Типичный кич

Казалось, молодые люди пришли целыми компаниями. Оживленно переговариваясь, они выстраивались в очереди к стендам, выставленным прямо на улице, и, назвав фамилии, по спискам получали билеты на конкурсный просмотр. На вопрос, что происходит, девушка охотно ответила: «Мы как-то были в кино, и после сеанса всех желающих записывали на просмотр нового фильма «Шапито-шоу». Бесплатно!»

Это был первый из двух российских фильмов, представленных на кинофестивале. Зрительный зал оказался забит до отказа. Для аккредитованных гостей и журналистов места уже не нашлось. Хорошо, что фильм удалось посмотреть раньше, на пресс-показе. Он шел три с половиной часа — так что была реальная опасность опоздать на пересадку в метро, и, каюсь, я ушла за пять минут до конца. Так что финального жеста, о котором потом много говорили, я не видела.

Интрига, выстроенная вокруг этого фильма, была достойна Каннского фестиваля, где, как известно, всегда идет яростная подковерная борьба за первое место. Говорили, что это кандидат на Гран-при, фильм-событие, в котором герои являют собой мозаичный портрет нового поколения.

О режиссере Сергее Лобане было известно, что он вышел из андеграунда и ошеломил всех своим фильмом «Пыль», завоевавшим множество призов, в том числе и диплом жюри российской критики на ХХVII Московском международном кинофестивале. Надо сказать, фильм был достаточно одиозным — речь шла о некоем государственном институте, где разрешены опыты на людях. Своё кредо режиссер выразил так: «Попытаться создать мир, в котором каждый живет в своей реальности: молодежь ходит в клубы и потребляет наркотики, правозащитники борются за каждую новую свободочку, сотрудники госбезопасности оберегают эту самую безопасность от свобод, а ученые расщепляют человека на нейтроны и протоны — и всё это одновременно существует».

Понятно, режиссер захвачен многомерностью, многофункциональностью общества и пытается это как-то по-своему осмыслить средствами экрана. Но при этом к самой общественной жизни относится более чем иронически. Отсюда — с одной стороны, поиски новых сюжетных конструкций, а с другой — гримасы и ужимки в духе андеграунда. Всё это воплотилось в его новом фильме «Шапито-шоу». Представьте себе кинофильм, состоящий из четырех новелл, действие которых если не синхронно, то, по крайней мере, одновременно. В каждой новелле свои герои, но они не уходят из фильма, когда кончается один сюжет и начинается другой. Теперь они служат фоном для новых персонажей, и все вместе существуют в одном пространстве — некоем курортном посёлке, куда забросила их летняя тяга к морю. Одинокая затащила сюда знакомого ей только по Интернету Киберстранника, глухонемой Лёша связался с компанией великовозрастных «пионеров», престарелый отец приехал объясниться со своим сыном, а некий продюсер попытался организовать гастроли двойника Виктора Цоя. Кто-то сходит с ума от любви, кто-то страдает, не находя понимания у друзей, кто-то пытается завоевать уважение отца, а кто-то — наладить отношения с компаньонами.

Сложность сюжетной конструкции побуждает автора обратиться к испытанным реалистическим формам «старого, доброго кино», но позиция, в которую он всякий раз ставит своего героя, напоминает о его «неформальном» прошлом. К чему, собственно, ведет нас автор вкупе со своими «отдыханцами»? Тут, видимо, должны помочь разобраться названия новелл: «Любовь», «Дружба», «Уважение», «Сотрудничество».

И они помогают, если идти от противного: любви нет, дружбы нет, уважения тоже, ну а о сотрудничестве даже говорить не приходится. Жизнь — бессмысленная толкотня на ограниченном пространстве, любая человеческая драма ничтожна, если посмотреть на нее со стороны. Человек — ничто в глазах окружающих.

