ОН ПРИЗНАН как один из крупнейших драматургов ХХ века. Событием советской театральной жизни стала постановка уже самой первой пьесы Виктора Розова «Её друзья» на сцене Центрального детского театра в 1949 году. Спектаклем «Вечно живые» по его пьесе открылся в 1957-м театр «Современник». А фильм «Летят журавли», снятый по его сценарию, был удостоен в 1958 году высшего приза Каннского кинофестиваля «Золотая пальмовая ветвь» и теперь значится среди лучших фильмов мирового кинематографа.

Но Виктор Сергеевич был не только выдающимся русским советским писателем. Он был и настоящим гражданином своего Отечества, великим патриотом. Особенно ярко это проявилось в последние годы его жизни — самое трагическое время для нашей страны. Когда в конце {80-х годов прошлого века он, доброволец Великой Отечественной, понял, какая опасность вновь нависла над Советским Союзом, честный писатель и отважный солдат мужественно встал на его защиту. А потом начинается борьба за Россию — за справедливую власть в стране, за её независимость, за самобытную и великую русскую культуру. Несмотря на преклонный возраст, Виктор Розов остаётся в первых рядах бойцов.

Его страстный публицистический голос, обращённый к соотечественникам, больше всего звучал в эти годы со страниц «Правды», которая стала для него самой главной газетой. Розов и «Правда» — большая тема. Ей и посвятил свою новую книгу обозреватель нашей газеты Виктор Кожемяко, много общавшийся тогда с Виктором Сергеевичем и опубликовавший целый ряд бесед с ним.

Идёт атака на душу страны

У НАС с Виктором Сергеевичем по-разному бывало в нашем сложившемся сотрудничестве. Иногда я предлагал тему для очередного разговора, иногда звонил мне и предлагал он. Темы тоже бывали разные — их диктовала жизнь. Но одна тема, так или иначе, возникала в наших беседах почти постоянно: состояние и судьба русской культуры.

Ну, понятно, он же сам был частью этой культуры. Он её не только с детства воспринимал, в ней воспитывался и рос, но затем многие годы и работал в ней. Театр, кино, литература стали его жизнью. Русский, советский театр. Русское, советское кино. Русская, советская литература.

А что произошло с ними в ходе «перестройки» и «реформ»? Что продолжало происходить, когда мы встречались для наших бесед?

Собственно, уже в самой первой, если вспомните, он начал об этом говорить: «Наша культура — и русская, и многонациональная — всегда отличалась высокой нравственностью. А сейчас на неё полезла безнравственность. Нахраписто, бесцеремонно полезла». И следствие этого не замедлило сказаться: «Теряют многие люди человеческое лицо».

Тогда уже, с первого разговора, мне стало понятно, что на культуру, искусство он не смотрит как на нечто изолированное и замкнутое в стенах башни из слоновой кости. Культура для него неотделима от жизни, от того, как жизнь влияет на неё и как она влияет на жизнь, на человека. А наиболее для него невыносимое, что теперь входило в окружающую действительность (нет, не входило, а усиленно внедрялось!), определит он в следующей нашей беседе так: «…Произошла перемена ориентации ценностей. Это самое главное. И вот внедряется в сознание, что вся наша великая культура — ничто… Думаю, всё это делается сознательно: вытравливается именно самая сущность нашей культуры — духовность, которая создала великих творцов… А на такой бездуховности, которую сейчас внедряют, не может взрасти ничего хорошего».

Это было им сказано на рубеже 1993 и 1994 годов. Вскрыт основной смысл политики капитализаторов России: «смена понятий о человеческом достоинстве, даже о самой человеческой сущности».

Далее в очередных наших беседах он эту тему расширял и углублял. А я старался использовать любой повод для встречи с ним. В данном случае — выход книги умершего к тому времени литературоведа Владимира Лакшина «Берега культуры», где, к радости своей, обнаружил я определённую перекличку с Розовым.

Эта беседа, публикуемая сегодня, тоже вошла в издаваемую книгу о замечательном писателе-патриоте.

Прошло время. Но сражение власти с народом за переделку его души продолжается. Кто кого? Это будет зависеть, утверждал Виктор Сергеевич, и от каждого из нас…

Виктор КОЖЕМЯКО.

