Однако сразу надо сказать, что упомянутый доклад — типичная идеологическая диверсия, проведенная по всем правилам этого вида террора. Готовился он тайно, в повестке съезда его не было, обрушил его Хрущёв на головы делегатов уже после выборов нового состава ЦК на закрытом заседании, никакого обсуждения его не предусматривалось и не было. Так что, если бы, например, маршал Василевский, которого Хрущёв упомянул, захотел ответить ему, то слова не дали бы. Маршалу пришлось ждать выхода своих воспоминаний, где высказал высокую оценку Сталину. Это и был его ответ горлопану-кукурузнику.

Мое внимание среди участников передачи уже по самому статусу не могли не привлечь три человека: Александр Ципко — философ! Юрий Кублановский — поэт! и Валерия Касамара — женщина! Философа, представьте себе, звать Александр Сергеевич, и я от этого каждый раз, как вижу его на телеэкране, а это почти через день, чуть не в обморок падаю; поэт же, коллега Лермонтова, всё-таки не Михаил Юрьевич, а Юрий Михайлович, т. е. наоборот. Это перенести легче. Да что там! Это даже отрадно — наоборот! Валерия же Касамара напоминает мне другую Валерию, увы, не так давно покинувшую нас навсегда. С какой горечью и болью она сказала о том, что до сих пор 40% населения относятся к Сталину одобрительно. Что бы с ней было, если узнала бы, что, согласно последним опросам, не 40%, а больше половины?! И это — спустя 60 лет после "великого" хрущевского доклада! Спустя 60 лет после непрерывного и самозабвенного сизифова труда всех волкогоновых и аксёновых, жириновских и радзиховских, радзинских и явлинских, млечиных и сванидзе, федотовых и карагановых, да и самой Касамары — имя им легион… После многих тонн сталинофобской литературы космических советских тиражей, десятков кинофильмов, в которых Хазанов, Юрский, Кваша, видимо, считая это делом национальной чести, изображали Сталина похожим на самих себя… 60 лет — ведь это почти две жизни Касамары! А результат?

Но вот философ. Он за последнее время сильно похорошел. Правда, раздался изрядно, но умственным людям это не вредит. Говорил он больше всех и громко, напористо, вельмигласно. О чём? Конечно, о страхе, который до Хрущева "сидел у всех внутри", но Хрущев "реабилитировал русского человека". Здесь Ципко, видимо, уподобил себя известному французскому королю, который заявил: "Государство — это я!". На самом деле страх сидел в печёнках и душах только антисоветчиков и растратчиков, ворюг и гомосексуалистов, что вполне понятно. Чего им было храбриться и веселиться? Я лично ни в своей родне, ни среди многочисленных знакомых никакого страха всё Советское время не видел. При своей достаточно активной жизни я знал только одного человека, которого арестовали. Это был отец моего приятеля Жени Мазютина, жившего в соседнем подъезде нашего дома. Правда, еще арестовали моего родного деда Фёдора Григорьевича Бушина, но мой отец, сын деда, тотчас поехал в Товарково Тульской области, где сидел дед, и, не имея никаких чинов, всего лишь главный врач небольшой больницы, да ещё в молодости царский офицер, каким-то образом освободил деда. После этого деда избрали председателем колхоза им. Марата в Куркинском районе. Так что, никто из нас в "реабилитации" от Хрущева не нуждался, возьмите её себе, философ!

Совсем иное дело со страхом сейчас. Как можно без него жить, если, по данным Генпрокуратуры, Россия по числу убийств на 100 тысяч населения занимает третье место в мире: после Мексики и Бразилии. Это 14,5 тысяч жертв в год ("Советская Россия",19 февраля 2016 г.), что больше, чем погибших за все десять лет войны в Афганистане. Но есть и другой лик страха. 16 февраля телевидение поведало, что в городе Сергач Нижегородской области был сахарный завод, где раньше работало 2 тысячи рабочих, а сейчас — только 500, но им уже объявили, что завод закрывается… Как этим людям не бояться завтрашнего дня?! Я запомнил этот факт только потому, что из Сергача был мой товарищ по Литературному институту Семен Шуртаков, который, кстати, отдал свою Государственную премию на сооружение памятника невернувшимся с войны землякам. А ведь о таких "сергачах" мы слышим ежедневно. Напомню хотя бы ещё об одном: на знаменитом Кировском заводе в Ленинграде работало 75 тысяч человек, сейчас — 3 (три) тысячи. Как чувствуют себя остальные? — хотел бы я спросить у Жириновского или Шахназарова.

