Как таковая, идея народного фронта, будь то межпартийный союз или, в более широком смысле, союз, включающий в себя разнообразные политические и профессиональные объединения, общественные организации, отнюдь не нова и не столь оригинальна, как то пытаются представить ее инициаторы. На самом деле, первые народные фронты возникли в период между двумя мировыми войнами на левом фланге политической жизни, будучи порождением левой политической субкультуры. Они сложились как межпартийные союзы прежде всего коммунистов и социалистов или социал-демократов, других партий с целью противодействия наступлению фашистской опасности. Самые яркие примеры, которым отечественное историописание всегда уделяло видное внимание, – это народные фронты 30-х гг. во Франции и Испании, имевшие хорошо выраженную антифашистскую направленность. Посредством этих организационных форм удавалось в какой-то мере преодолевать тяжкий исторический раскол между коммунистами и социалистами – двумя ведущими партиями рабочего движения.

Менее известен относящийся уже к послевоенному времени Народный фронт в Италии, объединивший в конце 40-х гг. в предвыборный союз коммунистов и социалистов. Фронтистские формы организации в виде народных или национальных фронтов – широких межпартийных союзов – были характерны для многих стран народной демократии – наших военно-политических союзников по Варшавскому договору. В начале 70-х гг. Фронт народного действия, включивший в себя коммунистов и социалистов, составил костяк «Народного единства», на несколько лет пришедшего к власти в Чили.

«Копирайт» на политическую формулу народного фронта, долгое время безраздельно принадлежавший левым, был тем не менее оспорен крайне правым политическим образованием во Франции. Свой особый и, разумеется, далеко не левый политический знак в годы перестройки имели народные фронты в тогдашних прибалтийских республиках, в Закавказье – они внесли свой вклад в распад Советского Союза. И все-таки при упоминании этой формулы первые ассоциации, которые в подобных случаях возникают, обычно связаны с левой политической субкультурой. Так что право первородства, предъявляемое нашей партией власти в том, что касается формулы народного фронта, выглядит довольно сомнительным.

Во всяком случае, при самом упоминании слова «фронт», а тем более «народный фронт» первая и непосредственная реакция, которая возникает у наших сограждан, имеет зачастую позитивный характер: во многих случаях фронт – это понятие из арсенала левой политической субкультуры, с которой оно и связывается. На это указывают, в частности, данные социологического исследования, проведенного Фондом «Общественное мнение» (http://bd.fom.ru/pdf/d2011.pdf) 14-15 мая.

Исходящая от партии власти, ею продвигаемая и без удержу рекламируемая, идея народного фронта воспринимается как левая не только по своей исторической природе, но даже и по возможности сегодняшнего политического воплощения (табл. 1). Здесь особую ценность представляет «живое» общественное мнение, не ограничивающееся предельно формализованной статистикой, а выражающееся в подлинных формулировках, полученных в ходе опроса. Так, у 15% респондентов политическая формула народного фронта рождает ассоциации с Великой Отечественной войной, нашедшей свое воплощение в народном ополчении, в партизанском движении: «Во время войны люди объединялись в ополчения, партизаны – это был народный фронт».

Однако не только история сама по себе, прошлое, его категории и понятия, такие, как, например, революция, органично увязываются с сегодняшним днем. Для 8% опрошенных – фронт означает «митинг, призыв», «народные волнения», «революция – массовое недовольство», «сбор людей для отстаивания прав» (весьма вероятно, что решающими для таких представлений стали события в странах арабского мира), «рабочие объединяются за свои права», «это люди, объединившись, должны выйти на забастовку, чтобы улучшить свою жизнь».

Эта же логика наблюдается в иных толкованиях народного фронта, собравших, правда, куда меньшее число сторонников. 3% опрошенных связали политическую формулу партии власти с идеями патриотизма, прямо усмотрев в этом сам «патриотизм», «защиту Отечества», «борьбу против врагов, плохой жизни», «сопротивление людей чему-то» и даже создание неких, надо думать, военизированных формирований – «добровольцев, ополченцев», «народного ополчения». Для меньшинства в 1% - это, по-видимому, призрачные и несбыточные надежды хоть на какую-то реальную демократизацию нашего общественного уклада, которая предполагала бы «участие народа во власти, в управлении государством», «мнение из народа», «власть народа, народ участвует в принятии решений», «чтобы простой народ шевелился, а не сидел по своим квартирам». Еще 1% мнений отражает самую настоящую превратность представлений о народном фронте, ошибочно сопрягая эту политическую формулу с деятельностью оппозиции. Это еще раз указывает на стойкость ассоциаций идеи фронтизма именно с левой политической субкультурой, что, однако, в данном случае означает, что инициатива партии власти оказалась в состоянии дезориентировать некоторую, пусть весьма малую, часть общественного мнения.