Вместе с русской культурой хотят уничтожить русский народ

Виктор РОЗОВ в беседе с Виктором КОЖЕМЯКО

«Ощущение такое, будто меня превращают в лягушку…»

— Виктор Сергеевич, сегодняшний наш разговор хотелось бы начать с очень значительного, на мой взгляд, события. Недавно вышла книга Владимира Лакшина «Берега культуры», в которой собраны статьи, опубликованные в различных изданиях за последние годы его жизни. Основная тема для этого автора, можно сказать, традиционна: сохранение и развитие отечественной культуры. Но, согласитесь, в последних работах Владимира Яковлевича, безвременно ушедшего от нас, знакомая тема приобрела необычно острое и весьма драматическое звучание. И связано это, конечно, с тем катастрофическим положением, в котором оказалась наша культура в результате предпринятых «реформ». Уже сами тревожные заголовки лакшинских статей о многом говорят: «Крик над площадью», «Утрата достоинства», «Мы оскудели не деньгами, а разумом», «Культура — не украшение на мундире государства», «Самоубийство совершает общество, загоняя в тупик культуру». Причём гражданская боль и тревога за судьбу родной культуры от статьи к статье, от беседы к беседе у Лакшина усиливаются, нарастают. Вас тоже, насколько я понимаю, невероятно мучает эта боль...

— Ещё бы! Тут моё душевное состояние вполне совпадает с настроением Лакшина. Замечу, мне не раз приходилось встречаться с Владимиром Яковлевичем, и впечатление всегда от него было, что это человек редкостно большой культуры и громадного ума, глубокого понимания того, что у нас происходило, и того, что происходит сейчас. И поэтому, когда я раскрыл книгу «Берега культуры», интерес у меня был совершенно особенный. А читал её с таким удивительным чувством, будто мы с ним разговариваем, продолжаем встречаться и беседовать, при этом наше восприятие современной действительности, понимание роли культуры в народе, в обществе, в государстве синхронно. Разумеется, поскольку Владимир Яковлевич в этом направлении работал как аналитик, а я писал пьесы, он умел намного точнее обобщить и выразить то или иное явление, так точно, как я выразить бы и не мог. И теперь я искренне восхищаюсь, читая его книгу. Как нужен он сегодня, в нашем раскачавшемся, нравственно и духовно рассыпающемся обществе!

Да, надо прямо сказать: мы столкнулись с желанием и, по-моему, целенаправленным желанием, разрушить русскую культуру. Ведь до чего доходит: читаешь иногда — и оказывается, что её уже просто нет. Русской культуры вообще нет! Забывают всех. Забывают Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Глинку, Мусоргского — всех великих художников, которые выразили ярко и, разумеется, самобытно нашу духовность. И вот сейчас идёт глобальное покушение на нашу духовность, и мне подсовывают всё время какую-то чужую культуру. Я вообще-то не против культуры чужой, там тоже есть великие создания, но жить хочу всё-таки прежде всего своей культурой.

Я часто говорю, что драгоценная русская культура есть украшение мира. Также украшение мира и японская культура, и французская, и английская, и немецкая... Ведь мир многоцветен, он не состоит из одной краски. Но вот нас хотят, как говорится, размазать, чтобы никакой нашей краски не было, чтобы мы не обладали самостоятельной культурой. И нас пичкают вторичным, дешёвым, развлекательным и развращающим, чтобы только погубить нашу душу. Даже не знаю, как выразиться, но я не могу этого переносить. Порой ощущение такое, будто меня превращают в лягушку или в какую-нибудь мышь. А ведь я живу своей духовностью. Она веками создавалась, духовность русская...

Очень много на эту тему думаю. У Владимира Яковлевича Лакшина много тоже горьких статей на эту тему. Очевидно и он был ранен в самое сердце, в самую душу, крича, буквально крича, что идёт атака на нашу духовность… А наше понимание культуры, искусства, конечно же, неотделимо от духовности.

Потому, выступая, особенно перед молодёжью, везде стараюсь говорить: приобщайтесь к подлинному искусству, которое вам стараются заменить суррогатом и отравой, берегите духовность русскую. Она созидательна, она душу бережёт. Погибнет душа — погибнете вы.

