Остальгия

Нет, это не ошибка корректора: именно «остальгия» — в нынешней Германии это слово означает тоску по бывшей Германской Демократической Республике, тоску по удивительной стране на востоке Центральной Европы.

Об упразднении ГДР (именно так в сегодняшнем Берлине политкорректно именуют процесс аншлюса процветающего европейского государства) существует целая литература. Среди авторов — Лех Валенса и Джордж Буш-старший, Гельмут Коль, Ганс-Дитрих Геншер и Тадеуш Мазовецкий, Джеймс Бейкер и Михаил Горбачёв, маститые учёные и энергичные журналисты, свидетели событий и исследователи архивов. Имя им — легион.

Нечего и пытаться проанализировать в газетных заметках всё ими сказанное. Однако одно имя я всё-таки выделю. Нынешний министр иностранных дел и германский вице-канцлер Гидо Вестервелле недавно сказал: «Последние 20 лет показали, что лозунг «Мы — единый народ!» описывает реальность. Для меня в этом, собственно говоря, и заключается успех германского единства».
Помнится, что-то подобное говорил Гитлер. И не только говорил. Он и делал: были решительно воссоединены с единым германским народом австрийцы, судетские жители, эльзасцы, лотарингцы и далее по известному списку. Единый народ, единая страна… Ну а недостатка на роль единого фюрера никогда не ощущалось. Так что если не нынешние власти ФРГ, то политики будущего традиционное триединство, похоже, снова отстроят. Камни в фундамент этого жутковатого будущего закладываются сейчас. Послушайте, что говорят ораторы неофашистов, которые сегодня уже пропагандируют свои бредни абсолютно легально. Их мало? Но у Гитлера сначала тоже была жалкая кучка сторонников, которых считали сборищем городских сумасшедших. А потом он совершенно законно стал канцлером Германии как лидер партии, победившей на выборах.

Так что расцвет остальгии связан не только с тем, что исчезло 2/3 всей промышленности ГДР и соответственно резко выросла безработица, которая и сегодня существенно превышает на востоке аналогичный показатель в западных землях ФРГ, не только с тем, что на территории бывшей ГДР на треть меньше, нежели на западе, ВВП, приходящийся на душу населения. На мой взгляд, остальгия — это прежде всего тоска по абсолютно антифашистскому государству, которым была ГДР.
 

Марафон по пересечённой местности

В нынешней Германии любят утверждать, что воссоединение востока и запада страны было трудным забегом на длинную дистанцию. С этим нельзя не согласиться: от старта до финиша прошло более года. Поэтому не будем упрощать — разрушение пограничных сооружений ГДР (на западе его именуют «падением Берлинской стены») отнюдь не было финишем огромной международной провокации. Хотя из этого события пропаганда и сделала «Символ торжества Свободы!»
Аншлюс был значительно более сложным процессом, в детали которого западные коллеги-журналисты предпочитают не вдаваться без крайней необходимости.

Однако дьявол, как известно, кроется в деталях. А потому вглядимся в прошлое повнимательнее, без юбилейных розовых очков.

Началом забега принято считать 10 сентября 1989 года, когда Венгрия открыла границу с Австрией для «беженцев из ГДР». Кто-то из этих людей действительно рвался на Запад, кто-то был специально переброшен в Венгрию для нагнетания провокационной пропагандистской истерии. Как бы то ни было, провокация удалась. Мировая пресса заголосила о «миллионах беженцев из коммунистического рая».
Чехословакия тоже вроде бы обещала поступить аналогичным образом. Но потом в Праге передумали. Чехословацкие друзья объяснили мне, что память о «шоковом августе 1968 года» остановила процесс. В Праге сделали иначе: всем жителям ГДР, выбравшим Запад, предложено было собраться в посольстве ФРГ. Туда пришли пять тысяч человек (заметьте — отнюдь не миллионы).
Сходным путем пошла и Варшава.

Никто не знал, что делать дальше. Яснее стало, когда в кулуарах Генассамблеи ООН министр иностранных дел ФРГ Геншер провёл ряд встреч, в том числе и с представителями ГДР. Решение нашли такое: все желающие прибыть в ФРГ могут туда выехать, но поездами через территорию ГДР. То есть последнее слово осталось за Германской Демократической Республикой, которая договоренность выполнила.