А Ципко, никогда не знавший трудностей ни с учебой, ни с работой, ни с заработком или жильём, оказывается, всю жизнь: со дня рождения в Одессе в 1941 году до светлой эры демократии, сатанинская рожа которой всплыла над Россией в 1991 году, — жил в лютом страхе. Представляете, полвека мандража! Правда, после доклада Хрущева, говорит, было некоторое отдохновение. А так — хоть пиши поэму "Премудрый пескарь из Одессы". Помните, у Салтыкова-Щедрина? "Жил дрожал, и умирал дрожал". Право, со страха родился, со страха учился, со страха женился, со страха в партию просочился, со страха в дни ГКЧП, похоже, даже обмочился и до сих пор не просушился.

А если рифмованную прозу перевести на обычную, то надо признать, что А. Ципко по неугомонной и пробивной натуре своей истинный одессит. В самом деле, ещё студент МГУ — а уже член КПСС, и смирно пребывал там тридцать лет. Еще студент — а уже работает в "Комсомольской правде". Вскоре он уже в ЦК комсомола — а ещё студент! Там как раз в это же время сидел на руководящей должности поэт Андрей Дементьев, известный тогда душевными поэмами о замечательной ткачихе-стахановке Валентине Гагановой да о Михаиле Ивановиче Калинине, написанной к 90-летию со дня его рождения. Позже другой поэт скажет о Дементьеве святую правду:

Он был певцом страны Советов,

Он комсомольский был вожак.

Да, есть продажные поэты,

Но чтобы так, но чтобы так…

Я думал, что деятельность Ципко в комсомоле никаких следов в нашей литературе не оставила, но недавно в одном альманахе обнаружил:

Служил Гаврила в "Комсомолке",

Потом добрался до ЦК.

Неужто в этой балаболке

Не узнаете вы Ципка?

Куда после ЦК комсомола вострили лыжи или пролезали люди этого типа? Разумеется, в ЦК КПСС. И Ципко, конечно, оказался там в должности консультанта Отдела соцстран — в одной теплой компании с Ф.Бурлацким, А.Бовиным, Г.Арбатовым и другими одесскими титанами духа. Они там писали доклады четырежды Герою Хрущёву, пятикратному Герою Брежневу, трижды Герою Черненко и Герою Андропову. Могли бы эти интеллектуальные субчики быть советниками или консультантами у Сталина, который в 1939 году, в связи с шестидесятилетием, получил Звезду Героя Социалистического Труда, а Звезду Героя Советского Союза в 1945 году не принял? "Сказал, что не подходит под статус Героя Советского Союза. Это звание присваивают за личное мужество. А я, мол, в боевых действиях участия не принимал, подвигов не совершал, я просто руководитель" (Цит. по Гровер Ферр. Антисталинская подлость. М., 2007, с.274). Тут есть возможность не согласиться со Сталиным. Не говоря уж о многом другом, но в октябре 1941 года не покинуть Москву — это подвиг, провести 7 ноября военный парад на Красной площади и сказать на нем речь — это личное мужество.

После свержения Горбачёва, как можно прочитать в интернете, философ Ципко вместе с Черняевым, Шахназаровым и, кажется, помянутым Дементьевым "принял участие в создании Горбачёв-Фонда". Не совсем понятно, что значит "принял участие". Вложил в этот Фонд свои кровные, что ли? Едва ли.

Всегда Ципко был зорок, шустер, тороват. Ещё как сотрудник Отдела соцстран ЦК он установил связи с нужными поляками. И после контрреволюции он уже там — "хабилитус республики Польша". Что это слово означает, я не знаю — видно, что-то по латыни, а я её подзабыл. Но, судя по всему, высокий статус хабилитуса способствует свободе передвижения и трудоустройства, ибо после Польши в этом же качестве Ципко побывал и поработал в Америке и даже в Японии — может быть, вместе с Хакамадой. Разумеется, в этих странах антисоветчика-хабилитуса встречали с хлебом-солью и со злотыми, долларами, иенами.