Хотя без души в некотором смысле даже хорошо. Удобно. Скотине на четырёх ногах вон как удобно. И даже бывает сытно. Только ничего человеческого в ней нет. Вот превратить новые поколения русских в нечто скотиноподобное — это и есть задача наших противников. Причём в центре их атаки именно молодёжь. Ясно, что над нашим поколением не одержишь победу: мы сами раздавили фашизм. А вот над теми, чьё сознание ещё подобно воску, верх взять они стремятся, хотят вылепить потребные им бездуховные существа. Ну а без души не будет и народа.

«Взрыву национализма придаётся антирусский характер»

— У Лакшина тоже то прямо, то в подтексте звучит эта мысль: душа народа — в его культуре, и уничтожают культуру, чтобы сломить народ. Сильно звучит. То есть от проблем культурологических, которыми он постоянно занимался, в последнее время всё больше переходил к проблемам общественно-государственным и национальным. Речь шла уже не о судьбе русской культуры только, а о судьбе русского народа. Лакшин прямо говорит об угрозе, нависшей над ним. Сильнее всего, пожалуй, это выражено в самой последней его прижизненно опубликованной статье «Россия и русские на своих похоронах». Помните, он цитирует там известного литературного критика и публициста, пророчившего, что русские, как народ, могут деградировать до самоощущения «третьего мира»? И с негодованием прослеживает, как всё дальше и глубже идёт атака на отечественную историю и народ. От осуждения Сталина перешли к Ленину, потом к русским просветителям и демократам-народникам, ну а потом («копаем глубже, господа!») — к русскому менталитету, то есть характеру русскому. Ату его, ату! А сейчас ведь эта массированная атака ещё более усилилась. Вот главная идея: с таким народом в этой стране ничего хорошего никогда не было и не может быть. Значит, что же? Уничтожить эту страну, и народ, как народ, ликвидировать? Не кажется ли вам, что эта гитлеровская задача сейчас фактически и осуществляется?

— Конечно. Вместе с русской культурой очень хотели бы уничтожить народ русский, неповторимое его лицо. У меня выработалась своя позиция в отношении к тому, что происходит. Мы потерпели поражение в «холодной войне». Поражение это было и остаётся для меня очень и очень тяжёлым. Если я на той войне, на фронте настоящем, в Великой Отечественной войне, или Второй мировой, как вам угодно, был тяжело ранен и долго лежал в палате смертников, то сейчас я ранен тоже. Я ранен в душу. Это страшнее. Если осколки, которые сидят во мне, меня беспокоят и мне трудно ходить, то всё-таки, когда нога в более спокойном положении, мне хорошо. Но душа моя и в физически спокойном положении, когда лежу, например, она неспокойна. Всё время.

Она неспокойна от сознания того, что учинили с моей страной. Этот сговор в Беловежской пуще втроём — это для меня до сих пор непостижимо. Разрушили великое многонациональное государство, чего не смог добиться всей мощью своей военной Гитлер!

Да, у нас были свои крупные недостатки, бесспорно, но они не носили характера межнациональной вражды, к чему мы пришли сейчас. Это был единый советский народ. И куда я ни приезжал — или на премьеры, или в гости, или просто отдыхать, — в любой республике мне было хорошо, и везде были такие же люди, как я. Мне всё равно ведь, кто там — грузин, таджик, армянин, еврей, кто угодно, — мне это одинаково. Для меня люди делятся на порядочных и непорядочных, на злобных и добрых. По душевным качествам делятся люди, а совсем не по национальному признаку. Ну родись я во Франции, то, наверное, любил бы мою дорогую Францию и чувствовал бы себя очень хорошо французом. Я себя чувствовал русским очень хорошо в России. Но сейчас, когда ей обрублены руки-ноги, я за неё болею, болит моя душа.

Честно вам признаюсь, успокоить ничем себя не могу. У меня довольно приличная квартира, у меня очень много хороших книг, у меня очень хорошие отношения с женой, с детьми, с внучкой. Казалось бы, всё хорошо. Но почему я так переживаю? Горько, что сейчас, после нашего раздробления и возбуждения национальных чувств во всех республиках, национализм буквально взбесился. Ведь бешеный национализм везде! Пожалуй, более-менее нормально в Белоруссии, как мне кажется. А в остальных республиках... И вот желание превосходить другие нации приводит, как мы видим, к тяжёлым столкновениям. Но это, на мой взгляд, не столкновения народов, это и не пробуждение в народах национального самосознания — нет, это игра политических сил. Этим заняты политики, и на этом зарабатывают они себе не только политический капитал, а настоящий капитал, доллары. Это видно, зримо. Но, увы, от того мне не легче. И тяжелее всего видеть, что взрыву агрессивного национализма повсюду целенаправленно придаётся антирусский характер.