Наконец, в качестве курьёза, характерного для 2% мнений, приходится упомянуть о том смятении в умах, которое посеяла идея народного фронта, порой истолкованная вкривь и вкось, представляющая собой дикую мешанину разнородно-отрывочных сведений из области истории и политики: «Дело государственного масштаба», «изменения, преобразования, новый настрой», «что-то честное и порядочное», «делать что-то для мира», «значит мирный фронт, раз «народный»», «воспоминания из детства, фильмы о революции», «Октябрьская революция», «с гражданской войной, где народ шел в ополчение», «Германия, время Третьего рейха», «фабрика «Рот-Фронт»».

Насколько можно судить, принадлежность понятия народного фронта к сфере левой политической субкультуры, с одной стороны, а также медийный натиск официальной пропаганды, поднятый информационный ажиотаж вокруг этой идеи партии власти, отчасти возымели свои последствия, дезориентировав некоторые слои коммунистического электората. Притом что последний в значительной своей мере (47%) трезво обозначил свое отношение к новой затее партии власти, определив ее истинную цену, более четверти электората коммунистов (27%) неоправданно восприняли ее всерьез. Иными словами, относительное большинство усмотрело в этом очередное предприятие партии власти, высказавшись, что именно «Единая Россия» может войти в состав новой организационной структуры. Между тем упомянутые 27% коммунистического электората оказались готовыми увидеть среди членов народного фронта и КПРФ (табл. 2).

Таким образом, партия власти, как оказалось, возможно, неожиданно для себя самой получила некоторую возможность, паразитируя на ценностях левой политической субкультуры, играть на левом поле. Скорее всего, эффект, достигнутый властью, скоротечен и преходящ, он получен за счет мобилизации мощного административно-медийного ресурса, но этот симптом не может не вызывать известной тревоги. Правда, это относится к разряду непосредственных результатов, полученных более от декларирования идеи народного фронта, к тому же имеющей мощное медийное сопровождение, чем от ее реализации. И это же пока не сказалось на конфигурации электоральных намерений – готовности голосовать на думских выборах за ту или иную партию, – запас инерционности которых гораздо выше (табл. 3). Во всяком случае, на протяжении мая соотношение сил между партиями пребывало практически в неизменности и никакие фронтистские поползновения не смогли на него каким-либо образом повлиять.

Идея народного фронта имеет несомненный интерес как с точки зрения ее замысла, так и наиболее вероятного воплощения. Даже судя по вопросам анкеты Фонда «Общественное мнение», основной костяк нового организационного объединения, создаваемого под эгидой «Единой России», должны были составить политические партии. Наиболее вероятным во фронтистском сообществе было бы появление «Справедливой России», имеющей репутацию самой респектабельной оппозиционности, передовой и «модернизированной» левой социал-демократического типа. Хорошо смотрелись бы в новом объединении либералы – та вожделенная правая партия, об организационном оформлении которой периодически принимаются рассуждать медийные официозы.

Естественно, главным здесь был бы вопрос о самих принципах иерархических отношений внутри этого межпартийного союза. Ясно, что ключевая роль, по самому определению, принадлежала бы в нем «Единой России». Здесь должно иметь в виду, что наша отечественная партия власти, начиная с ее ранних, катастрофически не задавшихся проектов и вплоть до сегодняшнего «единороссовского», имела в качестве своего базового философского основания, принятого, разумеется, «по умолчанию», однопартийность. То есть другие партии признавались, главным образом как дань демократическому принципу партийно-политического плюрализма на западный манер, учитывая сильные прозападнические позиции нашей демократии. Но, как следует из самого наименования, намертво закрепившегося за ней, - «партия власти» - ее верховенство в этой партийно-политической системе должно было стать неоспоримым и непререкаемым. Словно бы подразумевается несменяемость этой партии у власти ни при каких обстоятельствах. Другие партии при таком подходе имеют право на жизнь лишь в том случае, если они изначально следуют таким правилам игры, обрекая себя на заведомо неравноправное положение – либо оставаясь вечно оппозиционными, либо превращаясь в еле заметную тень партии власти.

