хотел уничтожить?

Или ещё. Живущая в Грузии Алёна рассказывает, с какой исключительной ответственностью относится к своим обязанностям на работе её муж. А потом добавляет: «Я его зову коммунистом». Значит, не худшее, а лучшее ассоциируется с этим понятием — коммунист?

Да, был социализм — стал капитализм. И многие, даже тот самый Ладо, замечают: люди стали более эгоистичными, былой коллективизм сменяется индивидуализмом. Вот наблюдение Риты, наезжающей из Иркутска в родной посёлок: «Никто здесь не живёт теперь одной большой семьёй. Все люди стали друг другу завидовать, все друг другу не друзья, а так, знакомые какие-то».

Можно ли сказать, что становится лучше?

Социальный заказ? Очень похоже

Полотно у создателей фильма, охватившего более двадцати лет жизни и почти два десятка человеческих судеб, получилось весьма обширное и полифоническое. Остаются в памяти многие лица, продолжают звучать и спорить между собой разные голоса. А есть ли какой-то общий знаменатель, какой-то главный вывод, следующий из всего этого?

Мне-то думается, что каждый зритель будет делать свои выводы. Однако хотелось узнать мнение режиссёра, пропустившего через себя такой огромный материал. И вот что он сказал:

— Свой фильм я посвятил маме. Ей 85 лет, она была учительницей в советское время. Говорит, что пережила за свои годы три больших потрясения. Маленькой видела отголосок 1917-го: в ленинградский трамвай вошёл голый человек с надписью «Долой стыд!» Потом война, когда говорили, что она всё спишет. А потом 1991 год… Так что пожелание мамы, к которому я присоединяюсь, такое: поменьше перемен. Каждая существенная перемена — это раскачивание маятника, нравственного, духовного, умственного.

Это же, почти дословно, Мирошниченко повторил по телевидению. И ещё прибавил: в поколении, которое он показывает, ему нравится, что оно не ищет виноватых, а надеется на себя.

Такова авторская философия. В двух последних частях фильма послышались и увиделись её отзвуки. Есть, например, разговор о революции, после которого режиссёр приводит свою героиню на крейсер «Аврора», и она демонстративно тянется закрыть рукой дуло орудия, чтобы оно больше не выстрелило.

Странно, когда корень нынешних бед и неурядиц пытаются разглядеть в социалистической революции почти столетней давности. Не менее странно, когда революцией называют горбачёвско-ельцинский поворот страны назад или «оранжевые» пертурбации где-нибудь в Киргизии. Что касается перемен, они всё равно будут происходить, независимо от чьего-либо желания или нежелания. По закону жизни: всё течёт, всё изменяется. А уж куда потечёт и как будет меняться — к лучшему или худшему для общества, во многом определяет политика властей.

Делая последний цикл своей летописи — о 28-летних, Мирошниченко постарался уйти от этого. Неудивительно: съёмки шли для главного государственного телеканала, и вольно или невольно, по-моему, выполнялся его заказ. Отсюда, конечно, и эта настойчивая (если не сказать — назойливая) проповедь буржуазного индивидуализма: приспосабливайся, сам добивайся успеха, ни на кого не надейся и не уповай на государство — это тебе не социалистические времена.

Хотя, между прочим, нынешнее государство в России провозгласило себя социальным. А что же это значит на деле? И как быть с понятием справедливости, которое всегда было так важно для наших людей?

Мирошниченко закончил последний цикл словами надежды, что Господь сохранит его героев и мы увидим их в 35, в середине жизни. Хорошо бы! Но интересно, сохранятся ли при этом такая же пропасть между олигархами и массой неимущих бедняков, такая же коррупция, такое же чудовищное падение нравственности? Сохранятся или всё-таки произойдут какие-то перемены?