«Много развелось духовных бомжей»

— Есть у Лакшина такое признание: «Как многие другие люди моей генерации, я был взращён так, что мне претит всякий оттенок агрессивного национального чувства: антитюркизм, антисемитизм, антиамериканизм. И русский шовинизм мне враг. Но примите уж как угодно, как причуду или национальный предрассудок, но мне почему-то хочется, чтобы к понятию «русский» — русского характера, русской культуры, русской литературы — относились хотя бы с минимумом уважения и справедливости». А одно из своих выступлений назвал гордо и даже несколько вызывающе: «Я — русский литератор». Не находите ли, Виктор Сергеевич, что нынче называть себя так стало рискованно? Не за то ли, что вы последовательно отстаиваете достоинство русского имени, некий кинодраматург Аркадий Инин навешивает на вас в газете «Труд» ярлык «российского нациста»? Ничего себе — вы, солдат Великой Отечественной, тяжело раненный в борьбе с нацизмом, оказывается, теперь сами нацист...

— Не надо отвечать на подобные идиотизмы. Рабиндранат Тагор очень хорошо сказал: «Если ты будешь бросать камнем в каждую лающую на тебя собаку, ты никогда не дойдёшь до цели». Скажу только: много развелось духовных бомжей. Им всё равно где. Им главное, как и бомжам обычным, порыться в помойке и нажраться. Вот главное...

А наше правительство сейчас ведёт сражение с народом именно потому, что он не хочет изменять себе, не хочет быть другим, чем он был при Советской власти, быть другим душой.

— Знаете, Виктор Сергеевич, для ваших критиков и вы, и я, и все, кто разделяет вашу точку зрения,— это «совки». Вот словечко-то придумано! Кстати, после одной из прошлогодних наших бесед, опубликованных в «Правде», если помните, на вас очень злобно набросились как раз за то, что вы уж слишком любите культуру советскую и недооцениваете американскую. И вообще советское американскому предпочитаете...

— Что поделаешь, грешен, но уж какой есть. Не люблю людей, которые получили от Советской власти буквально всё, а теперь кричат: «Распроклятая, трижды распроклятая!» Наверное, нехорошо говорить о покойнике Нагибине, я люблю его рассказы, но как же можно: тебя печатали вовсю, ты стал знаменитым писателем, широко шли фильмы по твоим сценариям, кажется, всё в этой жизни имел — и вдруг оказывается, что ты — жертва. Или Майя Плисецкая, которая заявляет: «Как ужасно у меня сложилась судьба». Ах, каждой бы артистке по четвертинке такой судьбы... Нет, я так не могу. Вот у меня в книге есть глава «Я счастливый человек». Действительно, я счастливый человек, потому что те крохи, которые я делал, мои пьесы и фильмы, были хорошо восприняты зрителями.

Но дело, конечно, не только в личном самоощущении. Надо же объективно на всё смотреть. Была революция, кровавая революция, с Гражданской войной. Однако сколько потом песен прекрасных советских родилось, которые мы до сих пор поём! Сколько появилось художников ярких, возникли целые направления! Какое возникло новое кино — с Эйзенштейном, Пудовкиным, Довженко! А театр... Вот у меня лежит книжка, сколько было театров в то время. Боже мой, какое многоцветье!

А сейчас? Какими созданиями сейчас мы можем погордиться, чему порадоваться? Очень немногому. Показательно — нынешний упадок культуры и духовности как симптом состояния нашего общества.

Что же касается Америки... Да, это великая страна. Очень сильная, энергичная, предприимчивая. Я много раз там бывал, и всегда — с интересом. Однако позвольте мне иметь своё мнение. Основа Америки — это доллар, основа её — это капитал, основа её — это тело. Вот ты много денег имеешь — и всё... Духовность же Америки в общем заёмная.

Я писал уже где-то: единственное, что, на мой взгляд, американцы самостоятельно и великолепно сделали, — это мюзикл. Им (в массе, конечно) не надо такой духовной пищи, которая нужна нам, без которой мы жить не можем. Им нужно развлечение. И мюзикл как развлечение великолепен! Испытываешь восторг. Это определённое искусство и, бесспорно, хорошее искусство, но — развлекательное. А нам подай поглубже что-нибудь, пошевели мне душу. Я не прочь на спектакле поплакать настоящими слезами и, вытирая слёзы, выходя из театра, говорю странную фразу: «Ой, как хорошо!»