Однопартийность, фактически сложившаяся у нас в стране, воспроизведенная нашей отечественной политической культурой, нашла своих ярых сторонников в числе идейных наследников тех, кто в перестроечное время немало потрудился над развенчанием советской однопартийности, которая подвергалась нападкам и обличениям за «безальтернативность выборов», «господство партократии», «выборы без выбора». Память об этом добавляет одиозности нашей нынешней фактической однопартийности, режим которой олицетворяет сегодняшняя партия власти. И судя по реакции общественного мнения, значительная его часть встретила фронтистскую идею буквально в штыки, справедливо усмотрев в ней очевидные поползновения в сторону установления еще более жесткого режима однопартийности.

В данном отношении идея народного фронта призвана смягчить слишком уж явные проявления этой однопартийности, придав ей известную респектабельность. Поэтому предложенная в таком виде она напоминает уже упомянутый вариант народных или национальных фронтов в странах народной демократии, где доминирующей неизменно выступала рабочая партия, а ее союзники работали на эффект создания многопартийности. В нашей сегодняшней отечественной ситуации такой проект, будь он реализован, создавал бы не очень убедительную иллюзию многопартийности, скорее даже симулировал многопартийный плюрализм. Иными словами, партийно-политическая система сделала бы фактически еще один шаг на пути к однопартийности, причем далеко не лучшего свойства.

Это, однако, только амбициозный замысел, но и он оказался весьма далеким от осуществления и, насколько можно судить, от него молчаливо пришлось отказаться. Действительно, пока не нашлось ни единой партии, которая соблазнилась столь сомнительной для себя перспективой. Тем более что в истории фронтизма имеется превеликое множество примеров, когда партии, входившие в тот или иной фронт, вынужденно растворялись в нем и в конечном счете терпели серьезный урон на выборах вплоть до самого настоящего поражения. Не исключено, конечно, что хотя бы отчасти этот замысел еще и будет реализован, хотя каких-либо признаков этого на сегодняшний день особо не заметно.

Более вероятным представляется реализация фронтистской идеи в ее более скромном виде. Как известно, зеленая улица для вступления в новое объединение открыта общественным организациям самого разнообразного толка, для которых это членство будет куда более соблазнительным. Ведь нередко объединение общественности даже для решения весьма скромных и непосредственных задач повседневного бытия, особенно на местах и в провинции, местная власть воспринимает как вызов, предпочитая вести с ними диалог на языке санкций, либо формальных, а нередко и неформальных. Единожды вступив в народный фронт, освященный непререкаемым авторитетом партии власти, такого рода организации обретают своего рода иммунитет перед лицом возможного преследования, с одной стороны, а с другой – не исключено, что смогут что-то и получать при условии своей лояльности от щедрот административного ресурса. Партия власти, в свою очередь, получает весьма действенный рычаг контроля над гражданским обществом, поглощая таким образом немалую его часть. И таким образом создается совершенно узаконенная система фактического коррумпирования гражданского общества со стороны партии власти.

Такая модель отношений не имеет, однако, ничего общего с эталонными историческими примерами фронтизма. Это схема отношений, известная в западной политической жизни, партии с её так называемыми смежными или сопредельными организациями. Обычно политическая партия образует вокруг себя мощное поле тяготения, в которое втягиваются различные организации, медийные структуры, представители интеллектуальной элиты, которые все вместе образуют ареал влияния этой партии. Этот ареал имеет более аморфный и неопределенный вид по сравнению с собственно партией, обладающей более четкой организационной конфигурацией – руководством и членской массой. Думается, что «Единая Россия» ближе всего находится сейчас именно к такой модели отношений со своими потенциальными и реальными союзниками.

Сектор политического мониторинга

Отдела по информационно-аналитической работе

и проведению выборных кампаний ЦК КПРФ