7 октября 1989 года ГДР праздновала своё сорокалетие. В Берлин прибыл Горбачёв. Была устроена впечатляющая демонстрация военной мощи «первого на немецкой земле государства рабочих и крестьян». Парад произвел большое впечатление на иностранных наблюдателей. Потом пошли многотысячные колонны жителей ГДР. Это был нескончаемый поток счастливых людей, радостно скандировавших «Эрих — Горби!» Горбачёв целовал Хонеккера. Я был поблизости, видел и обезоруживающую улыбку Горбачёва, и расцветшего в ответ Хонеккера, и взрыв энтузиазма в колоннах демонстрантов. Ничто не предвещало близкой трагедии.

А 24 октября Хонеккер был смещён. Для него начался крестный путь предательства — изоляция в Москве, возвращение в Берлин, в ту самую тюрьму, где Хонеккер сидел в гитлеровские времена, свистопляска буржуазной прессы. Потом изгнание.

Когда на трибуне прилюдно Хонеккера целовал Горбачёв, демонстранты хором пели песню о юном барабанщике. Юный Эрих действительно был барабанщиком в коммунистическом пионерском отряде у себя на родине. И посвященная ему песня была очень популярна в ГДР. Его не сломили ни фашистские застенки, ни предательство тех, кто называл себя коммунистом: он до конца дней остался барабанщиком социализма.

Вернемся, однако, в Берлин, праздновавший сорокалетие республики. К вечеру 7 октября стали происходить странные вещи. В центре города появились немногочисленные, но очень шумные демонстранты. Они кричали «Горби! Свобода!» Имя Хонеккера уже не упоминалось.
Знаменитая берлинская полиция вела себя странно: взявшись за руки, стражи порядка исполняли нечто напоминающее танец маленьких лебедей. Они вроде бы старались оттеснить демонстрантов. Однако главной их целью, очевидно, было всячески избегать возможных столкновений.
А потом отменили торжественный прием для иностранной прессы. Случилось так, кто мы подъехали к особняку МИД одновременно со знакомым английским журналистом. Нас встретили запертые двери, у которых толпилась группа коллег, но немцев среди них не было.
Англичанин спросил меня, что происходит. Я предложил ему пойти выпить пива в ближайшей пивной.
Однако это были не все удивительные вещи в тот вечер. Я работал тогда в Агентстве печати Новости (АПН) и, естественно, подчинялся производственной дисциплине. Дисциплина же требовала, чтобы всё написанное я передавал в Москву, где и определялась судьба материала. В тот вечер в Берлин поступило указание самостоятельно рассылать свои комментарии в любые страны, где к ним проявят интерес. Сделано это было вроде бы для ускорения процесса передачи. Или, может быть, начальство в Москве просто не знало, о чём следует писать, а о чём — помолчать: ты на месте, ты и пиши, ты и отвечай в случае чего. Указание я выполнил — разогнал тексты иностранным коллегам. Информация тогда ценилась, публикаций образовалось много.

А на другой день мы с коллегой поехали в Дрезден. По пути останавливались в разных городках. Нам встречались немногочисленные очень дисциплинированные демонстранты, которые тоже кричали о Горби и свободе. Откричав положенное время, они шли в пивную и потом опять занимали посты на улице. И снова кричали — всё спокойно, никто не мешал. Немецкая организованность плюс дисциплина.
Во всех церквях пасторы рассказывали о мучениках, которых власть держит в застенках. Тексты проповедей были поразительно схожими.

Вечером, когда мы вернулись в Берлин, там на Александерплац горел Полицайпрезидиум — управление народной полиции. Поджигателей мы насчитали человек двести. Полицейских – ни одного.
Так началось самое удивительное время в истории ГДР. Демонстранты разгуливали под любыми лозунгами. В газетах множились сатирические материалы. С территории Западного Берлина доносились сумасшедшие децибелы рока. Молодежь танцевала у стены.

А страна между тем трудилась: ни один из заводов не остановился, в сельхозкооперативах шли осенние работы.

24 октября Хонеккера сменил Эгон Кренц — бывший комсомольский лидер. Замена была вполне ожидаемой. Он поехал в Москву, где был тепло принят. Я видел, что иностранные журналисты в пресс-центре МИД высоко оценили его пресс-конференцию. В Берлине же нарастала напряжённость, будто чья-то невидимая рука гнала молодежь к пограничным сооружениям. Люди требовали открыть дорогу на Запад.
В 22 часа 30 минут 9 ноября 1989 года пограничники поднимают шлагбаум на переходе Борнхольмер штрассе. Толпа устраняется в Западный Берлин. Нет больше стены, дороги на Запад открыты. Свобода!
Фантастическая жизнь ГДР продолжалась. «Оси» (так на Западе называли восточных немцев) гуляли по капиталистическому Западному Берлину, ахали около магазинных витрин, с большим энтузиазмом покупали бананы, которые пропаганда сделала символом свободного мира.
Но вечером они возвращались домой, чтобы утром выйти на работу и трудиться на народных предприятиях по социалистическим планам. Дома было спокойно.