Помню, вышел после чеховского «Вишнёвого сада», ещё когда играли Книппер-Чехова, Качалов, Тарханов — великие актёры. Так вот, вышел из театра — бедный, голодный был, уж, казалось, проклинать должен всё на свете, — перешёл улицу, уткнулся лбом в стену, стою, и слёзы льются на тротуар. И такое было счастье! Мне было всё равно, куда идти, мне ничего не надо было. Я через Чехова, через Художественный театр ощутил то божественное, чем и рождается истинное искусство.

А что пытаются мне сейчас навязывать из другой культуры?.. Ну бывает и любопытно, экзотично. Как моя любимая телепередача была раньше — «Клуб кинопутешествий». Я где-то вдруг в Африке, бегут носороги, бегут жирафы. Интересно, верно? Так и тут. Мне интересна любая культура. Кроме той, замечу, псевдокультуры, которая проповедует и несёт, агрессивно несёт бездуховность или совершенно чуждую мне духовную сущность. Как я не люблю этих зачастивших к нам проповедников! Какие-то лютеране, чертане, дьяволяне... Я не знаю, кто они, но видеть и слышать их не могу. Потому что я другой культуры. Я православный, крещёный, советский, и с детства во мне заложены папой и мамой какие-то иные основы... Знаете, я горжусь, что родился в стране такой высокой культуры.

— Эту гордость оппоненты ваши толкуют по-своему.

— Что ж, как говорится, на здоровье. Не понимают, стало быть, или не хотят понять. Вот недавно была у меня перепалка по такому поводу. Один автор в «Независимой газете» облил грязью Достоевского, любимого моего писателя, вытащил и раздул скверный какой-то, будто бы имевший место бытовой эпизод. Я ответил, что пачкать грязью такого великого писателя недопустимо. И я написал, что когда читал Достоевского в возрасте 18—19 лет, то прыгал от радости. Тот автор ответил мне: как можно прыгать от радости, когда там Смердяков, когда там Раскольников, когда там Свидригайлов и т.д. Он не понимает, что я радовался соприкосновению с гением. Ведь каждый гений нас берёт как бы под локоток и поднимает на ту духовную высоту, где он находится, и наслаждение от этого особенное. Этот человек не понимает. Он, значит, не живёт душой. Он, может, живёт разумом, но жить душой — это гораздо выше, чем жить разумом.

А когда нам предлагают жить просто телом... «Бери, тут нет большой науки, / бери всё то, что можно взять. / На что ж привешены нам руки, / как не на то, чтоб брать, брать, брать». Вот нам предлагают это...

«Не хочу, чтобы кумиром стал золотой телец»

— На фоне возрождаемого у нас капитализма русскую литературу упрекают нынче за неуважение к богатству и богатым. Например, с точки зрения бывшего пародиста, а теперь публициста Александра Иванова, Чехов не проявил должного почтения к Лопахину. Как, по-вашему, склонимся мы в конце концов перед золотым тельцом, пойдём окончательно в духовное рабство к нему? Я имею в виду и культуру нашу, и всё общество.

— Александр Иванов был хорошим пародистом, а в какую сторону он бредёт сейчас — не понимаю...

Не хочу, чтобы для нас, русских, советских, кумиром стал золотой телец. Нам нужно что? Ну, конечно, мы не против, чтобы у нас были какие-то деньги, чтобы мы могли себе что-то позволить — и на именины, и на день рождения, и на Рождество, и на Пасху, и на все другие праздники, и в иные дни. Мы не против. Но... Вот это, я считаю, одно из великих свойств русского и советского характера: нам нужен достаток, а совсем не обязательно богатство.

У русского человека вот есть квартира, еда, дети в садик устроены. Ему говорят: «Вася, пойдём сегодня по 100 тысяч заработаем, сутки всего-навсего». А он говорит: «Да, знаешь, у меня вроде всё есть, я уж собрался рыбу ловить, сговорился с товарищем. Нет, пойду рыбу ловить, клёв пошёл. Знаешь, так клюёт, так клюёт...» Вот пришёл, принёс, да принёс не чего-нибудь, а сазана, да такого огромного— и пошла писать губерния! И он забыл, что его соблазняют ста тысячами.