Мысль не новая и весьма пошлая, если подходить к ней хотя бы с минимальным нравственным багажом. Но в том-то и суть, что таким багажом все эти путешественники к Чёрному морю совершенно не отягощены — в массе своей - это голые люди на голой земле. О морали и нравственности у них самые смутные представления; что им подбрасывает случай, то и хорошо: нудизм — ладно, наркотик — пойдет, гомосекс — ой, я еще не готов.

Единственный человек, который не хочет принимать участия в этой содомии, конечно же, ненормальный. Он не такой, как все, — он глухой и в силу своего увечья не слышит той мерзости, которая носится в воздухе, а внутреннее чувство человеческого достоинства не дает ему опуститься. Но этим он очень смешит окружающих: да что ж с него взять, если он такой уродился.

Правда, есть в фильме еще старик, который, познав все мирские соблазны, теперь призывает слиться с природой и на лоне ее вкусить «духовных радостей». Но его призывам никто не внемлет: тут каждый персонаж — носитель жизненной мудрости, которая сводится к несложному рефрену: «живи, пока живется». Пьяные разговоры про этику и эстетику ничего к этому не добавляют.

В самом деле, чего там мудрствовать лукаво, когда жизнь так и бурлит кругом — успевай только крутиться. На эту мысль работает вся организация экранного пространства: здесь всё кипит, мельтешит, крутится, вертится и корчится. Операторы Иван Мамонов и Евгений Цветков не особенно озабочены выбором натуры и организацией кадра; актер как центр композиции, средоточие внимания для них просто не существует. Видимо, это идет от режиссера, озабоченного прежде всего тем, чтобы воссоздать «конгломерат жизни», — отсюда и беспорядочное механическое соединение разнородных частей.

На кого рассчитано утомительное действо? Этот вопрос неизбежно встал на пресс-конференции, посвященной фильму. Такого многолюдья за длинным представительским столом не было ни разу за всё время фестиваля. Отстаивать достоинства своей картины явилась чуть ли не вся группа. О чем и для кого делался фильм, с жаром разъясняли не только авторы, но и люди, имеющие лишь косвенное отношение к замыслу и его воплощению.

Любопытно, что наиболее точно выразил авторскую позицию исполнитель одной из эпизодических ролей, «широко известный в узких кругах» сочинитель «музла» для самого Шнура, а по совместительству не то продавец, не то владелец нескольких палаток на питерском рынке Стас Барецкий. По его словам, фильм снят для современной молодежи, славных ребят, которых не заморочишь сказками о всяком там гуманизме, любви и дружбе — они живут для себя, учатся и работают, чтобы получать деньги, и ни на кого не надеются — только на себя. «Их родители надеялись на государство и оказались — где? Вот именно там…» — закончил свои размышления Стас Барецкий, довольный произведенным эффектом.

После демонстрации «Шапито-шоу» в фестивальном «Октябре» удалось поговорить с несколькими молодыми зрителями. Всем им перед началом сеанса раздали анкеты, чтобы они оценили фильм по пятибалльной системе. Так каковы же были оценки?

Оля, студентка: «Тройка». Балаган какой-то. Ну посмеялись немного… А вообще, потеря времени».

Саша, художник: «Двойка». Стыдно за такое кино. Неужели не нашли ничего получше для фестиваля?»

Максим с компанией программистов: «Тройка». Это типичный кич. Искусство для бедных. Ну понимаете, для нищих духом».

Таня, безработная: «А я поставила «отлично». Жалко ребят — они так старались. Главное, работу нашли…»

Навязывают разврат и насилие

Каким образом не просто слабые, а антихудожественные произведения попадают на конкурс? Такой вопрос напрашивался. И он прозвучал на пресс-конференции, посвященной конкурсному российскому фильму Николая Хомерики «Сердца бумеранг». Его задал представитель одного из киноклубов. Ведущему Петру Шепотиннику вопрос очень не понравился. «Я, я выбираю фильмы на конкурс! — возмутился он. — И все они — замечательные. Этот фильм тоже замечательный — тонкий, нервный, проникновенный. Поднимите руку, кому он понравился. — Под его взыскующим взглядом самые продвинутые киноведы, как школьники, подняли руки. — Вот видите? Я снимаю ваш вопрос».