И вот, поездив по белу свету, Ципко пришел к выводу об ужасной вредности роли Сталина в мировой истории и о великой спасительной роли Хрущёва. Да что такое Сталин? — говорит, вот у меня было шесть дядей, которые пестовали меня в детстве, и я не услышал от них ни одного сакрального слова о Сталине. И до сих пор удивляется. Ему, философу, скоро 75 лет. Возможно, президент уже подписал Указ о праздновании его юбилея. А он до сих пор не ведает, что люди в большинстве своём вовсе не интересуются политиками до такой степени, чтобы произносить о них сакральные речи. Живут, работают, растят детей, и не шибко заняты вопросом, кто там в верхах. Подтверждение этому как раз в передаче дал Евгений Тарло: "Мне всё равно: Ленин или Сталин, Хрущёв или Брежнев…" А философ ждал чего-то сакрального от своих шести дядей… Пословица гласит: у семи нянек дитя без глаза. А у шести дядей, пожалуй, — не только без глаза.

"При Хрущёве, — говорит, — люди начали жить, он сделал всё для очеловечивания жизни…" Вообще-то философ твердит это с давних пор, но в этой телепередаче возглашал свой вывод особенно буйно и страстно. А рассказал бы он об очеловечивании жизни детям и внукам рабочих, расстрелянных по приказу Хрущёва в 1962 году в Новочеркасске…

Дошел даже до того, что божился: без Хрущёва мы не имели бы великой русской культуры, великой русской литературы. И назвал несколько имен: Юрий Трифонов, Сергей Залыгин, Михаил Алексеев, Василий Белов… Всех их я хорошо знал и даже о всех писал. Но, во-первых, при несомненной талантливости некоторых из них, всё-таки назвать великим русским писателем ни одного не представляется возможным. А уж Залыгин-то, хотя сразу после публикации "Архипелага ГУЛаг" в "Новом мире", который он возглавлял, его в Америке вслед за Евтушенко и объявили академиком, просто скучный писатель, читать невозможно, пусть о его рассказе "На Иртыше" я когда-то и написал одобрительную рецензию в "Литературной России".

Во-вторых, все названные писатели профессионально состоялись задолго до хрущёвского "исторического десятилетия", провозглашенного Ципко. Повесть Трифонова "Студенты", в которой он, как говорится в словаре "Русские писатели ХХ века", "разоблачает космополитизм профессуры Литературного института и её низкопоклонство перед Западом", была напечатана в "Новом мире" в 1950 году, в сталинское время, и тут же получила Сталинскую премию, хоть и третьей степени. К слову сказать, я тогда и о ней напечатал в "Московском комсомольце" одобрительную рецензию. Мой старший товарищ Алексеев начал ещё раньше, его роман "Солдаты" — это 1947 год. А свои лучшие вещи Михаил Николаевич написал уже после изгнания беса из Кремля: "Карюха" (1967), "Ивушка" (1974), получившая Государственную премию, "Драчуны" (1981), "Рыжонка" (1990), "Мой Сталинград (1993)… И Хрущёв имеет к этому ещё меньше отношения, чем Николай Первый — к "Полтаве" Пушкина, или Николай Второй — к "Песне о буревестнике" Горького.

О расцвете литературы при Хрущёве говорил и Юрий Кублановский, лауреат Солженицынской премии: "Великий писатель Солженицын…" Да, да, великий, даже уникальный: ни у кого, кроме ещё того же Евтушенко, не было и нет поместий по обе стороны Атлантики. А уж в таланте вранья и бесстыдства во всей русской литературе равных Александру Исаевичу не сыскать.

— Хрущёв распустил ГУЛаг!…

То есть, как распустил — всех заключенных отправили по домам? Человек употребляет слова, смысл которых ему не известен.

— ГУЛаг мог быть только при Сталине!..

ГУЛаг, милостивый государь, это Главное управление лагерей. Оно как было, так и осталось. Может быть, под другим названием, допустим, ЦУЛаг — Центральное управление — только и всего, ибо преступники не перевелись, а совсем даже наоборот, и сидит их сейчас больше, чем в 1937 году. И как же обойтись без лагерей и без органа управления ими?.. Да, не понимает. А ведь Солженицын хвалил его за точность слова. Впрочем, великий и меня похваливал. В незапамятном 1964 году 2 января писал мне по поводу статьи о нём: "Хвалить того критика, который хвалит тебя — это звучит как-то по-крыловски. Тем не менее, должен сказать, что эта Ваша статья кажется мне очень глубокой и серьёзной — именно на том уровне она написана, на каком только и имеет смысл критическая литература… Жаль, что из-за тиража журнала (воронежский "Подъём") её мало кто прочтет". Вон как! А премию не дал, сквалыга. Только своим, антисоветчикам.