Вот это наш русский человек. Ему нужен достаток, но ещё обязательно что-то для души. И раньше в деревнях песни могли петь в свободное от работы время. Или пряжу пряли и пели. Дивно, поэтично. Сам это помню по временам моего детства, я живал в деревне. Тогда очень нелёгкая жизнь там была, и всё равно. Конечно, если теперь ткачихи в Иванове едят комбикорм, как я в газетах прочёл, то это ж невозможно... Больно думать, сколько русских и людей других национальностей сейчас бедствует, сколько измученных, обездоленных в нашей стране. Достаток надо всем обеспечить. Золотой же крючок, думаю, всё-таки мы не возьмём взаглот, чтобы душу из нас не вытащили.

Да, территорию нашу они разрушили, но это ещё не самая большая беда. Если сохранится наша душа, то и территория либо снова воедино соберётся, либо устроится так, что на ней всем будет хорошо. И экономику наладим. Но вот если им удастся вынуть из нас духовный стержень, всё пойдёт именно так, как они задумали. Останется тогда на этих просторах 15—20 миллионов индивидов, которые будут жить, как живёт привилегированная часть там, а остальные — будут пастись на привязи и щипать травку, да вкалывать, как рабы, дёргать то, что им повелят. Вот на каком рубеже мы сейчас стоим. И на этом-то рубеже мы победить обязаны.

— А как вы относитесь к утверждениям, что не что-нибудь иное, а антисемитизм составляет существо характера русского народа? Помню, и вас обвинили чуть ли не в склонности к антисемитизму...

— Это вопрос очень сложный и болезненный. На Руси антисемитизм при царе был. Моя тёща, которая умерла в прошлом году в возрасте 102 лет, прошедшая Гражданскую войну вместе с мужем, вместе с войсками красными, она видела результаты еврейских погромов, и она много раз говорила: самое страшное, что ей довелось за долгую жизнь видеть,— это еврейские погромы, когда маленьких деток брали и били об стенку головой.

Что говорить, это ужасно. К сожалению, антисемитизм, хоть не в таких, конечно, чудовищных проявлениях, есть и у нас сегодня. Но есть и сионизм. И эти силы между собой сталкиваются, не будем закрывать на это глаза. Но вот обвинять в антисемитизме весь народ русский... Это нелепость, злая нелепость!

Увы, с подобными нелепостями и мне приходится встречаться. Я приведу вам два примера. Повторяю, я интернационалист, потому что для меня все люди, если говорить об их национальном происхождении, абсолютно равны. И вот написал когда-то пьесу «В поисках радости», из неё сделали фильм «Шумный день». Там приходят к мальчику две девочки, в которых он влюблён — в ту и в другую. Мальчику 15 лет, девочки Фира и Вера. И вдруг получаю письмо: «Вы антисемит, как вы могли назвать гадкую девочку Фирой». Меня это поразило невероятно. Я, конечно, не ответил на письмо, глупость какая-то. Вера ведь такая же девочка, тоже не очень хороша. И мальчик кричит им вслед: «Все Фиры и Веры — дуры без меры». Нет, Вера — это ладно, пускай будет плохая, а Фира (то есть Эсфирь) ни в коем случае не может быть плохой. Вот видите, какой подход.

Второй случай. Я напечатал в газете «День» воспоминания о своих друзьях, о людях, с которыми встречался. У меня там разных национальностей люди были: и грек, и грузин, и евреи, и русские... Появляется заметка: как это Розов мог в газете «День» написать о евреях, евреи перевернулись в гробу. Думаю: ну русские, наверно, остались спокойно лежать на своём месте... На это я тоже не отвечал, потому что глупости человеческой, равно русской или еврейской, нет предела.

«Свою задачу вижу так: будить и не давать уснуть»

— Крылатым стало ваше определение «холуяж» применительно к поведению определённой части интеллигенции, предавшей по существу свой народ. А как смотрите на нашу интеллигенцию сегодня? Способна ли она всё-таки выполнить роль истинного просветителя народа, мудрого советчика, поводыря?