Возмутитель спокойствия покинул зал. И, тем не менее, неудобный вопрос висел в воздухе. Низкое качество многих конкурсных фильмов было очевидно. Журналистам рот не заткнешь, в кулуарах постоянно идет обмен мнениями. Самыми одиозными, не вызывающими сочувствия были признаны российские фильмы. А, казалось бы, как не посочувствовать герою фильма «Сердца бумеранг»: молодой человек стоит на грани жизни и смерти, при осмотре у него обнаружили редкую форму порока сердца — с такими диагнозами люди не живут.

Приговор вынесен, но жизнь еще продолжается: он, как ни в чем не бывало, ходит на работу, встречается с девушками, коротает вечера с матерью, разыскивает незнакомого ему отца… Но что бы он ни делал, над ним висит рок. Замысел ясен, но как же примитивно и грубо он воплощен!

Герой фильма Костя работает помощником машиниста метро — профессия вроде бы требует элементарного умственного развития. Но этот парень принадлежит к числу тех, кого сверстники называют «овощами». Он живет какой-то растительной жизнью. Можно сказать, ему нечего терять — он не мыслит, не чувствует, а только существует.

Действие происходит в каком-то мертвом полутемном городе: если это Москва, почему же мы то и дело видим станции питерского метро? Очевидно, режиссер пытается как-то синтезировать не только пространство, но и время: никаких конкретных примет эпохи нет, всё это могло происходить и двадцать, и пятьдесят лет назад. А получается, что герой живет вне времени и пространства, вне человеческого общества, один на один со своей бедой.

Фильм снят на черно-белую пленку с явным умыслом зачернить мир: даже белый снег кажется грязным; в нем существуют не столько люди, сколько клише людей. Вот уж действительно чернуха — грязные разговоры, грязные отношения, грязные делишки. До преступления вроде не доходит, но разве не преступно оставлять смертельно больного человека в кабине машиниста метропоезда? Изумляют равнодушие и цинизм врача, который режет в глаза больному правду-матку, не озаботясь ни его участью, ни своим врачебным долгом. Эта фигура вырастает прямо-таки до зловещих размеров.

Можно, конечно, быть субъективным, но не до такой степени, как Пётр Шепотинник, объявивший этот недочеловеческий фильм тонким и проникновенным. И дело тут не в субъективизме, а в определенной позиции, которую можно выразить словами: чем хуже, тем лучше.

Думается, дальнейшая судьба Московского международного кинофестиваля напрямую зависит от тех, кто определяет программу смотра. Отборочную комиссию основного конкурса надо менять, иначе она задушит этот смотр разнообразной порнухой и чернухой. Кстати, члены отборочных комиссий формируют свои внеконкурсные программы.

Такова, например, программа Кирилла Разлогова, возглавляющего, кстати, отборочную комиссию, «Секс. Еда. Культура. Слава». Здесь собраны фильмы, не имеющие никакой художественной ценности, но активно поощряющие низменные чувства и вкусы. Кроме того, для участия в смотре приглашают зарубежных режиссеров, известных своей апологией разврата и насилия.

Внеконкурсные программы их фильмов буквально навязываются зрителю. На этот раз это пресловутый Сэм Пекинпа, «магия» которого заключается в том, что «он заставляет нас сочувствовать своим героям, этим диким, брутальным негодяям и убийцам». На родине за Сэмом Пекинпой недаром закрепилось прозвище Кровавый или Безумный. Теперь он безумствует здесь — спасибо организаторам фестиваля.

Хочется обратиться к Министерству культуры РФ: опомнитесь, перестаньте юродствовать по поводу значимой роли Московского международного кинофестиваля в мировом кинопроцессе: он попросту загнивает.