— Анна Ахматова в 56-м году, когда стали выходить невинно осужденные, сказала: теперь одна Россия посмотрит в глаза другой России…

Ахматова — прекрасная поэтесса, но у неё слово не всегда точно соответствует жизни. Она была неточна, даже когда в патриотическом порыве воскликнула:

Но мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово!

Война шла не за язык, немцы не изгоняли русскую речь, на захваченной территории они издавали газеты на русском языке. Дело было гораздо серьёзней, и об этом точно сказал Твардовский:

Бой идет не ради славы —

Ради жизни на земле.

Именно жизни — всей, включая язык, и именно на земле — не только нашей.

И в этом случает она рисует любимую либералами картину: половина России сажала — половина сидела. И тут мне вспомнилась другая знаменитая дама, Майя Плисецкая. Шла по телевидению её беседа с журналистом. И она, как, мол, само собой разумеющееся, сказала: все писали доносы! "Неужели все?" — изумился собеседник. "Все!" — "И вы с Родионом Щедриным?" — "Причем здесь мы!" — гневно воскликнула суперзвезда, встала и ушла.

А Юрию Кублановскому хорошо бы вспомнить известные строки Пастернака:

Напрасно в дни высокого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта –

Она опасна, если не пуста.

Да, на этих телепосиделках страсти кипят, но назвать их "высоким советом" нет возможности, и "вакансия поэта" тут не опасна, а совершенно никчемна, если не пуста. Тем более, если защищать Хрущёва и его доклад, в котором самое интересное то, что в нём всё: от первого до последнего слова, — враньё.

В заключительной части передачи один остряк сказал: "Счастье России в том, что ни один реформатор не довёл дело до конца". Участники передачи одобрительно засмеялись. Нет, господа, Сталин довёл. Говоря известными словами, он принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой, благодаря чему вы до сих пор имеете возможность слушать завирально-сакральные речи Ципко и Кублановского.

А суть самоубийственного доклада Хрущёва и всей борьбы против "культа личности" хорошо выразили два совершенно разных человека: великий советский писатель Михаил Шолохов и великий антисоветчик Черчилль. Первый сказал: "Был культ, но была и личность". А второй, тоже умевший сказать складно, припечатал: "Это борьба живого с покойником, в итоге которой покойник положил живого на лопатки".

Но, конечно, дело не только в личной судьбе Хрущёва, а, главным образом, — в последствиях его доклада. Это было предательством всего мирового коммунистического лагеря. Ведь во многих странных были большие и сильные компартии: в Китае, Корее, Вьетнаме, Франции, Италии… И в некоторых странах они стояли у власти. Мао Цзэдун, Морис Торез, Пальмиро Тольятти, Ким Ир Сен, Хошимин, Долорес Ибаррури — эти имена знал весь мир. Наша компартия — особенно после победы в Великой Отечественной войне — пользовалась большим авторитетом во всем мире. И вдруг из зарослей кукурузы вылез чумазый кукурузник и прокаркал во всё воронье горло свой доклад…

На любом посту — хоть в отделении милиции — только болван будет хаять своего предшественника. Как известно, в последние годы и дни жизни Ленина у него со Сталиным возникли сложности, несогласия и политического, и личного характера: от вопроса о государственном устройстве СССР (автономизация или федерализация) до факта грубого, возможно, оскорбительного разговора по телефону Сталина с Крупской, за что Ленин, угрожая разрывом отношений, требовал извинений. Хорош был бы Сталин как политик, если бы после смерти Ленина стал сводить с ним счёты! Наоборот, многократно повторяя, что он лишь ученик Ленина, Сталин использовал великий авторитет Ленина в целях укрепления своего авторитета и авторитета партии. Разумеется, он делал это искренно, честно, убеждённо. После своей смерти Сталин оставил огромный авторитет: и свой собственный, и партии. А малограмотный "хрущ" всё это пустил по ветру. Следствием стала кровь — сперва в Грузии, где залпами разгоняли митинги, потом — в Венгрии, потом — на острове Даманском, в боях с китайскими пограничниками. И это было только начало. Продолжение мы видим теперь.