Обманчивое спокойствие

Казалось, все получили, что хотели — кто-то выбрал западную свободу, кто-то восточную надежность, кто-то старался совместить эти тенденции. 28 ноября федеральный канцлер Гельмут Коль сказал в бундестаге, что ему видится в будущем конфедерация двух Германий.
Однако такое развитие событий нравилось далеко не всем. 6 декабря был отправлен в отставку Эгон Кренц. Премьер-министр ГДР Ханс Модров активно включился в подготовку всеобщих выборов.
Забеспокоились соседи Германии. Польша озаботилась стабильностью своей западной границы, которую признавала ГДР. Сохранится ли это признание?

Французские газеты запестрели карикатурами на хищного прусского орла. Президент Миттеран едет в ГДР — он обеспокоен перспективами создания очень большой и очень сильной Германии. Восточный Берлин получил мощную поддержку Парижа. Всё, можно успокоиться? Нет. 13 февраля 1991 года в Оттаве начинаются переговоры 2+4, цель которых — не мирный договор (иначе в переговорах должны были бы участвовать около 40 государств антигитлеровской коалиции). «Шестёрка» (2+4) — переговоры двух немецких государств при участии четырёх великих держав.

На встрече «шестёрки» в Берлине 22 июня советский министр иностранных дел предлагает рассматривать полный суверенитет единой Германии как решение, которое может быть принято только через много лет после стабилизации внутреннего единства. Бонн это категорически отвергает.
17 июля в Париж вызывают польского министра иностранных дел Скубишевского. «Шестёрка» его успокаивает: при объединении Германии западная граница Польши останется нерушимой.
И, наконец, 12 сентября в Москве фиксируется согласие шести подписать «Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии». Как сообщают немецкие источники, это стало результатом встречи Коля и Геншера с Горбачёвым 15—16 июля. Москва дала согласие на вступление объединённой Германии в НАТО — Горбачёв ещё в марте отвергал такую возможность. Те же источники утверждают, что новая позиция Москвы объясняется прежде всего обещанием Бонна оказать экономическую и финансовую поддержку Советскому Союзу, находящемуся в тяжёлом положении.
То есть состоялся примитивный акт купли—продажи нового европейского порядка. Немцы говорят, что заплатили они недорого. Да и эти деньги не пошли Москве впрок: значительная часть их исчезла после развала СССР.

Тут есть смысл вернуться назад. В мае 1990 года в бельгийском Генте проходил не очень афишируемый симпозиум, на котором руководство Европейского экономического сообщества высказалось за развитее сотрудничества с Советом Экономической Взаимопомощи (СЭВ) и с ГДР как его членом. Этот же тезис руководители западного интеграционного объединения подтвердили мне там же в интервью.
Значит, СЭВ жив? Да. И был жив до тех пор, пока в Москве не приняли решение о его ликвидации, что и стало фактом летом того же года. Похороны были очень скромными. Я спросил тогда чехословацкого вице-премьера Длоугего: сохранятся ли какие-то структуры СЭВ, например, в оборонной промышленности? Он ответил категорическим нет.

Это был смертный приговор ГДР. До того времени хотя и с перебоями, но работали её связи со странами—членами СЭВ. Сейчас республика оказалась полностью во власти западногерманских монополий. Остальное было просто делом бюрократической техники.

Завтра

Московские небожители сдали Германскую Демократическую Республику. Советский Союз рухнул вслед за разрушением мировой социалистической системы: как известно, колесо истории раздавит каждого, кто не хочет видеть направление его вращения.

Сейчас Германия приценивается к месту непостоянного члена Совета Безопасности ООН. Мало кто сомневается, что в интересах Берлина структура этой важнейшей международной организации будет пересмотрена — силу уважают всегда и везде.

Это сегодня. А завтра? Прогнозы разнообразны. На мой взгляд, представляет интерес оценка японской деловой газеты «Никкей». «Подобно тому, как Германия прошла путь от государственной раздробленности до Федеративной Республики, так и Европа ставит теперь перед собой задачу в ближайшие 10 лет стать «Европейским федеративным государством»,— утверждают в Токио.

Идея впечатляющая. Вот только есть проблема: германский опыт поставляется на мировой политический рынок в одном флаконе с германской гегемонией. И сомнительно, чтобы европейцы согласились принять новейший японский рецепт германского сопроцветания.

Александр ДРАБКИН. Политический обозреватель «Правды».