— Я смотрю на сегодняшнюю интеллигенцию, конечно, по-разному, потому что она разная. К сожалению, много таких, которые руководствуются непонятными мне корыстными целями. Хотя какая, казалось бы, может быть у интеллигенции корыстная цель. Вот ты писатель, корыстная цель одна — написать хорошо. И ты пляшешь: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Вот высшая награда. «Ты сам свой высший суд. Всех строже оценить сумеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?» Да, всё знал товарищ Пушкин, всё знал.

Кстати, мне очень не нравится, что нас переименовали в господа, я не могу этого терпеть, и сам таким обращением никогда не пользуюсь. Затем герб старый опять, знамя старое. К чему это? А некоторым нравится, довольны, приветствуют. Ну это к слову...

Так вот, о писательской оценке и самооценке. Астафьев получил премию под названием «Триумф». Он очень талантливый человек. Но войну, Великую Отечественную войну, показывает в последнее время с одной стороны. Если можно так выразиться, с грубой, грязной, жестокой и т.д. Вроде бы оно и правильно. Всё это было, война есть война. Но он как бы забывает, во имя чего она нами велась, что это всё было необходимо для спасения Родины, то есть матери нашей. Ведь если ты хочешь спасти свою мать или спасти своего ребёнка, ты готов горло врагу перекусить.

— Наверное, для многих Родина уже не мать, нет у них чувства Родины. Другие не осознают нависшую сейчас над нами опасность, третьи просто устали... Вот вы, Виктор Сергеевич, ведь не молодой человек. Скажите, что даёт вам силы для такой активной борьбы?

— Я не хочу жить в скотском обществе. Не хочу, чтобы мои дети, внуки, правнуки жили в скотском обществе. Криком кричу и буду кричать: не хочу!

Верно, многие устали. Порой можно слышать: да отстаньте вы с вашей историей, с вашей победой, с вашей борьбой. Эту, довольно большую числом, часть нашего общества важно подбодрить и оживить. Чтобы пополнить ею ту часть, которая хочет жить по-человечески, а не по-скотски. Вот я свою задачу так и вижу: будить и не давать уснуть.

Я ни в какой организации не состою. У меня индивидуальный окоп. Но в стране, где всё очевиднее опасность лишиться самой этой страны, я не могу быть одинок.

— А чувствуете какие-то реальные результаты своих усилий? Есть ли, по-вашему, желанный отзыв в обществе на подвижнические старания истинных патриотов и радетелей в защиту России, русского народа, культуры русской? Ещё раз вспомню Лакшина. Одна из самых тревожных его статей заканчивается всё же так: «Россия, по моим наблюдениям, не собирается отдавать Богу душу, рассеиваться по другим народам и терять имя... Катафалк заказывать рано». Прошло два года. Что сказал бы он, на ваш взгляд, сейчас?

— Думаю, сейчас он сказал бы то же самое, но ещё более твёрдо. По-моему, народ постепенно очухивается, приходит в себя. Признаки есть разные.

Вот хотя бы один — положение в театре нашем. Шла-шла тут всякая иностранная дребедень, дешёвка всякая, и народ смотрел, глотал, получал удовольствие. И вдруг остыли. И что пошло? Пошёл густо Островский, самый русский писатель. Сколько я за последнее время спектаклей пересмотрел, очень хороших и просто хороших! И как принимает зритель! Вы знаете, замечательно. Вот это меня очень подбодрило, что густо пошёл Островский, и народ пошёл на Островского. Это русская культура нанесла удар по швали, которую хотят нам внедрить.

Мне кажется, уже меньше смотрят боевики эти кровавые, похабство это. Конечно, они ещё многих приманивают и будут приманивать. Я понимаю: враг наш предлагает людям внешне привлекательную конфетку, заманчивую побрякушку. Но человеку-то этого мало. И молодёжь, слава богу, это постепенно понимает.

Должен сказать, что среди учителей и школьников-старшеклассников настроение сейчас «антисовременное». Они с большей симпатией относятся к нашему прошлому, чем к настоящему. Я даже удивляюсь, насколько едины многие в неприятии чуждого образа жизни и чуждой эрзац-культуры. Это обнадёживает. Это укрепляет уверенность, что мы выдюжим, отстоим наши ценности.

Думаю, одолеть нас всё-таки не удастся. У меня вот какая мысль. Мы проиграли «холодную войну», да? Но мы, говорят, проиграли и Бородинское сражение. А что было потом, а? Даже Москву сдали. А что было потом? Нет, русский дух проявит свою силу, свою мощь и — победит.